Часть Первая: Побег. Глава II

свет, меркнет.

Всё сущее, всё что есть в мире дурного и прекрасного заполняет невыносимый писк, словно каждая косточка в моём теле воспроизводит его, перегружая способность чувствовать. Судорожные ведения проносятся перед глазами. Картины отвратительного побоища.

Тела раненых, молящих о прекращении страданий наслаиваются на очертания уже погибших, но нечто внутри, неотступно, утягивает внимание в поисках четырёх отдельных фигур посреди хаотичного сражения:

Мимо ментального взора проносится крупный мужчина. Выставив руки, всем телом он устремляется вперёд, пытаясь поймать кого-то, кого ему никак нельзя отпускать. Ему на смену приходит очертание кучи предметов, обрывков и прочего мусора в которых копошится нечто маленькое. Сколько бы вещей ни скатывалось с горки, меньше их будто бы и не становится, отчего крохотное существо того и гляди утонет в них. Горюющая женщина, чьего лица мне никак не разглядеть из-за сложенных лодочкой ладоней, сидит и содрогается от плача. Собираясь у её ног, слёзы  уже пробивают крохотные русла в грязи поля брани, пока плечи заходятся в скорбном, дёрганом танце под аккомпанемент стонов и всхлипов. А ей на смену является мужчина, склонившийся над павшим. Не желая примириться с судьбой или просто пребывающий в состоянии шока, он снова и снова трясёт усопшего, то и дело нагибаясь чтобы настойчиво что-то шептать ему на ухо.

Пока реальность проступает сквозь тревожные образы, время кажется обратилось в тягучий скомканный студень. Желающие воскликнуть губы не размыкаются. Звуки окружающего мира, искажённые, едва достигают слуха, а тело продирается через эту непослушную массу с великим трудом, оставляя за собой в воздухе смазанный шлейф. По мере того как время вспоминает, как ему собственно идти, высоко над головой, врезаясь в башни и заполняя воздух взвесью пыли и песка, проносятся две самые уродливые птицы из всех что мне вообще доводилось видеть. В день их сотворения, демиурги лепящие жизнь из чудотворной глины, явно  испытывали одну лишь скуку, сдавливая свои блеклые поделки во властных пальцах. Потому что как иначе объяснить это нагромождение роговых наростов и меха, зубов и перьев, случайно размещённых на теле хищных грифов рядами и клочьями? Четыре не менее отвратительных но куда меньших твари, тут размеры и мохнатые хоботки наталкивают на мысли о насекомых, движутся следом. Всё это действо беспорядочно соударяется, впиваясь друг в друга зубами, когтями и клювами, потроша прямо в воздухе и орошая бездну подле нас сгустками чёрной жидкости. Мост и стены содрогаются, а постепенно возвращающийся слух доносит крики дроу, выбегающие на защиту аванпоста.

Но что одним — горе, другим — счастливый случай. Не препираясь больше ни секунды, мы несёмся гурьбой через паутинные мостки. Персиваль вспоминает про сундук, замеченный эльфийкой, после чего направляет всех к покоям Верховной Жрицы. Вот только на месте былой статуи теперь возвышается исполинских размеров паук, живой и настоящий. Пока мужчина оглядывается в полутьме, ожидая остальных, массивные жвала уже впиваются между сочленениями доспехов, опрокидывая воителя наземь и сковывая его конечности ядовитой слюной. Всё больше дроу и квагготов высыпают на улицу, отчего  мы спешно набиваемся внутрь, устраивая давку на входе. Двигаясь в числе последних, я вижу как статная тёмная эльфийка, воздев над головой сияющий посох, обрушивает на незваных гостей целое облако кровожадных жучков, принимающихся пожирать демонов на лету. Эльдет толкает меня в спину, желая поскорее укрыться от подобных зрелищ и к моменту когда мой взгляд заставляет разум поверить в существование огромного арахнида, юркая Тенебрис уже натужно оттаскивает Персиваля в сторону. С её металлических пальцев слетает электрический разряд, быстро вонзаясь в латный нагрудник, попутно встряхивая всё тело молодого воина. И я готов поклясться, что слышал как она шипит “Заводись!”, пытаясь снова привести в действие дурацкий человеческий мотор, к тому моменту уже начинавший пропускать удары.

На удачу, у гигантского паука оказывается куда меньше ног, чем у меня новых друзей. Пропуская удары и тычки со всех сторон, он лишь огрызается, злобными рывками перескакивая с места не место, не в силах сконцентрироваться на одном раздражителе. Преодолевая отвращение я дважды напрыгиваю на тонкие конечности твари, от того кажущиеся хрупкими, но не смотря на мою уверенность в своих ударах, каждый раз истеричные броски паука спасают его от моей атаки. Когда его туша начинает крениться, откуда-то из-за спины, там где виднелась лестница, раздаётся злобный шипящий речитатив младшей Жрицы, погружающей комнату в кромешную темноту.
После увиденного снаружи, у меня трясутся поджилки в ожидании того, что может учинить заклинательница и раньше чем рассудок произносит решительное “Нет!”, я уже опрометью несусь к лестнице, распахивая медвежью хватку и боязливо пригибая голову в ожидании удара. Не смотря на чернейшую темноту, мой разум посещает чистейшая ясность — Каждый мой третий поступок в этот день оказывается неповторимым. Каждый третий удар, направляет сама Леди Удача. А значит, что бы я ни совершал сегодня, если я не умру во время первых двух попыток, на третий раз я восхищу даже самых скептичных наблюдателей! С этими мыслями, моё тело врезается в красноглазую женщину. Реакции, обострённой действием адреналина, хватает на то, чтобы в моменте восхититься тем, как миру удаётся кувыркаться перед глазами, даже в кромешной темноте, пока мы кубарем летим через лестничный пролёт.

Отчаянно моргая, в надежде разглядеть если не всю эльфийку, то хотя бы блеск лезвия, поймавшего случайную вспышку света, я получаю подлый удар в спину от чего-то потустороннего. Чистой мощью, меня опрокидывает на землю, пока обидчица хохочет в совершенно другой части комнаты. К тому моменту как Ахана помогает мне подняться, накрывая целительной волной, тьма уже начинает рассеиваться. Моему взору предстают напряжённые лица товарищей, сгрудившихся  вокруг купальни, из которой магия темноволосой эльфийки зачерпнула воду. А из под ванны, поскальзываясь на крови, выползает Джимджар, оставив тело Аши, багровеющее сетью колотых ран.
Молнией, Ахана перемещается к сундуку, восклицает, что он заперт и с завидной прытью начинает сгребать украшения со столика, заворачивая их в полотенце. Наша группа в очередной раз рассредоточивается в поисках того, что в этот день выиграет наши жизни у судьбы. Я осматриваю мою недавнюю обидчицу, но не нахожу никаких ключей. С каждой секундой всё больше скучая по своим инструментам, я выдёргиваю из манжеты изрядно затупившуюся иглу и усаживаюсь перед массивным ларцом, когда мне на плечо еле заметно опускается крохотная ладонь старика Баппидо. Наши глаза встречаются почти на одном уровне, когда бухтя и чертыхаясь из-за людской недальновидности, он настойчиво толкает мою ладонь куда-то за дальний край крышки. Через секунду мои глаза взволновано округляются, а Джимджар с другой стороны скрипуче подтверждает мои опасения — “Так что ты собираешься делать с ловушкой?”. Словно ангел и бес они застывают по оба плеча. Каждый раз когда я готов был совершить ошибку я слышал недовольное ворчание слева, а когда пальцы обнаруживали незаметные пазы на поверхности — подбадривающие смешки справа.
Среди драгоценного барахла Верхновной Жрицы, её одежды и украшений, обнаруживаются целительный набор нашей добродушной жрицы, два набора инструментов, среди которых я едва успеваю выловить свой, прежде чем жадные механические лапы опускаются в сундук за следующим, а так же фигурка изображающая шахматного коня, почему-то красного и ещё раз почему-то — очень необходимого Персивалю. Пританцовывая со своей добычей, Тенебрис набрасывается на сундук в соседнем помещении, откуда после секундной возни начинает извлекать разнообразную одежду. Конечно. С отмычками любой дурак сможет. Даже у меня получилось бы.

Судя по звукам доносящимся снаружи, гуща боя перестаёт быть такой уж густой, из чего мы делаем единственный верный вывод — нам пора уносить ноги. Спасибо хозяюшке за изделия из паучьего шёлка — благодаря верёвке небывалой прочности, мы с лёгкостью соскальзываем вниз под эгидой водопада. Помогая и поддерживая друг дружку, правдами и неправдами выплываем на берег уже приготовившись издать свой маленький победный вздох облегчения, как вдруг…

Наши черепные коробки вновь сдавливает нестерпимый писк. Искалеченное тело демона издевательски медленно снижается, обрушиваясь на песок. Переломанная, истерзанная фигура, словно сквозь мёд плывёт вниз, комически долго расшибаясь о твёрдую поверхность. Не знаю от чего меня мутит больше — от кошмарного звука или наблюдаемого зрелища, но я радуюсь что ещё не успел подняться, когда дёрганая пелена вновь застилает мне глаза.

Вокруг бушует пиршество смерти. Поле битвы медленно подёргивается тошнотворными волнами осознания. Немногие выжившие завидуют павшим, отвратительные миру и самим себе из-за пребывания среди этого театра абсурдной жестокости.
Взметая вверх комья побагровевшей грязи, мимо меня проносится огромный мужчина. Исполинские мускулы, словно вытесанные из камня, набухают целой картой вен, когда выставив вперёд руки он таранит безликую фигуру. Два массивных рога пронзают жертву, взметая её вверх и оставляя трепыхаться тряпичной куклой.

После этого меня накрывает ослепительной вспышкой. На миг моё внутреннее “я” прищуривается когда обращает внимание на гору блистательных сокровищ планомерно уходящую всё выше и выше. Где-то там, на вершине сложной конструкции из драгоценностей в числе которых найдётся место для предметов всех возможных искусств, сияет пурпуром крохотная подушечка. Через миг я понимаю что она уже пустует, потому что её хозяин зарывается в груду разноцветных кристаллов и атласных тканей.

Опуская взор, я начинаю пятиться, по крайней мере пытаюсь это делать, пока на меня медленно наползает тягучий вишнёвый поток. Девушка, заходящаяся сдавленными рыданиями, исступлённо пытается выцарапать собственные глаза, а багровые ручейки всё струятся и струятся по дрожащим рукам, впадая в кровавое озеро у её ног.
Я всё же отворачиваюсь, или мне так кажется, но продолжаю созерцать очертания человека, склонившегося над мертвецом. Ощерившись, он прижимает тело павшего к земле, продавливая грудную клетку и по-звериному тянется вниз, чтобы с жадностью вгрызться в бледнеющую шею.

Наконец, кошмар наяву гаснет, и подскочив я начинаю стряхивать с себя кровь и тлен, которые на поверку оказываются всего лишь водой и прибрежным песком. Что-то содрогнулось внутри, запретное, жуткое. Нечто, кажущееся чужеродным настойчиво колотится в сознание, пытаясь доказать, что оно очень даже родное. Продолжая отряхиваться, я интуитивно нахожу отголоски подобных чувств во взглядах Персиваля, Тенебрис и Аханы, прежде чем понимаю, что остальные не движутся, всё ещё увязая в зыбучих песках нерасторопного времени. Демон подёргивается, агонизирует перед нами, растекаясь по земле чернеющей желчью. Первый