(новелла по мотивам произведения в стихах «Сказка о рыбаке и рыбке» А.С. Пушкина)
Скользит по воде лёгкой тенью щегольская бударка. Старик заскорузлой ладонью слушает сеть. Ждёт, когда толкнётся носом в снасть осётр или шип. Но весь день насмарку, пропала в реке рыба.
Скачут по небу табуны облаков. Мечутся по заводи отблески жемчужины, рябь на воде, а у камышей мелькает что-то белое.
«Неужто сом-рыба? — думает дед. — Нет. Не похоже, что это сом. Вот снова всплывает над водой и лупит так странно глаза. Кружится: то один бок покажет, то другой.
Эхма! Глянь! Да это же русалка!
Старик едва не опрокинул бударку. Бросив вёсла, не отрываясь следит за диковинкой.
«Вон как красуется, резвится, ложится на воду. Манит, стало быть. — думает дед. — Ну так что? Всю жизнь был на воде, вот и сподобился наконец. Надо же!»
Деревья полощут ветви в небесной сини. Тревожно шелестит листва. Колышется волнами камыш над водой. Вот только русалка была там и вдруг её нет. Старик и моргнуть не успел, а она уже здесь, рядом с ним. Вскинула белые руки, цепко ухватилась за борт перепончатыми пальцами. И бледные, водянистые глаза так и впились в старика.
— Ну что? — сладко спрашивает голос девичий в голове. — Люба я тебе али нет?
Улыбается широко синими губами, зубы — иголки в три ряда — сушатся на ветру.
— Не скрипи мозгами, ты просто думай. Ну же! Ну! — ласково подбадривает старика.
Ну а что, он-то вроде и не против пообщаться. Поначалу-то изумлённый и не думал ни очем, а тут вдруг чует душой — как бы нечаянно думки боком не вышли.
«Это ведь, наверняка, ей поклониться надо, что рыба пропала. — соображает дед, — И потому не надо спешить-то мозгами шевелить, да мысли истинные раньше времени засвечивать».
— Красота-то твоя писанная, дикая, дивная слов нет, — шевелит дед мозгами. — Был тут я по молодости как-то в Петровом граде и там видел белого мрамора деву. Венеркой зовут красоту. Уж так хороша — просто жуть.
А чудо рыбьим хвостом бьёт и зад над водой бугром оттопырила бесстыже.
— Так пойдёшь ли ко мне в мужья? — манит медовый голос. — Станешь царём водяным. Тысячу лет жить будешь, ни разу не помрёшь.
— Оно-то заманчиво, да только женат я на старухе, — строит огорчённую рожицу дед.
— А ты брось её, да иди жить ко мне — не отстаёт русалка.
— Да как же её бросишь-то? Ты бабки моей не знаешь, она потом бросит так, что мало не покажется. Гром-баба. — хитрит дед. — Она ж меня из-под земли враз достать может, а уж из-под воды и моргнуть не успеешь — выдернет.
— А ты ей скажи, что я взамен за то диковины какие пожелает подарю. Утешу её так. Пусть отпустит тебя.
— Скажу. Как же не сказать? Да только боюсь не поверит она мне.
— Ты скажи, а там поглядим.
Пошла вода кругами. Вот была русалка, раз… и уже нет.
Смотал сети старик, да побрёл уныло домой, почёсывая седую голову.
***
Ветерок бегает по двору, ласково дует, сушит бельё: дедовы кальсоны да сорочки, бабкины сарафаны да кофты. Старуха затеяла постирушки.
— Ну и чего ты засомневался? — насмешливо спрашивает она у пригорюнившегося старика. — Шёл бы да пожил тысячу лет.
— Не болтай зря, — сердится тот. — Думай лучше, как нам эту рыбу отвадить.
— А сам-то что? — насмехается над ним бабка. — Неужели, увидел белые телеса и поглупел.
— Куда уже нам, мужикам, с вами, отродьем Евиным, в хитрости тягаться. Ты-то старая, неужто, молодуху не перемудришь. Думай давай!
— Да я той молодухе, наверно, в праправнучки гожусь, раз тысячу лет живут. Да ладно, чего уж тут думать, — вытирает бабка рукавом пот со лба. — Скажи ей, проверить хочу — не врёт ли. Пусть даст корыто. Да такое, чтоб само стирало и само сушило.
— Ишь ты! — удивился дед и потопал к реке.
Возвратился чуть погодя, да и присел от изумления там же, где и стоят. Было с чего. Бабка деловито топчется перед белым корытом и глядит в оконце на то, как рыбой плещется бельё. Чудо, да и только!
— И что теперь? — растеряно лупит глазами дед.
— А вот теперь, — говорит бабка. — Скажи русалке этой, что без тебя все руки оборву, из колодца воду таская в корыто. Не хочу. Пусть вода сама в дом бежит: холодная пусть будет и горячая, как я пожелаю.
Отправился снова старик на речку.
Пришел через время обратно и снова присел ошарашенный. Крутит бабка бобышку, а оттуда льётся холодная вода, крутит она другую — горячая хлещет. Совсем приуныл наш дед. А бабулька, знай себе, лыбится. Задорно потирает руки. Да весело говорит:
— А жизнь-то налаживается!
— Ты чего это раздухарилась, старая? Получше думай давай, — злится старик.
— Да тут и думать нечего, — не унывает бабка.
А сама смотрит на стену, где висит картина и говорит:
— Скажи этой рыбе, скучно мне будет без тебя. Пусть даст такую картину, чтобы я глядела, а наглядеться не могла. Вот!
Вздохнул дед тяжело да пошёл привычным путём к реке.
Через час пришёл и упал сражённый на пороге.
Висит на стене живая картина: люди там бегают, в голос кричат, музыканты, правда, попрятаны — не видно их, но музыка красивая льётся ручьём.
— Что это? — изумлённый до одури, спрашивает дед.
— Дом-два был. Теперь Киркоров поет, — не отрываясь от картины, говорит бабка.
— Ну и что же мне теперь...? — совсем растерялся старик.
— А чего тебе...? Чего уселся-то? Иди к русалке. Видишь сам, не могу оторваться от картины. Пусть она каждый день приходит и убирает в доме, готовит мне есть, стирает бельё и пропалывает огород. Так и быть, отпущу тогда тебя.
И опять старик пошёл к реке…
***
Торчат кустами макушки деревьев, а вода всё прибывает и прибывает, широко разлилась река, затопила дома под самую крышу. Скользит тень по водной глади. Плывет старик в бударке к дому. Вон и бабка сидит на крыше, обняв своё барахло.
Навстречу деду ворочаясь с боку на бок, плывёт русалочье корыто. А вокруг него хороводом кружат бабкины обгрызенные кочаны капусты, ошмётки картошки и покусанная морковь.
— Вот ты глянь какая она, — возмущённо ворчит бабка. — Грязную картошку в рот тащит, не брезгует, зараза такая.
Привязал старик за конёк бударку и сел на тюки рядом с бабкой.
— Эх! — говорит старуха. — Какая жизнь могла получиться. Да не судьба.
