Доразбирался

по сути. В вашем рассказе нет
никакого философского звучания. Он не звучит. Не поёт
и даже как печная труба. Ни единого «у!» Абсолютно
немой рассказ. Понимаю: до философского видения жизни
ещё нужно дорасти. С точки зрения психологии образы
героев — Акулова и Миры — не интересны. Присутствует
традиционный сюжетный мотив корпоративной интрижки,
и всё. Вот, что я услышал.

Чулков провёл ладонью по лбу в испарине и ласково
произнёс:
— А я смотрю, вы нас посетили повторно. На кого учи-
тесь, на журналиста? Похвально! В сочинители романов
не метите? Не вздумайте, дружок.

Чулков глянул на бледную девицу. Та, чернея губами, не
прекращала вымученно улыбаться.
— Не вздумайте браться за романы, – принялся наставлять
гостью литератор.
И произнёс для всех остальных:
— Никогда не беритесь за романы!

Тут кто-то из третьего ряда поднял руку. Чулков живо от-
реагировал:
— Да, да, – хрипло отозвался он. — Предоставим возмож-
ность высказаться и нашим студентам, – Чулков разглядел
знакомое лицо, но спросил: — Как вас зовут?

Рослый и худощавый юноша представился, но лицо пред-
седателя исказилось вдруг болезненной гримасой. Может
быть, невидимая игла уязвила селезёнку Чулкова? Это
осталось неведомым. Но очевидным было то, что парень
выпрямился под потолок и произнёс с расстановкой:
— В рассказе можно выделить две ключевые темы: любов-
ная связь и страх перед осуждением со стороны сослу-
живцев, – вещал студент-борзописец.

«Решил мне подыграть. В звуках твоей обслюнявленной
губной гармошки не нуждаюсь. Путаешь ноты, фитилёк!..
Две ключевые темы... Научился рассуждать, приспособле-
нец!» – ворчал Чулков. Но тут горькие мысли забрели в его
голову: «Пэ-пэ-пэ... Роман-то мой ку-ку... Как драндулет
без колёс: ни с места со второй главы́ вот уж девять
лет!»

— А вот кто-нибудь теперь скажет нашему собранию про
композицию произведения милейшего Дауна Дрыкова? –
обратился к залу председатель и сам же тотчас продолжил:
— Формально рассказ состоит из трёх частей, что отвечает
его смысловой организации: каждая из частей раскрывает
определённый этап развития отношений бухгалтера Акулова
и менеджера — Леры Мотыляхиной.

Его снова поправили: зовут героиню – Ирина Мотылёва.
Чулков, уважительно приняв замечание, вторично кивнул
и ошеломил кружковцев монологом:
— А как мы охарактеризуем направление произведения?
Правильно: реализм! – и тут же литератор пробежался по
сюжету, не забыв о ключевых темах: — Давайте по темам.
Первая: тема любви. Лёгкая интрижка с Лёлькой Мотылев-
ской перерастает в сильное чувство главного героя. Вторая:
тема страха. Здесь подчёркнута боязнь коллективного не-
одобрения. Предлагаю всем подумать вот над чем: рас-
крывается ли вторая тема в контексте первой? – и, не дав
никому сказать, Чулков обратился к автору: — А у меня к
тебе вопросик, пузырёк! Почему ты выбрал неразветвлён-
ную систему образов, а?!

Время лениво текло. Студенты и гости кружка будто
отвлекали председателя от ощущений в его теле: иногда
он замирал и притихал; иногда казалось, что председатель
впадает в дрёму, но засыпающим только выглядел. Не зря же
что-то жалило прямо в селезёнку. «С селезёнкой не рассла-
бишься!» – снова пожаловался себе Чулков и поёжился.

— А давайте-ка теперь по идее рассказика! – предложил
Чулков и обратился к кому-то из гостей: — Отзовитесь,
батенька мой! – немощно выдохнул в посвистывающий
микрофон Николай Васильевич. И снова мысленно отвлечён
был от забытых таблеток, селезёнки и трясущихся рук.

Встал низкого роста человек с подкрученными рыжими
усами и подвижными глазами.
— Вы кто такой и какими судьбами у нас?
— Я здесь по приглашению, но это неважно. Меня зовут
Алексей.
— Хорошо, Лёша, ваши соображения...
— Не кажется ли вам, что вы превышаете меру в критике
рассказа? – дерзил гость. — На мой взгляд, рассказ серый,
невыразительный, но в нём есть изюминка. Считаю его
способным к самостоятельной жизни!

Глаза Чулкова всё больше округлялись: опрятный молодчик
дерзко излагал свои суждения.

— По-моему, идея произведения — показать, как страх перед
коллективным порицанием стесняет людские чувства и ста-
новится препоной на пути к счастью.

Единственный глаз Дамьяна Дыкова часто заморгал. Лёгкая
улыбочка исказила его мясистое лицо, по выражению ко-
торого казалось, что сам Дама только сейчас — в момент
произнесения ключевых слов — постиг смысл написанного
им произведения.

А гость с огнём в волосах продолжал:
— Основная мысль рассказа мной угадана: поставив перед
собой любую цель, человек должен задуматься о том,
что для него значимее — одобрение коллектива или его
собственное счастье. И мне кажется, что автор сумел это
подчеркнуть.

Автор рассказа вновь блаженно улыбнулся. Одобрительные
суждения гостя услаждали слух Дамы, а острое жало стро-
гой критики, однако, не проникало слишком глубоко.

— А вот, говоря о композиции... – молвил ладный усатик, —
никто из присутствующих не сказал почему-то, что в ней
смазана кульминация. Нет того, что я называю «завязка с
апогеем»!

Что это было?! О, небеса! Кровь застучала в висках Чул-
кова; ему давно никто не смел перечить. Никто и никогда
не осмеливался брать на себя анализ литературного
произведения.

— Вы сами-то серьёзно работали с текстом? – с усмешкой
вопрошал медно-красного спорщика Николай Васильевич,
скрывая затаённую неприязнь.
— Доводилось, – ухмыляясь, парировал дерзкий оппонент
с подвижными глазами.

«Нахальный тип, – в свою очередь подумал нервный Чулков, —
какой-нибудь журналистик, а туда же — спорить. Глянь-ка,
выкатил свои глазища и водит ими по сторонам» – расхо-
дился руководитель собрания, жалуясь себе же самому на
покрашенного солнцем человека.
— Что-нибудь в духе нашего Думбы эротикой затмеваете
неокрепшие умы? – сострил в зал Николай Васильевич.

Даму Дыкова от услышанного передёрнуло. Он кашлянул в
свой массивный кулак и покосился на Чулкова. Некоторые
из студентов нашли в подобной колкости Чулкова долю
здорового юмора и отозвались звонким смехом; Чулков
взбодрился.
— Как ваше имя, забыл? – спросил он улыбчивого
оппонента.
— Алексей Говоров, – чётко ответил тот, и многие из
присутствующих в зале стали оборачиваться, ища взглядом
профессорского оппонента. По аудитории сквознячком
пронёсся шумок. Завертели головами любопытные кур-
систки.
— Так вот, Лёшенька, – внезапно перешёл на «ты» Чулков, —
когда пройдут годы, и ты научишься сочинять, ты сам станешь
в будущем избегать и подобных способов выражения мыслей,
какие заметны в этом рассказике, да и саму эту тему — любви и
эротики — ты оставишь, будь уверен.
— Да я только и пишу что о любви, – деловито заявил
о своём творчестве Говоров, — и для эротики место
нахожу.

Чулков предоставил было слово одной из студенток,
расположившейся в первом ряду, посчитав, что всё уже
сказал опрятному гостю заседания, но дерзкий конопатый,
приняв эстафету, жёг глаголом:
— Тема любви заезжена, как старая кляча, конечно, но есть
в этой теме вечно интригующее и манящее как писателя,
так и читателя. Не считаю зазорным развивать тему во
всём произведении и спекуляции в том не вижу. Главное,
уметь донести до читателя основное — то, что берёт за́
душу: а это сами отношения людей, их надежды и мечты...
Нашему же автору, чей рассказ мы сегодня обсуждаем, я
пожелал бы лаконичности и богатства слога.

Человек с опрятной внешностью, иссякнув словесными ручьями,
вновь расположился в откидном кресле, где и восседал весь
вечер, отмалчиваясь до поры́. Его учтивое обхождение осталось
незамеченным Чулковым.
— Прости, как тебя зовут? Имя забыл, – повторил свой вопрос
литературный критик.

Ему напомнили. По залу же пробежал лёгкий гул. Кто-то
громко хмыкнул.

— Так вот, Лёшенька, когда ты будешь больше работать,
то со временем вспомнишь мои слова и согласишься,
что я был прав... Выжимание слёзок из читателя — это
порнография в литературе. Пошлятина! А пока вы известны,
разве что на собственной кухне, – вдруг снова Чулков
неожиданно для аудитории перешёл на «вы», — просто
научи́тесь литературно выражать свои мысли на бумаге.
«Столько времени потратил… – подумалось Николаю Василье-
вичу, — на этого янтарного болвана!» — Я верю, вы научитесь
творить по-настоящему и тогда, может быть, в будущем с
интересом прочитаю ваши самые известные произведения.
И дам им должную оценку! – этими последними фразами ветхий
литератор поставил точку в дискуссии и махнул в зал рукой.

Работа кружка́ некоторое время ещё продолжалась. Удели-
ли внимание стилистическим ошибкам Дамьяна: так, напри-
мер, автору поставили диагноз «лексическая глухота». В
качестве лекарства болгарину рекомендовали произвести
корректуру текста. Среди прочего Чулков настаивал на ис-
правлении такой фразы: «Свидание продолжалось, а глаза
её бегали по углам комнаты». Не осталось незамеченным
и это предложение: «По Москве скользил джип Акулова —
большой и будто лакированный, омываемый апрельским
дождём и орошаемый лужами». У Дамы были выявлены
проблемы с осмыслением понятийных ядер значения рус-
ских слов, что легко объяснялось болгарским происхожде-
нием пухленького писателя. По-отцовски Чулков распекал
Дыкова, хоть и годился ему в деды. Также костерил всех,
ссыпая на писательские головы каверзные вопросы. Студен-
ты держались из последних сил, оглашая свои суждения...
И краснел Дама пуще. Но кто-то из юных литераторов всё
чаще зевал в кулак. Иные потягивались в креслах; по залу
здесь и там пробегал шепоток; или вдруг кто-то из круж-
ковцев начинал громко копаться в сумках...

В конце концов заседание завершилось; студенты мгно-
венно испарились, и актовый зал опустел. Утомлённый Чул-
ков шёл в звуке своих шагов по коридору кафедры к то-
му кабинету, где хранились все его ценные лекарства, но
вдруг остановился перед дверью уборной. Собирался её
распахнуть как раз тогда, когда услышал обрывки фраз, до-
носившихся с открытой лестницы, которая располагалась
совсем близко:
— Старик не узнал Говорова и только имя его пере-
спрашивал. Дедулька выжил из ума, – спешно говорила
одна из студенток.
— Да он старенький, прости его.

Тугоухий профессор теперь отчётливо слышал оживлённый
разговор.

— А что Говоров у нас забыл?
— Юность души! – и девушки-невидимки расхохотались.
— Наш-то Чулок и не читает ничего, – лепетал один из
девичьих голосов. — Я на дедушкин кружок больше ни
ногой, – пропел девичий альт. — Скука смертная! – донес-
лось до профессорского уха. — Кстати, вчера купила гово-
ровский сборник... – голоса́ вдруг стали ослабевать, а
затем и вовсе разом затихли в пустотах незримых проёмов
института.

Николай Васильевич застыл перед дверью в уборную в
некотором замешательстве. Потом, спустя какое-то время,
идя по коридору, он машинально и не оборачиваясь
попрощался с одной из торопливых сотрудниц кафедры,
пробубнив в ответ на женский голос что-то вроде: «Да-да,
до завтра».

Войдя в свой кабинет, Чулков расположился за