В выборе Золушки Принц не ошибся
— ошибся в видах на совместное будущее.
— ошибся в видах на совместное будущее.
Мягкий ветер, бивший в лицо столпившимся на палубе пассажирам, отклонился куда-то в сторону: аккуратный пароходик, выписывая дугу, приближался к небольшому приморскому городку.
Впереди лежал сонный Лазурный берег.
Щегольской кораблик мягко толкнулся в маленькую пристань, полетел швартовочный конец, с шумом закипела вода за бортом, загремели металлом сходни.
Было ранее Рождественское утро и оставалось ещё полгода до того часа, когда Гаврило Принцип выстрелит во Франца Фердинанда и над Европой полыхнёт Первая мировая война.
Чисто выбритый человек стоял перед зеркалом в чёрной сорочке, выпятившейся на груди; в чёрных брюках, высоко подтянутых тугими помочами; в чёрных шёлковых носках и чёрных лакированных туфлях. Со сверкающими от напряжения карими глазами и лиловым от сдавившего шею тугого воротничка лицом, он мучительно пытался поправить шейную запонку, которая временами больно втыкалась в кадык. Вскоре справился и присел на пуфик перед трюмо.
— Это не справедливо, — прошептал он, сжимая крепкие кулаки, низко склоняя, начавшую седеть крупную голову и разглядывая себя исподлобья в зеркале.
Зрелый мужчина — богатый, здоровый, настолько привлекательный, что дамы в обществе провожали его взглядами — будучи потомственным уральским казаком, был одарён какой-то южной красотой, что даже любившая его безмерно тётушка — сестра отца, частенько восхищённо всплёскивая по-бабьи руками, приговаривала:
— Ну куда это годится, братец! Вроде у нас в роду не было кавказцев, а ты вылитый абрек…
Он тяжело поднялся и устало, шаркая ногами, медленно прошёл в комнату, где на небольшом возвышении вытянулся открытый гроб, оббитый траурным бархатом. В нём лежала молодая женщина — его возлюбленная, с прикрытыми веками, с узкой и красивой головой обложенной гирляндой цветов, со сложенными руками, покоящимися высоко на груди. Усопшая утопала в волнах батиста, бледная и всё такая же прекрасная, покрытая нежными фиалками.
Она умерла в полночь, обессилившая от восторга, изнемогая в его объятиях, таких сладостных, что слабое сердце захлебнувшись наслаждением, не выдержало — разорвалось…
Первую половину дня, заполненную ужасной церемонией, он провёл как во сне. Около трёх часов услав мрачную процессию и осторожно прикрыв железную дверь, заперся с возлюбленной в склепе. Перед гробом курился ладан, в изголовье стоял треножник и неровный свет лампады, зажатый между четырёх мраморных стен, тускло освещал лик юной усопшей.
Когда усталое сознание теряет равновесие и ускользают из-под ног ступени бытия; когда переполненный отчаянием и чувством одиночества, плюёшь на этот мир и на всё человечество; — ты можешь рассуждать о вечном и сомневаться в непорочности идеи, гипотезы и самого зачатия Мадонной Иисуса. Но лучше раз и на всегда примериться с холодными могилами; со Смертью, которая со временем покажется не такой уж нестерпимо ужасной, и покорно поклониться данности с её кривыми путями, усеянными компромиссами.
Переполненный чувством нежности и безнадёжной скорби, он простоял на ногах перед гробом весь день. В сгустившихся сумерках, около девяти часов вечера осторожно запер дверь и через маленькое отверстие в форме сердечка забросил ключ обратно в склеп.
Зачем? Зачем человек это сделал? Решил больше не возвращаться сюда?
Первое предупреждение было дано ему в тот же вечер, когда, осторожно ступая по ворсистому ковру, мужчина вошёл в осиротевшую спальню и зажёг спичку, чтобы запалить керосиновую лампу. Из оставленной открытой форточки, странно изламываясь, мягко метнулась чёрная тень. Она оказалась так близко к его лицу, что даже при скудном свете, горящей спички, он разглядел ясно курносую, похожую на Смерть, хищную мордочку. Мелькнув лишь на мгновение, мерзко трепыхаясь, она нырнула обратно и исчезла в ночи, а он тотчас позабыл о происшедшем, будто и не было ничего.
Тёмные парчовые шторы с причудливыми золотыми цветами были раздвинуты, а в окне, привлекая взор, сверкали яркие звёзды и небрежно прибитый серп луны. Голубой неверный свет озарял комнату: обрамлённый в золочёную раму большой парадный портрет усопшей, кисти Валентина Серова; кружевной розовый пеньюар, от Леона Бакста, небрежно отброшенный на кресло накануне вечером; камин и золотые кольца с кровавыми рубинами; платиновое ожерелье с алмазами; любимую фарфоровую статуэтку с целующимися Коломбиной и Пьеро; тяжёлые флаконы дорогих духов «Азурея» и «Цикламен» от Пивера, которые покойной уже не вдыхать.
Мужчина медленно обходил комнату, вглядываясь, будто желая запечатлеть в памяти навсегда: оставленный открытым рояль и нотную тетрадь с неоконченным романсом; яркие индийские цветы, выращенные в парнике и тихо умирающие в дорогих японских вазах; аккуратные женские восточные туфли у кровати и надпись на них мелким бисером «L'amour pour toujours!» (Любовь навсегда!); напольные часы, со сломанной пружиной, остановленные им навечно, в тот роковой миг.
«Ушла навеки и теперь уже где-то далеко, взирает свысока на весь этот мир».
Он почувствовал остро, что не в силах смотреть на постель и на все эти предметы, ещё хранящие её прикосновения, и отгородился ширмой, расположившись в кресле у окна палимый лунным светом, а в памяти, яркими картинами, полыхали воспоминания.
Это случилось несколько месяцев назад, когда он, решив избавиться от своей чистоты, пожелал любовной связи без романтики и стал делать визиты знакомым и всевозможным родственникам. Так, этот ловелас оказался в зале провинциального ресторана, на свадьбе кузена, по материнской линии, которого видел впервые.
Мужчина бесцеремонно разглядывал невесту. Юная, едва переступившая порог восемнадцати лет; миниатюрная, хрупкая с тонкими руками, она сидела во главе стола, немного боком к нему; вся пленительная, в белом свадебном наряде, с веночком, усыпанным брильянтами, вместо фаты; сияя сине-зелёной усмешкой глаз и золотым отблеском рыжих волос, свисающих мягким завитком на левую щеку, где — маленькой мушкой — притаилась родинка.
Вся неописуемо искусственная и обворожительно легковесная, от вычурной диадемы на ее головке до медно-рыжих волн локонов, от непослушных прядей возле маленьких ушей до непокорного шлейфа муаровой юбки. Она была как единый сплав души и тела, являя удивительную симметрию всех чувств и безупречную гармонию, от ресничек и до последнего мягкого изгиба линии силуэта манящего обворожительной аурой таинственной неги.
Их взгляды случайно пересеклись и весь окружающий мир перестал существовать — электрическим разрядом, божественная молния пронзила сердца. Эти двое мгновенно опознали друг друга и без единого слова поняли, что их души неописуемо близки и безумно хотят лишь одного, чтобы они любили друг друга вечно. Ни грязные намёки, ни предостерегающий шёпот, ни препятствия, воздвигнутые окружающими завистниками, не смогли предотвратить неизбежного.
Она, презиравшая ханжеские предрассудки, в первую же брачную ночь, покинув супружеское ложе, взяла горевшую в прихожей свечу и пришла к нему, царственным жестом, откинув ненужные ухаживания и ухищрения, на которые растрачивается драгоценное время.
На пороге своей комнаты переполненный радостью мужчина жадно целовал маленькую нимфу, сильно прижимая её к притолоке, а она блаженно прикрыла глаза, опуская всё ниже ослабевшую руку, в которой капала воском на пол догорающая свеча.
Осуждение и пересуды толпы — словно стая голодных гиен, копошащихся во мраке ночи — разве что-то могло значить для них?
Это была удивительная пара, по животному приземлённая, безмерно чувственная, отдающаяся любви до самозабвения. Сомнительные рассуждения: о политике, о новых течениях в литературе, о науке и теории относительности, — были для них предметом недоумения, навечно скрытым от понимания.
Это осознание чуждости окружающего их мира, где писатели как пророки, где все бредят революцией, но внимательно следят за моральным обликом окружающих, — вынудило их бежать в далёкую Францию, на Лазурный берег, где нежное и тёплое море. Там, за отделанными мрамором стенами виллы спрятавшейся в глубине сада, они потонули в океане страсти и извращений, смешивая воедино душу и плоть. Это слияние было настолько естественным, что само тело казалось им одухотворённым, божественным, и они скрепляли эту связь души и оболочки, драгоценными заклёпками — горячими поцелуями.
Но вдруг в одночасье всё исчезло, как чудесная мелодия рыдающей скрипки, оборванная выстрелом лопнувшей струны.
Он смотрел в окно, на ночной сад, на кособокую луну, обречённую на одиночество, в окружении звёзд.
— Где ты, милая? — прошептал человек с тоской.
И будто отозвавшись на зов, в саду мелькнула бледная тень — легчайший призрак.
Сердце замерло в ожидании, а время шло мучительно медленно. Но вот милый образ уже рядом.
— Я здесь! Я с тобой навсегда!
Она нежно провела рукой по его волосам и улыбнулась. Он с облегчением вздохнул, выпрямился и осмотрелся, словно только что проснулся. Ощупью прошёл по комнате, в темноте отыскал сонетку и позвонил.
Слуга француз, одетый по случаю во всё чёрное, занёс горящую керосиновую лампу и немного оторопел от вида улыбающегося хозяина, только сегодня похоронившего любимую.
— Послушай, Жан. Сегодня был очень хлопотный день. Я и ma chère немного отдохнём, а ты запри ворота и двери, отныне мы никого принимать не будем, и накрой праздничный ужин на двоих, часам к одиннадцати.
Француз с суеверным ужасом смотрел на безумную улыбку хозяина, а тот сел в кресло, закурил сигару и продолжил беседовать с призраком. Слуга видел, что рассудок у человека помутился от горя, но решил, тем не менее, не предавать этого огласке, надеясь, что со временем всё пройдёт.
Опасаясь, что быстрое возвращение к реальности из мира спасительных грёз может оказаться роковым для впечатлительного человека, француз решил подыграть и некоторое время не принимать в расчёты Смерть.
Как такая дикая мысль пришла в голову французу? Было ли это вызвано сочувствием? Сколько он собирался разыгрывать спектакль: одну ночь, неделю, месяц или год? Нам с вами этого не понять. Француз он и есть француз.
Выйдя из комнаты, слуга методично исполнил всё, что поручил безумный, и создал ужасную иллюзию, в которой отныне предстояло жить его
