книгах, и поучиться кое-чему, но у Морана было золотое преимущество: на его поприще не было конкуренции, вампиры очень стеснялись и опасались своей неловкости в поведении с людьми и даже если жили с ними бок о бок, в суды за отстаиванием своих интересов ходить опасались. Может, помнили что-то из прошлого? Может гнала их нелегкая…
Моран выгрызал дело за делом. Хозяйка местного рынка назвала одного вампира вурдалаком, когда тот назвал её товар – свежее вроде бы мясо – поганой тухлятиной? Ничего, что хозяйка попала в точку, об этом знать не надо, пусть извиняется и платит компенсацию, а Морану заплатят ещё больше.
Кто-то из вампиров едва не был сбит по рассветной хмари, когда брел с ночной охоты? Ничего, это не его вина и не надо знать судьям куда и откуда шел этот гражданин – нигде не сказано, что гражданин должен быть живым! Да и проверять кто будет? а вот компенсацию извольте изложить на чеке!
А Морану больше.
Фортуна вела его жизнь. Он брёл совершенно счастливый, не представляя, как жил раньше – и родители радовались его успехам, всерьёз полагая, что защищает он обычных граждан, да и как успешно. Даже профессор Энрике, встреченный им случайно, признал с досадой:
– Видимо, я не разглядел вашего потенциала, юноша! – и протянул ему свою сухую ладонь в знак признания.
Правда, с вампиром по имени Влад едва не вышла неувязочка. Влад не был так примитивен как другие вампиры и, о ужас, слегка разбирался в праве. Как он сам признался, от скуки почитывал. И когда по его земельному спору – о, коварный вампир отчаянно вкладывал и инвестировал через подставных лиц, но не от жажды наживы, а от тоски, возникла необходимость, действительная необходимость о проведении первой экспертизы, Моран решил сказать, что она платная.
– Разве нет бесплатной? Предоставляемой муниципалитетом? – поинтересовался Влад, – я же спорю с ним, это и его интерес.
Это было не по плану. Моран хотел обратиться как раз за бесплатной, но Владу об этом знать не следовало!
– Но там долгое ожидание, – попытался выкрутиться Моран.
– Мне некуда спешить, – заверил Влад.
Тут бы Морану остановиться, на то указала ему фортуна, но указала намеком, надеялась, что этот неглупый, в общем-то, человек поймёт. Но то ли ослеп он от гордыни, то ли не был неглупым, то ли жадность взяла над ним верх, но Моран выкрутился:
– Понимаете, через пару месяцев могут утвердить одну очень неудобную поправку в земельное законодательство, и если это произойдет, мы будем в не самом лучшем положении, а муниципальной экспертизы можно ждать долго, комиссия же в этом случае может также дожидаться поправок. Надо спешить, если хотим выиграть дело!
Влад согласился, что да, в таком случае спешить надо, и Моран уже почти выдохнул, когда уже прошли экспертизы и суд шёл в финальную стадию, он вдруг спросил:
– А что с поправками? Их приняли? Можно взглянуть?
– Поправками? – поперхнулся Моран, но снова выкрутился и не внял голосу фортуны, которая уже почти откровенно молила его одуматься, – так их же отменили! То есть, передумали вводить. Думали сначала одно, уже хотели утверждать, а потом передумали.
Влад кивнул со странным смешком. Но Моран не внял и этому. Его – ослепленного, уверенного в своей неуязвимости, несло:
– Вы не обижайтесь, господин, но вы не очень много понимаете в настоящем праве. То есть, я уважаю, что вы его изучаете, что у вас есть доступ к книгам и прочее, но одно дело прочесть, а другое дело отслеживать как это работает на практике. Есть у вас практика? Нет. Из нас двоих профессионал – я. И каждый, уж не обижайтесь, должен заниматься своим делом!
Был ли Моран профессионалом или ему просто повезло срубить денег и с Влада, да ещё и выиграть это дело? Или то был безнадежный вскрик фортуны, которая сдавалась? Кто же знает. Но Влад сделал выводы, и с вежливой улыбкой простился с Мораном, поблагодарив его за проделанную работу…
***
Я смотрела и не верила. Нет, этого не может быть! Мои истинно родовые земли, мои предместья – всё, совершенно всё, что осталось от жалких крупиц, всё потеряно! Отдано городу! Станет местом туристического притока, и будет осквернено. Наши тайны, наши клятвы, наши священные узы крови…
Но лист, пришёдший ко мне в конверте с суровой пометкой «судебное» звенел откровенным приговором. Всё пропало и исчезало без всякого возврата. Суд не принял решения в мою пользу. Суд не увидел оснований оставить то, что было моим, моей людской сути.
Растерянность сменилась ужасом, ужас – отвращением ко всему людскому, а затем гневом и решимостью. Ну и что! Плевала я на бумаги! Пусть попробуют пускать ко мне туристов. Это моя память! Моя земля! Тех, кого смогу укусить, утащить, выпить – я укушу, утащу и выпью. Тех, кого смогу напугать – напугаю. Никто не посмеет осквернять мои земли своим пустынным равнодушным любопытством.
Я не Влад! Я не могу смотреть на людей, которые ничего обо мне не зная, будут ходить по местам моего детства и моей юности. Я не позволю воскресить руины – они осквернят их своим воскрешением и сделают из них место достопримечательности, даже не думая о том, что здесь было когда-то.
Я уничтожу всех! Всё!
Но прежде, конечно, того, кто посмел быть моим доверенным лицом, представлять мои интересы, и совершенно этого не оправдал. Законник чертов! И даже носа не кажет. Я его сожру. Выпотрошу. Выпью самым мучительным образом!
Гнев побеждал всякую сосредоточенность и я даже не стала тратить времени на то, чтобы полноценно замаскироваться, вылетев в окно огромной летучей мышью. Увидят? Хорошо! Пусть знают, что здесь есть еще сила, способная защитить свою память и память своих предков. Да, они прокляли меня три раза – все, кто только может смотреть на меня с небес, но я ещё здесь, мертва, но здесь– и я сделаю так, чтобы они видели, что даже после смерти я помню откуда я иду.
Откуда идёт моя кровь.
***
Влад не стал показываться Эржебет на глаза. за века он прекрасно выяснил – в гневе, а сейчас она явно была в гневе, эта вампирша страшна. Она плохо владеет собой, гораздо хуже, чем владела собой в людском состоянии. Да, вампирская длинная скучная жизнь, а скорее даже существование, дали ей какую-то смиренность, но гнев вернулся, а с ним вернулось и безумие.
Влад не любил безумцев. А ещё он не любил лжецов и алчность. Зато прекрасно научился ещё при жизни выжидать. Надо выждать, когда враг ослабнет, и тогда уже, когда он не ждет, нанести ему удар.
Хотя можно ли назвать законника Морана врагом? Нет, это слишком мелко, слишком ничтожно. Этот человечишка хотел поживиться и за счет Влада, а также за счет других вампиров, поживился. Но был ли он профессионалом? Нет, определенно нет. Он был алчностью, её прямым воплощением, лжецом и пользовался откровенным незнанием тех, кого вызывался защищать.
И вот этого Влад ему не простил. Не денег ему было жаль, тем более что они ему – мертвому? А предательства. Предательства того, кто взялся встать на твою защиту и сам же стал твоим врагом.
Конечно, был соблазн сразу разорвать его. но зачем? Каждый должен заниматься своим делом. Влад – инвестировать деньги и в посмертие в свою родину, потому что у него перед нею личная совесть; судья – судить; Моран – изображать деятельность…
А безумная вампирша Эржебет прекрасно справляется с ролью убийцы. От нее просто никто и не ждет иного, никто и не удивится. Да и дело у нее было почти безысходным – Влад не поленился изучить прежде, чем порекомендовать ей доверенного законника Морана.
Влад постоял ещё немного, ожидая, когда в небе скроется грозный силуэт летучей мыши, что рвалась мстить и крушить, и поспешил прочь – всё-таки другие вампиры будут не в восторге, когда узнают, что Эржебет разошлась не на шутку и подвергла их мир опасности быть раскрытыми, они объявят ей требование уйти в ссылку или и вовсе, если Эржебет свихнется – сами низвергнут, как подобает вампирам, хранящим свой мир от вторжения. И это тоже приятный бонус – она безумна, она опасна и глупа. Сколько лет прошло с её смерти, а ею все также легко манипулировать! Да и её безумство!
А Влад очень не любил безумцев, даром, что черная легенда людского мира его самого таким нарекла.
Но силуэт скрылся, чтобы ознаменовать уже вскоре торжество крови и ярости. Пора было скрываться и Владу. Легко переступив в полумраке, Влад скрыл себя тенями посмертия и растворился в пустоте, оставив непотревоженную слепую ночь в безмолвии.
