Маруська девка была крепкая, справная, с ярким румянцем, широко распахнутыми глазами небесного цвета и длинной русой косой, что вопреки моды, она закидывала за спину. Жизнь ее удалась – и корова доилась, и поросята не мёрли, и куры неслись. Жила-была она в деревне, не совсем глухой, но удаленной от городских пороков. На шестьдесят дворов здесь было всё, что нужно. И сельпо с широким выбором – от макарон до ситца, и сельсовет, где за двумя шаткими столами заседал председатель с бухгалтером, унылой бабой, что вечно сводила показатели надоев и покосов, и почта с кучкой марок, что давно выцвели от солнечного света, и клуб, где по будням гулял через выбитые местами окна ветер, а по выходным крутили кино. Да, и работа всем находилась. Мужики или пахали в поле, или крутили в механическом цеху болты и гайки, что вечно отваливались от тракторов. Большинство же женщин, включая Маруську, бегало на коровник, где за добрым словом и хлопками по крутым бокам повышали колхозные удои. В общем, жизнь била ключом.
Лишь одна печаль омрачала лоб Маруськи, она давно и упорно мечтала замуж выскочить, да сколько не прыгай, ежели мужиков по дворам раз-два и обчелся, то выбора-то особого и нема. А те, что были - или давно смотрели в дно бутылки, или пометились на всех одиноких дворах да так, что теперь по деревне носилась целая ватага малышни с одинаковыми чертами. И тех, и других Маруська не брала в расчет, здраво полагая, что «не для того ее маманя рОдила».
Так за думками и текли ее дни. Сочное лето сменила осенняя слякоть, кою покрыл декабрь снежком. Вот уже и Крещение. И решила Маруська гадануть старым методом, авось, да что-нибудь получится. А потом, прихватив из сенцев валенок покойного батьки, рванула она в огород. И, стоя там, среди снежных куч, что ровными рядами покрыли перекопанную еще по осени землю, она, глубоко вдохнув, запустила обувку из валеной серой шерсти за высокую оградку, что скрывала протоптанную дорожку между домами. И валенок, громко просвистев в воздухе, полетел в судьбу.
- Ой, - раздалось из ограды, а затем послушался звук падающего тела.
- Твою мать, зашибла! - вскликнула Маруська и рванула через сугробы, высоко задирая ноги.
На дорожке бездвижно лежало тело. Это был мужчина, хотя, скорее даже не мужчина, а парень, у которого пробивался легкий пушок там, где обычно растет борода. Одет он был по-городскому – в дутую куртку синего цвета, джинсы и модные кроссовки. Лежал тихо и бездыханно. Маруська, упав на колени, быстро дернула замок куртки и приложила ухо к грудине. Сердце билось тихо, но стабильно. «Живой!», - подумалось Маруське с облегчением. Поднявшись, она уверенно подхватила тело подмышки и потащила его к своему дому, оставляя два ровных следа от задников кроссовок.
Эдвард пришел в себя резко, словно вынырнул с глубины на поверхность водной глади, бодро отхватив ртом глоток кислорода. И тут же быстро сел, натянув до ушей одеяло. Его смущало всё: и что он в одних трусах, и что лежит в них теплой и такой уютной кровати, и, самое главное, что всё это происходит в незнакомой хате. А еще смущала большая шишка на лбу, полученная непонятно как. В прочим, хата ему понравилась. Здесь было чисто, опрятно и приятно пахло домашней едой. Да так сильно пахло, что он непроизвольно сглотнул слюну.
- Очнулись?
В дверях стояла молодая женщина, чьи широкие бедра уступали только румяным щекам, в руках она держала тарелка, источающую аромат наваристого борща.
- Кто вы? И что случилось? – Эдварда раздирали вопросы.
Маруська поставила тарелку на стол, что ломился от всякой снеди, а, затем, зардев и потупив в пол глаза, заговорила:
- Простите, это я вас валенком зашибла.
- Валенком?? – недоумевал нечаянный гость.
- Ну, да, валенком, - и Маруська по-хозяйски начала поправлять уголок скатерти, одновременно продолжая свое объяснение:
- Вы уж не обессудьте, Крещение, вот я и решила погадать, а тут вы…
А затем, взяв со стула джинсы и подав их «потерпевшему», произнесла:
- Может откушаете? Всё свое, горяченькое, а?
Эдвард, взяв джинсы и скрывшись под одеялом, со всей неловкостью, на которую был способен, оделся, а затем встал. Маруська кинула на него оценивающий взгляд и сокрушенно покачала головой:
- Господи, какой вы худенький! В чем только душа держится!
- Я не худой, а жилистый! – Голос Эдварда был полон мужского достоинства и вызова. А потом, поняв, что он не очень вежлив, сменил тон, и мило улыбнувшись, добавил:
- В отца пошел, у того тоже мяса не росло.
— Это дело наживное, - беззлобно махнула рукой Маруська. – Хорошая жена откормит.
- Я не женат.
Ответил Эдвард, вызвав такой заинтересованный взгляд Маруськи, что тут же почувствовал, что краснеет, одному богу известно почему.
За борщом с густой сметаной и чесночными гренками они и разговорились. Неожиданно для себя Эдвард доверился этой румяной красавице и поведал, что ему всего двадцать, что он всегда жил в городе с мамкой и папкой, а сюда его прислали по распределению после окончания техникума, что теперь он новый заведующий клуба, с которым и не знает и не ведает, что делать, что в деревне он никого не знает и живет в маленькой пристройке.
Маруська же, подперев пухлую щеку рукой, всё это слушала, качая головой с сочувствием, одновременно оценивающе рассматривая своего гостя. Он и в самом деле был молод, каштановые волосы вились мелкими колечками, а его светло-зеленые глаза смотрели так по-детски наивно и открыто, что он, скорей, напоминал милого ребенка, чем взрослого мужчину. Да и говорил он просто, незамысловато, словно мамке вечером пересказывал обо всем, что произошло за день. Щупловат, конечно, но росточком был не мелок. «Это не проблема», - решила Маруська: «На свежем воздухе да с коровьим молоком возмужает!». А, затем, решительно хлопнув ладошками по столешнице, произнесла:
— Значит так, жить будете у меня, комната есть, постель найдется. Столовать вас буду сама, нечего питаться всякими там лапшами да перекусами, так и заболеть недолго. Платить не надо, просто по хозяйству поможете – когда снег почистить, когда за коровой присмотреть. Согласны?
Ошарашенный таким напором Эдвард, лишь молча закивал головой, до конца еще не понимая, как же ему повезло.
- И еще, - и Маруська, зардев, продолжила:
- Если не против, может на «ты» перейдем? Как вас маменька кличет?
- Эдик, - произнес Эдвард, уже не смущаясь, что уши налились краской.
— Вот и хорошо, а теперь будем пить чай с пирогами. Чай у меня знатный, с мятой, сама собирала.
Через час Эдик спал, тихо посапывая в подушку. А Маруська, накинув полушубок, вышла на улицу, чтобы, обойдя дом и выйдя на дорожку, откуда она и притащила бездыханное тело своего гостя, забрать батькин валенок, впопыхах забытый. А, потом, прижав его к груди, она долго стояла на крыльце и смотрела в звездное небо Крещения, подарившее ей нежданное знакомство.
- К удачи пришибла, - подумалось Маруське. И еще ей подумалось, что надо бы валенок понадежней припрятать, вдруг в будущем дочери пригодится. А затем, решив, что завтра Эдику налепит пельменей, сочных да ароматных, она затворила за собой дверь в хату, чтобы, наконец-то, со счастливой улыбкой на губах отойти ко сну.