И всё же свою Светку я всегда воспринимал целиком! Всего человечка, милого, родного и любимого, разом. Я любил ее всю без исключений и без остатка. И думать о ней, или говорить, если вдруг бы с кем-то стал, мог лишь в этом ее прекрасном женском облике, который с некоторых пор видел перед собой, стоило прикрыть глаза.
Девятое октября нам запомнилось так, что лучше бы его вовсе не было ни в одном в календаре и, тем более, в нашей жизни! Но девятое октября всё же случилось.
Все предыдущие дни я жил, одурманенный нашими отношениями. Потому всё дальнейшее представлялось мне в таких же радостных ярких светах и чудесных красках, окутанное тем самым непонятным никому счастьем, с которым поэты связывают настоящую высокую взаимную любовь, при которой можно желать счастья всем на свете и одновременно никого вокруг себя не замечать, кроме единственного родного человечка.
С чарами того сладкого чувства я парил над землёй, парил над тем вечером, над уставшим за день и вразнобой засыпавшим городом. Подобного внутреннего покоя, согласия и одновременно самого творческого возбуждения во мне никогда не случалось.
Дошло до того, что мне, всегда иронично относившемуся к любому рифмоплётству, самому захотелось сочинить самые возвышенные стихи, которые смог бы душой впитать каждый человек на Земле. Чтобы все ощутили такое же счастье, какое чувствовал я.
Неужели пришла она – та самая любовь, над которой я всегда подтрунивал, понимая ее эфемерность если не душой, то уж умом, это точно!
Но как же мне объяснить тебе, моя Светка, насколько ты мне дорога!? Как я восхищаюсь тобой, как любуюсь, как люблю, как безмерно обожаю! Как не хочу обходиться без тебя даже одной секундочки! С этих пор навсегда только ты, и только с тобой! Я даже не могу вообразить ничего другого! И не хочу! Мне даже страшно представить, будто что-то нас может разлучить! Не хочу быть без тебя и не буду! А если вдруг придётся – так лучше умереть!
В тот вечер, гуляя, как обычно, допоздна, мы основательно вымокли под холодным дождём, набросившимся на нас внезапно. Нам только и оставалось поскорее оказаться дома, чтобы согреться и просушиться в тепле.
Когда мы выскочили из троллейбуса, оказавшись почти у цели, сильный ветер снова вдул в нас внушительную порцию дождя. Мы сразу замёрзли еще сильнее, но, согреваемые счастьем, со смехом вбежали в подъезд твоего дома, где я притормозил.
– Ну, и что же ты, Сашка? – засмеялась Светланка. – Побежали ко мне сушиться!
Вспоминаю теперь с улыбкой, что за прошедшие месяцы, почти год, я ни разу к тебе не поднимался в квартиру. Я не считал это удобным. Но теперь меня потрясывал капитальный озноб, да и ты надо мной посмеивалась, разрушая мои принципы.
И всё же я удержался от соблазнов и решил бежать домой, о чём тебе и объявил.
Светка, насмехаясь надо мной, уточнила:
– Сашка! Неужели ты такой непоколебимый противник сексуальной революции?
Я дрожал. Мне было не до провокационных разговоров, и всё же я чуть не завёлся:
– Самое время об этом…
– Действительно, самое время! – расхохоталась Светланка. – Не дури, Сашка! Ведь простудишься не на шутку! Сейчас же побежали ко мне! Будем вместе воевать с той самой революцией!
– Некрасиво получится, если твои узнают! – продолжал упираться я. – Если так уж тебе революции полюбились, то должна знать – враги подсунули нам их для нашего же одурачивания, а на деле внедряли массовый разврат населения. Никто еще живым из отравленной паутины не выбирался! Это же совсем не шутка – это очень опасная диверсия! Это настоящая эпидемия…
– Сашка! Брось выдумывать и артачиться! Какой еще разврат? Дрожишь от холода и сырости! Пошли же, дурачок мой любимый! Ты же ко мне идёшь, а не к кому попало! Пошли, просушимся… Мы же взрослые люди!
– Ты, как раз, еще совсем глупенький ребёнок!
– Это ещё почему? – засмеялась Светлана.
– По уму! Потому что тебе до сих пор кажется, будто взрослые могут делать, что им вздумается! На деле же взрослый человек твёрдо знает, что делать можно, а что нельзя! В соответствии с этим всегда и поступает!
– Ты тоже не взрослый человек! – чмокнула меня в щёку Светка. – Ты просто глупенький! Заболеешь, и мне придётся ставить тебе банки и делать пребольнющие уколы! Не хочешь? Тогда пойдём же скорей! Ну, пойдем, дурачок ты мой хороший!
– Тогда я домой позвоню, – предупредил я Светлану и метнулся в телефон-автомат, прижавшийся своей стандартной будочкой к соседнему дому. – Ведь родители не приучены к отсутствию сына ночью. Ещё переволнуются, не дай-то бог!
– Обязательно позвони! – сразу согласилась Светлана. – И очень хорошо, что беспокоишься! А я поднимусь домой, хотя бы чайник поставлю…
Я снял трубку и несколько раз прокрутил разболтавшийся телефонный диск. Гудки долго оставались длинными. Гудки, гудки, гудки…
«Странно, всего девять часов. Родители в такое время не спят, тем более, что я не вернулся».
Наконец трубку сняла мама, и я услышал ее тяжелое всхлипывание:
– Саша, папы больше нет… «Скорая» не помогла…
Я услышал, как из рук матери выпала телефонная трубка. Я ничего не мог понять. Может, это была не мама? Может, она ошиблась? Или был чужой телефон? Боже мой, всего этого не может быть! Не может быть! – завыл я от понимания невозможности что-то исправить. – Как же теперь? Или всё же ошибка?
Я плохо помню, что было потом. Помню только, как тупо добрался до четвёртого этажа, ладонью придавил кнопку звонка, не отпуская…
Светлана открыла со смехом и словами:
– Ты что? С ума сошёл… – и осеклась, разглядев меня. – Сашка, что с тобой? Что случилось? – догадалась она, но не поверила, что в ее безмятежность и уже забрезжившее семейное счастье опять ворвалась разрушающая всё случайность. – Опять случайность! – протянула Светлана и опустилась на колени рядом со мной. – Что случилось, Сашенька? Ну, скажи, родной, что случилось?
– Отец… «Скорая» не помогла. Надо спасать маму. Я пошёл…
– Я с тобой! Только переоденусь.
(Продолжение следует).
