Сидя на теплой скамейке и для устойчивости опираясь на деревянную трость двумя руками с узловатыми пальцами, дед Митяй сквозь прищур углядел своего тёзку – внука, что брел из леса, держа в руках какой-то кулек из большого лопуха. Митьке недавно стукнуло шесть лет, он был конопатым и вихрастым, а по характеру неугомонным и любопытным, и вечно влипал в разные истории. Довольный малец, приземлившись рядом с дедом, с гордостью развернул свою ношу:
- Деда, смотри, что я принес.
В середине зеленого листа, елозя по прожилкам, сидел ёжик. Маленький, серенький, с черными глазками-пуговками.
- И зачем ты его принес? – покряхтывая, задался вопросом дед.
- Я его люблю и теперь он мой! – ответил Митька и, отбросив в сторону лист лопуха, взял ежика в руки. Но через мгновение поморщился. Ёжик вырывался из цепких пальцев и нахально колол маленькие ладошки. Внук, не переставая морщиться, перебрасывал колючее создание с руки на руку, всячески пытаясь взять его поудобнее.
- А он, видно, не в курсе, что ты его любишь? – ехидно произнес дед, глядя на тщетные попытки внука.
- Полюбит, - самоуверенно произнес Митька, ёкнув и задув на палец, откуда выступила капелька крови.
- И как же ты его заставишь? – с любопытством молвил старый Митяй.
- Покормлю и полюбит! – изрек малец, кинув на деда взгляд с вызовом. – За еду всех любят!
- То есть, ты меня любишь только потому, что я тебя утром кашей накормил, так что ли?
Голос деда был полон житейской мудрости и желания кое-что из этой мудрости донести до внука, а тот был глуховат к вечным истинам, дыша только одним желанием – стать хозяином ежика. Но фраза деда про кашу, почему-то, заставила его слегка задуматься. И он, вскинув свой конопатый нос вверх, уставился на старого Митяя, словно видел его впервые. А потом, подумав, протянул:
- Нееее, деда, я тебя люблю не за это.
- А за что?
И Митька в тщетной попытке найти ответ, завис, а, чтобы ёжик не мешал раздумьям, ловко выдернул из серых шортов край рубашки и, держа ее за уголки, слегка потряхивал в самодельной авоське лесную живность.
- Так за что ты меня любишь? – Голос деда был настойчив.
- Ну…, - протянул внук. - Я тебя люблю за то, что ты мой дед, что ты со мной рыбу ловишь, что крапивой, если лупишь, так не больно, что тайком от мамки конфеты даешь и никогда не ругаешь за драки с соседским Вовкой.
- И всё?
- Ну, еще за то, что сверчков мне наловил и папке про разбитое стекло не рассказал.
- А еще?
- Ну…, - вновь замямлил Митька, а потом его словно прорвало:
- Деда, ну, чё ты пристал! За что, за что! Я тебя просто люблю! Люблю, потому что ты мой родной и ты меня любишь!
- А что будет, если меня не станет? – И дед прищурил хитро один глаз.
Митька, испуганно вздрогнув, быстро затараторил:
- Как не будет? А куды ты денешься??
- Ну, еду далеко и надолго, иль помру ненароком, а может, вот так придет такой же малец, как и ты, и скажет, что он меня любит, и что теперь я его дед и заберет меня в свою семью, что тогда?
- Я ему нос разобью!
Голос Митьки плескал уверенностью и злостью:
- Никому тебя не отдам! Ты мой дед, и точка!
И внук, одной рукой удерживая края рубашки, другой уцепился в штаны деда.
- Это ты молодец! – Дед одобрительно качнул головой. – А вот с ёжиком что?
- А что с ёжиком? – недоумевал Митька.
- А то, что ты его взял из лесу, из его дома, а там его родные, папка с мамкой сейчас по нему слезы льют, али детки малые скучают. И не знают, и не ведают, что не пропал он, а попал к Митьке, что решил, что тот его любить должен. Разве это правильно?
- Ёжики скучают не умеют! – всезнающе произнес Митька.
- Еже ли они скучать не умеют, то и любить подавно. Значит, все твои старания зря. А еже ли не зря, и ты прав, и он тебя полюбит может, значит, его и родные его будут скучать и плакать. А разве это честно? Разве правильно? Вот у тебя дед есть, и ты счастлив, а ты взял и у кого-то деда забрал. Как это по-твоему?
Митька задумался, насупив бровь, а потом твердо произнес:
- Не отдам! Он мой и только мой! И он будет меня любить!
А потом со всей силы прижал к себе ёжика, словно его уже у него отнимали. Но колючее создание не оценило порывов и выпустило иголки, нанеся болезные уколы и в руки, и грудь. Вскрикнув от боли, внук выпустил ежика из рук. А тот, сделав в воздухе сальто и приземлившись на лапки, резко припустил в сторону леса, удирая и от мальца, и от его любви.
Митька смотрел ему в след, его глаза были полны слез и от обиды, и от боли. Он сидел и всхлипывал, прижимая поколотые руки к поколотой груди.
- Ах, Митька, Митька, - сокрушенно покачивая головой, промолвил дед Митяй, обнимая незадачливого внука своей узловатой рукой:
- Понимаешь, никого нельзя заставить любить. Никого - ни животного, ни человека. От этого только больно будет. И руки твои заживут, а вот мысль мою заполни, чтобы больно потом не было. Понимаешь?
Митька, шмыгнув пару раз носом, лишь горестно кивнул головой.
- И еще, ты не плачь по ёжику, ему в лесу лучше. Ты за него порадоваться должон, что он теперь у себя дома и с теми, кто ему роднее. Да и нам с тобой тож не плохо, а?
И дед снова, хитро прищурив глаз, глянул на внука.
- Ага, - всё еще шмыгая носом, согласился Митька, а потом, посмотрев на деда зареванными глазами, спросил:
- А ты мне свистульку сделаешь?
И старый Митяй, кивнув головой, прижал к себе своего внука, добродушно и по-стариковски похлопывая того по плечу.
День клонился к концу, покрывая розовым цветом края крыш, легкий ветерок шелестел послушной листвой, да, в этот час от природы веяло тишиной и покоем. Два Митяя, примостившись на крыльце, что-то ловко мастерили, смеясь и подшучивая друг над другом. А где-то по густой траве мчал домой ёжик. Он бежал быстро и думал, что страшнее вихрастых мальцов, что случаем забредают в нему в лес, есть только их нечаянная любовь. И слава богу, что у него, у ежика, есть острые иголки, чтобы от нее отбиться.
