Полкан доживал свой век крупным беспородным кобелём,
выделяясь всклоченной шерстью пятнистого окраса и изогну-
тым хвостом, походившим на кочергу. Содрогаясь всем телом,
пёс хрипло и надсадно облаивал автомобили у шлагбаума
пункта пропуска. Враждовал и с мелькавшими в проходной
людьми, спешащими на работу или бегущими со службы к
ближайшей автобусной остановке. Но Полкан, приметил я,
умело различал людей и не бросался на женщин с детьми на
руках и на мужчин в белых халатах, деловито снующих по
территории той детской больницы, где пёс обжился. Но бед-
ствие, заключённое в склочной собаке, обрушивалось на каж-
дого из сотрудников, стоило медику переодеться. Полкан про-
совывал голову под дамские юбки, подкрадываясь сзади, а
в довершение пакости, ткнувшись влажным носом в исподнее
бельё, угрожающе рычал. Дождавшись женского возгласа
«да что ж это такое!», словно бы смеясь, – вскидывая голову
и припадая на задние лапы, – провожал отрывистым лаем
перепуганную медсестру или прочую доктори́цу. По отноше-
нию же к мужчинам слепая злоба захлёстывала собаку больше
и Полкан, ничуть не заигрывая, кидался на них без разбора
кто врач, а кто посетитель, с громким лаем атакуя со спины,
нередко впиваясь клыками в штанину.
Приютил взъерошенного дебошира один из охранников по
имени Иваныч, приведя пса невесть откуда. Иваныч отличался
молчаливостью и тем, что носил синюю униформу и покры-
вал голову фуражкой с шестиконечной позолоченной звездой,
тогда как прочие охранники больницы обряжались в чёрное
и не пользовались головными уборами. И у него, – у челове-
ка с маленькими грустными глазами на суровом лице,
сплошь обсыпанном веснушками, – у одного была резино-
вая дубинка и наручники. Об охраннике знали мало: было
ему за со́рок, жил он холостяком и полюбился ему старый
пёс, который прижился в медицинском учреждении по ми-
лости, а точнее – по нелепому капризу охранника-заики в
пшеничных щетинистых усах под искривлённым носом.
Казалось, собака навсегда прижилась при больнице, найдя
себе и пропитание, и кров. У главного корпуса на одной из
скамеек шумный сторож выкусывал из шерсти блох или
увлечённо лизал себя под хвостом.
Часто находясь в больнице сутками, я привычно выделял за
окном своей ординаторской чудаковатого охранника с буй-
ной дворнягой, совместно обходящими больничный городок.
Человек-нелюдимка (как прозвали в больнице Иваныча) шёл,
обыкновенно выворачивая стопы и пружиня ногами, словно
бы пританцовывая, непременно жонглируя резиновой дубин-
кой. Сутулый Полкан, ковыляя на полусогнутых взъерошен-
ных лапах, плёлся впереди, часто озираясь на Иваныча.
Останавливался, принюхивался не весть к чему и неожиданно
начинал лаять, словно кашлять, где-то учуяв никем невиди-
мую опасность. Но, приметив кого-то из мужчин — чаще оче-
редного посетителя стационара, — мгновенно бросался на
жертву. Пёс моментально преображался: стремглав пускался
к человеку, припадал на передних костлявых лапах к челове-
ческим ногам, силясь цапнуть брючину, скалил пятнистые
клыки и рычал. Дряхлая собака испарялась, и возникал
исполненный сил агрессивный кобель.
Иваныч же никак не реагировал на поведение своего подопеч-
ного, с безразличным видом удаляясь от места схватки. Пёс без
намордника и поводка, напугав до полуобморока свою жертву,
с видом победителя догонял косоглазого охранника и, уйдя
от него вперёд на пару метров, вновь превращался в сутулого
доходягу с болтающимся хвостом-верёвкой меж полусогну-
тых задних лап. А жертва (пусть и со вспоротой клыками
брючиной) в итоге находила своё спасение за стеклянными
дверями больницы.
Февральским днём, – когда снежные ковры ещё скрывали
асфальт, а белокрылые метели взбивали сугробы как пери-
ны, – глянув в окно, я заметил кое-что необычное: на обходе
Иваныча с Полканом была ещё одна особь – пугливая
трясущаяся собачонка с поджатым хвостом. Сука неизвестной
породы прибилась к Полкану и вскоре стала его постоянной
спутницей. Бывает ли на свете собачья любовь? Ответ на этот
вопрос я передаю кинологам, но что-то похожее на большое
чувство вспыхнуло между потрёпанным кобелём и белой
короткошёрстной сучкой; дивная парочка теперь постоянно
пускалась в обход с приплясывающим Иванычем.
Когда минул март, – уведя за собой низовые вьюги и послед-
ние морозы, – собачонка откормилась и перестала вздраги-
вать. А в середине мая, – в пору благоуханного и пурпурного
цветения декоративных яблонь, – она ощенилась. Всё слу-
чилось согласно законам природы и в моё отсутствие по
причине отпуска. Но, вернувшись на работу, я обнаружил
устроенные близ проходной собачьи ясли в виде будки
с доносящимися из её недр тихим скулением и слабыми
взвизгиваниями. Уже́ в октябре, – когда в Москве, рубиново
полыхая, светились в лучах солнца кроны клёнов и осин, –
семь подросших щенков уверенно бегали по больничному
двору; многие сотрудники их кормили и тискали. Сука, проз-
ванная Чумкой, часто кусала людей. Больше агрессии про-
являл и Полкан.
На ноябрьской больничной конференции после обсуждения
медицинских вопросов кто-то поднял и собачий. Публика вмиг
пробудилась, и в актовом зале с шумом разыграли драму.
Под медиками заскрипели бархатные кресла. Врачи натужно
кашляли, а медсёстры выразительно покашливали. Был вызван
начальник охраны и его подчинённый — Иваныч. Ему-то
и задали вопрос:
— Вы понимаете, что́ вы устроили на территории детской
больницы? – поинтересовался восседающий на сцене замести-
тель главного врача Коркин, не кашляющий, но трясущий
ногой под столом.
— Ну, т-так, а чо? – невнятно лепетал собаковод-любитель,
глядя в пол и стоя к начальству задом.
— Зоопарк! – в свою очередь из-за спины охранника произнёс
главврач Вислоухов, подобравший нужное слово; он тоже не-
терпеливо дрыгал ногой, при этом по-овечьи перхая.
— Вы привели одну собаку, но вскоре прижилась вторая, а
теперь собак девять… Полкан агрессивный! Короче говоря,
нам житья нет, – заключил взволнованный Коркин, перестав
бить каблуком паркет, — избавьте больницу от скверного
семейства, товарищ. Начните с папаши!
— Долой! – звучали женские голоса из центра зала, — а то
скоро все побежим прививаться от бешенства.
— А это сорок уколов под лопатку, – возроптала из партера
физиотерапевтическая фигура в белом халате.
— Пять или шесть в плечо, и вся любовь, – ни к кому кон-
кретно не обращаясь, отозвался из ложи бенуара флегма-
тичный рентгенолог в голубом нейлоне.
Начальник охраны — человек с испитой наружностью и
врождённым термометром между круглых ушей, теперь ощу-
щая горячность публики, ситуационно занял сторону инициа-
тивных работников медучреждения, понимающе кивая адми-
нистрации и с укором косясь на щётку усов охранника. В
итоге, собравшись с последними мыслями и кашлянув в
зал, он обратился к Иванычу, не забывая с тихим восторгом
всматриваться в раскрасневшиеся лица молоденьких мед-
сестёр:
— Ты это… Серёг… таво́, правда… избавь...
— Д-да к-как же?! – нервно хихикал тот, скусывая заусенцы
с пальцев руки, отплёвываясь и ни на кого не смотря, а лишь
разглядывая ёлочку, сложенную из паркетных досок. — При-
стрелить мне его, ч-что ли?!
— Ага! Из своей дубинки! – крикнула розовеющая медсестра,
сидящая ближе к выходу.
— А вот и з-застрелю, нах, – сипло угрожал охранник с
фуражкой на затылке, кивая плинтусу.
— Лучше утопи его жену, Герасим! – поступило предложение
из врачебной аудитории; это из амфитеатра прогремел бас
реаниматолога Концевича.
В зале присутствовали и те из медиков, кто обожал своих
домашних питомцев, как и животный мир в целом. Они-то и
выбрали иной способ ликвидации пса; расстрел и утопление
Полкана отменялись.
— Да сучку увези с глаз долой, и кобель сам уйдёт, – предло-
жил хирург-ортопед Молодцов, сидящий справа от сцены.
Медицинский коллектив, состоящий по большей части из
любителей животных, идеей Молодцова вдохновился. Соба-
чий вопрос решили; по окончании спектакля грянули апло-
дисменты.
Герасим, – и так именовали у нас нелюдимого Иваныча, –
дождливым ноябрьским вечером следующего дня, уступив
свой пост верному сменщику и повесив фуражку вместе
с дубинкой и наручниками на вешалку в комнате охраны,
поместил суку с щенками во внутренний багажник своих
Жигулей.
— Увожу я, Полкаш, ба-бабу твою с детками, – сказал он псу,
радостно виляющему облезлым хвостом и преданно смотря-
щему на человека в ранних сединах. Сел в помятую машину
с приспущенным задним колесом и уехал, вихляя бампером
и оставляя Полкана в синеватой дымке бензинового выхлопа.
Вышел охранник на службу только через неделю, добравшись
до работы одиннадцатым номером и на втором взводе.
Пустился в обход территории, как в пляс, неизменно
поигрывая дубинкой и обдавая всех встречных могучим
перегаром. Полкан теперь плёлся позади охранника, а не
привычно впереди Иваныча. Припадал на задние лапы
и глухо скулил. Блюститель не озирался и не смотрел в глаза
своему питомцу, ни о чём с тем не разговаривая, только еди-
ножды выпалив в сердца́х:
— Да шёл бы ты, Полкаш, с-своей доро́гой. Не ходил бы ты
за мной. Г-гадкий я человек! Иди, ищи своего собачьего сча-
стья в д-другом месте. Здесь-ля, нельзя, – сказал и поплёлся
восвояси, присвистывая и сплёвывая.
В последующие дни на вздорного Полкана было больно
смотреть всем. Женщины вздыхали, мужчины отмалчивались.
Администрация больницы (в лице Вислоухова и Коркина)
удовлетворённо потирала руки, но в задумчивости скуривала
сигареты «Золотая Ява» до самых фильтров. Полкан пару
недель слонялся по игровым площадкам, уходя в дальние
углы больничного двора. Часами лежал у главных ворот
на месте разобранной будки, где раньше тявкали щенки.
Подолгу стоял у шлагбаума, глядя в перспективу дорог. Лаять
он перестал, ни на кого не бросался и никого больше не кусал.
Он, казалось, обессилел и выглядел более одряхлевшим за
минувшую неделю. И вот ещё что: вскоре пёс перестал призна-
вать Иваныча. А когда Герасим согласно рабочему графику
заступал на дежурство, то Полкан тщательно обходил сторо-
ной веснушчатого человека, не отзываясь на его зов и свист.
Даже тогда, когда охранник, сжалившись над своим прежним
другом приманивал его кашей в миске, Полкан уходил прочь.
Вместе больше никогда они не пускались в обход по больнич-
ной территории.
К концу ноября – ещё до первого снега – Полкан исчез.
Навсегда. Педиатр Добындо всех уверяла, будто видела пса на
железнодорожной платформе «Очаково», что близ больницы.
Медицинский психолог Брыскиндт искренне рассказывала
любопытным коллегам, что видела Полкана разъезжающим в
вагоне метро на перегоне между станциями «Университет» и
«Проспект Вернадского». С её слов всё выходило так, будто
Полкан влился в стаю тех проворных городских собак, кото-
рые уверенно пользуются метрополитеном и всегда знают,
где им следует выходить.
— Да нет! – реаниматолог Концевич вклинился в женские
пересуды, снова посетив столовую насчёт комплексных обе-
