(*)
– Словом, Артур скончался почти сразу после аварии, не приходя в сознание. Бригада забрала его в больницу ещё до установления личности, счёт шёл на минуты. Пока спасали Артура, его жена Сара умерла от несчастного случая. Глупее не придумаешь – то ли ей стало плохо с сердцем, то ли смесь лекарств, что она принимала, дала о себе знать, но она потеряла сознание в ванной и…– Волак развёл руками, – всё. Она не умела узнать, что стало с её мужем.
– И жили они счастливо, и умерли они в один день! – я фыркнула с нарочитым пренебрежением и отодвинула в сторону фотографии, любезно разложенные Волаком на столе для меня. На фотографиях были люди. Живая, счастливая молодая пара. Только счастье и жизнь оставались лишь на этих фотографиях, случайный день унёс обоих с разницей в сколько? В полчаса? В час?
– Да что же с тобой не то?! – Волак секунду ещё раздумывал, точно не знал, стоит ли задать мне этот вопрос, давно ждавший своего часа на его языке. – Ну что с тобой, Ниса?
Я пожала плечами. А что со мной? Ничего со мной. Жива, здорова, температура у меня стабильна, аппетит отменный, на луну не вою. Ну а то что гадости говорю, так извините – кто-то должен, иначе без гадостей жизнь пресна и скучна.
– Никакого в тебе сочувствия, одна черствость, – вынес вердикт Волак, а я возмутилась:
– Я сочувствую!
– Живым? – уточнил Волак. – Ничерта ты им не сочувствуешь, Ниса.
– Обойдутся! У живых три тысячи шансов на самопощь! Психологи, психиатры, друзья, кондитерская и котики! А у мёртвых чего? Только мы. Ты и я, прости Великое Ничто!
Возмутилась я, конечно, несерьёзно, хотя такой точки зрения и придерживалась. Ну в самом деле, нам что, за живыми ещё бегать? Пусть живые сами друг за дружкой глядят, нам есть и без них чем заняться! Вон, история этих же Хиллов, что в один день отошли. Один хорош – не глядя пошёл через опасный переход. Другая тоже молодец – если лекарств приняла или чувствовала себя плохо, на кой чёрт в ванную легла? Ну не иначе чтоб утопиться! А я чёрствая, Волак! Но не ты ли мне говорил, что чёрствость – оружие для посмертия? Уговорить покинуть мир живых можно иногда только наглым обманом. А для этого надо отказаться от совести или заменить её оправданием – всё на благо, всё из милосердия!
А сейчас Волак упрекает меня… наверное, ему хорошо меня упрекать, сидя за столом. Он-то не ездит уже по работе, у него есть мы – агенты. А он встал над нами и может смотреть с презрением на черствость.
– Ну ладно, ладно, – вспомнил Волак что-то или просто из приличия решил затихнуть, я не знаю, но тон его стал примирительным, – глупые люди, глупые обстоятельства… но есть факты – Артур Хилл всё рвётся домой. Его похоронили, а он каждую ночь появляется в своей квартире и всё ищет жену. Его жена также возвращается домой из посмертия и пытается найти мужа. Друг друга они, о странное дело, в упор не видят. Зато производят страшный шум, жить в их квартире невозможно. Да и сами мучаются.
– Ну в том что не видят – ничего необычного, – я решила тоже не переходить в откровенное противостояние и перешла на мирный тон. – Если они не знают о смерти друг друга, то они и не увидят. Смерть пары – это всё-таки редкость. Надо чтобы они оба знали о том, что умер другой. Иначе не получится. А они, наверное, и себя-то в посмертии осознать не успели. Кто живёт в их квартире?
– Мать Сары. Миссис Элмерз. Она хотела разобрать вещи дочери, но в первую же ночь испугалась до ужаса. Обратилась к нам.
– Дети есть? – я открыла блокнот. Строго говоря, я предпочитаю запоминать нужную информацию – это хорошая профилактика против старения памяти и заржавленности мозгов, но интересный факт: когда ты сидишь с блокнотом в руках и чего-то там царапаешь, ты производишь ощущение куда большего профессионала чем являешься. Уж не знаю как это работает, но проходит даже с Волаком – он всегда говорит тише, спокойнее и даже с некоторым уважением. И не спорит. А зря, если честно – в моём блокнотике нельзя найти каких-либо интересных фактов, зато можно найти обрывки адресов – номера домов и квартир, всякого рода закорючки, да обидные рожицы.
– Нет, они планировали завести ребёнка, но не успели.
– Ну и слава богу, а то с их везением было бы в мире на одно несчастное существо больше! – я не сдержалась, но вины за собой не ощутила – ну в самом деле! Двое за раз! и не маньяк ворвался в их дом, не стали они жертвой катастрофы, а просто идиоты – одна полезла в ванную в плохом самочувствии или под действием лекарств, а другой решил сократить путь до работы. Сократил, молодец.
– Ниса! – укорил Волак, – так нельзя. Все жизни ценны.
– Все нервы ценны, а с этими живыми никаких нервов не останется.
– Они мертвы.
– А глупость была живая.
– Ниса!
Интересно, Волак что, полагает, что чем чаще он будет повторять моё имя, тем добрее я стану? Или покладистее? Даже интересно!
– Волак! – в тон ему ответила я, и начальник окончательно сник. Спросил уже тихо и прибито:
– Заказ берёшь?
Я кивнула, дорисовывая в блокнотике очередную гадкую рожицу, губы которой кривились в злой усмешке. Беру, Волак, я всегда беру все возможные заказы, потому что искренне переживаю за тех, кто больше не сможет о себе позаботиться, но не потому что у него не хватает мозгов или у него полная лень на всю жизнь растянулась, а потому что не значат для мертвых уже ни мозги, ни лень.
***
Миссис Элмерз смотрела на меня с надеждой и уже этим раздражала. Ну зачем сразу же перекладывать на меня всю ответственность? Женщина, я вижу тебя в первый раз в своей жизни, а ты уже смотришь на меня так, словно ты мне готова и душу свою вверить. Ну малейшее же сомнение хоть должно оставаться ради приличия?
– Это ужасно, – повторила миссис Элмерз в который раз. – Я не могу находиться дома, я не могу находиться здесь. Но стоит отсюда уйти, как мне кажется, что всё ошибка и Сара, моя Сара, ждёт меня. а может я могла бы её спасти?
Ага, если бы рассказала, что в случаях недомоганий надо лежать и ждать врача, или ехать в больницу, или просто лежать, а не плестись в ванную, особенно если ты одна дома.
– Может быть, – сказала я, – но мы уже никогда не узнаем, кто и что бы мог сделать. Давайте сосредоточимся на том, чтобы ваша дочь перешла в посмертие и упокоилась, а не на том, как нам себя жалко и как нам привычно себя грызть чувством вины.
Она захлебнулась от возмущения, не будь наше агентство единственным в своём роде, ну, не считая безумцев и мошенников, миссис Элмерз меня бы, верно, прогнала. Но чувство долга всё же взяло верх, она мужественно кивнула.
– Хорошо.
При этом взгляд её наполнился более приятным и живым отвращением. Что ж, так лучше. Не надо меня любить, не надо возлагать на меня все надежды – меня лучше ненавидеть, и тогда мы справимся.
– Здесь все её вещи, – миссис Элмерз вела меня по вымершей комнате дочери, слёзы вот-вот готовились затопить её голос, снова расслабить руки и разум, но она держалась на ненависти и отвращении. – Я не знаю… какие-то могут помочь?
Миссис Элмерз взглянула на меня с настороженностью. Я кивнула.
– Её дух привязан к этим вещам. Она возвращается сюда, потому что здесь всё по-старому. Сейчас это может помочь, но не зря вещи мёртвых начинают раздавать или складывать в дальние углы. Это для их же блага. Чтобы душа видела перемены. Но это я так, на будущее.
Она была готова заорать и одновременно заплакать, зажать рот руками и чем-нибудь швырнуть в меня…
Нет, ну а я чем виновата? Смерть на то и смерть, чтобы приходить ко всем в свой срок. У неё, по меньшей мере, ещё муж есть, и неизвестно кто из них отправится в посмертие раньше. А так она уже с опытом, потому что совет мой – истина. Вещи, принадлежащие мёртвым, надо прикрывать или убирать, можно и раздать – но убрать с привычных мест. Так душа, если заблудилась, и вернётся в дом, увидит, что всё иначе и её уже здесь не ждут. Это сложный момент, который никто из нашего агентства толком не может объяснить. Если проводить аналогию на живое – это как возвращаться за свой столик, потому что ты не допил кофе, а кружку ещё не успели убрать. И вот ты сидишь за столиком – дурак дураком…
Ладно, не очень удачно, но факт есть факт: вещи имеют обыкновение держать своих хозяев подле себя. Особенно это касается фотографий, любимых вещей и украшений.
– Они хотели завести ребёнка, – миссис Элмерз сыпала за моей спиной фразами. Они уже ничего не значили, но она не понимала этого и продолжала рассказывать об Артуре, но больше, конечно, о Саре, словно это могло им помочь. Впрочем, откуда ей знать, что это уже не так и важно. Неважно, что Сара была лучшей в своём колледже, в плавании, и неважно…
Нет, стоп. Плавание? Интересное совпадение. Она умерла в ванной. Вода и вода. Хотя нет – вода и глупость. Хотя Сара как спортсменка не должна была бы забывать о том, что именно вода глупости не прощает, вода злопамятна.
– Вы желаете присутствовать? – я уточняю вежливо, но по моему тону миссис Элмерз должна ясно понять, что её присутствие мне вообще не упало никакой радостью.
– Да! – она выдыхает, с облегчением и ужасом выдыхает, и я понимаю – ей плевать на все предосторожности и предупреждения. Ей хочется узнать, что я вижу и слышу её дочь. А я начну с неё.
Короткий инструктаж я провожу с равнодушием. Если миссис Элмерз чего-то вытворит, это её беда и проблема – ну и я, если что, её в посмертие провожу сразу. Но вообще правила просты: за линии не заступать, вопросов не задавать, слушать то, что я говорю, не пытаться заговорить ни с кем…
Здесь я споткнулась и повторила несколько раз:
– Если услышите её голос, или вам покажется, что вы его слышите, или она будет звать вас на помощь…
Не люблю живых. Как остановить мне мать, что потеряла свою дочь до всякого разумного срока и безо всякой разумной причины и объяснить, что та не должна вмешиваться? Не люблю работать, когда за моей спиной такой груз.
– Вы навредите ей, – добивала я. – Понимаете? Любое слово, даже жест могут сыграть непонятную роль и неясно как отразиться на ней. Она может зацепиться за вас и будет долгие годы ещё мучиться, не зная куда деться. Понимаете?
[justify]
