Шуршание и чмоки

брака. На следующий день утром Юлькин отец повез нас на могилу её матери. Тётя Галя очень переживала, но он никогда не брал ее с собой, когда ездил туда, потому что она не знала его первую жену. Тётя Галя вышла замуж за отца Юльки, когда той исполнился уже годик.
-Почему ты маму никогда не привозил сюда? – спросила его Юлька.
-Не знаю. Что-то останавливало меня, – ответил отец, – Наверно, не хотел вешать на нее груз моего горя, так же как и на тебя.
    Когда мы уже пошли к машине, он задержался. Мы увидели, что он присел на корточки, о потом наклонился ниже и поцеловал надгробье.
-Мне кажется, я заикалась в детстве, потому что чувствовала его горе, – сказала мне Юлька, – Покажу тебе потом свои старые листки с мыслями, на меня всегда давило что-то.
    Юлькин отец догнал нас и сказал:
 -Дочь, когда приедем, обними Галю.
-Папа, она мне такая же родная, как и ты, – ответила Юлька.  
    Через пять дней я уже ехал в поезде с такими же призывниками, как и я, знакомился, обменивался мнением, слушал рассказы о том, о сём. Большинство парней часто уходили курить, но были и некурящие, как я. Чтобы не мешали звуки, я почти не снимал наушники и всю дорогу слушал музыку, а так же думал о Юльке и ее родителях. Перед глазами у меня стояла картинка, где Юлькин отец целует надгробье своей первой жены. За столько лет он сумел сохранить нетронутой память о ней. Смог бы я такое? Не уверен. Правда, я никогда не испытывал такого удара, как он. В одночасье потерять молодую жену и остаться с младенцем на руках. Конечно, ему помогали родители, но они ведь тоже были убиты горем. Он сказал, что только Юлька и спасла его… И меня она тоже спасла – от сомнений и неверия.
    Среди призывников было много совсем молодых пацанов, я рядом с ними в свои 22 года выглядел уже взрослым. И ощущал себя намного старше их. Меня не смешили их грубоватые шутки, но почти у каждого имелась на смартфоне фотка любимой девчонки. А у меня не имелось ни одного Юлькиного фото. Обычно я смотрел просто ее сторис и посты в Контакте, но сейчас очень жалел, что не сделал ни одного ее фото. На стоянке поезда я послал ей смс с просьбой. И она прислала. У меня даже сердце замерло, хотя вроде бы, что тут такого – обычное селфи, но на нём  Юлька смеялась и стояла в пол оборота так, что виднелись ее распущенные длинные и густые волосы. А глаза и губы… Без сомнения она была самой красивой из всех девушек, которых я знал. Но ее красота сейчас казалась мне особенной – живой, согревающей, проникновенной.
-Красивая у тебя подруга, – сказал сидевший в купе напротив парень.
-Жена, – произнес я, и у меня ком в горле застрял от нахлынувших чувств. И как я только мог совсем недавно в чем-то сомневаться, да дороже ее для меня никого нет.
    Когда я уже садился в поезд, то отдал ей свое обручальное кольцо, а теперь жалел. У двоих парней я заметил также обручальные кольца, хотя им, конечно, придется их очень скоро снять и хранить где-то в карманах или личных вещах.
    Потом, уже ночью, на очередной стоянке поезда, я написал ей: "Присылай мне свои мысли с листков. Обожаю то, как ты шуршала ими, словно мышка. Я ведь тайком их все читал ". Она ответила, что знала, но не хотела мне мешать делать это. Сейчас я вспоминал её листки и очень жалел, что не скачал с ее компа файл со всеми этими записками, в которых она была для меня как на ладони. А ведь нужен особый талант, чтобы формулировать то, что бродит в уме неясными волнами и часто никак не оформлено, а представляет собой какие-то фрагменты, ощущения и обрывки услышанного и увиденного. И главное, любая новая мысль живет в мозгу очень недолго и быстро замещается другими. Но, сохранённая на бумаге или в файле, она порой обретает множество смыслов. Юлькины мысли в своем большинстве были именно такими – многозначными, даже те, которые поначалу казались наивными и простоватыми. При ближайшем рассмотрении в них всегда можно было увидеть глубину.                          
    Когда я закрывал глаза, перед моим мысленным взором проносились картины недавнего прошлого – защита диплома, пирушка выпускников, радость свободы, пустота в душе от разрыва с Юлькой, потом ее возвращение с курорта и наше примирение. Как много времени отняли наши сомнения, но без них мы теперь, наверно, не ценили бы то, что все-таки соединило нас в одно целое. Именно так я воспринимал нашу с ней общность.  
 
***6
    А ведь всё началось с того, что Юлька шуршала своими листочками, а потом в ванной мы начали целоваться, и она смеялась, когда у меня во время поцелуя иногда выскакивал чмок. В армии я часто об этом думал. Если бы Юлька сама не проявила инициативу, я бы еще долго телился. Да и мысли, которые она записывала, не просто так удивляли меня. Они перекликались со многими книгами, которые не только она, но и я в свое время читал. Ведь когда-то я очень увлекался избранной мировой литературой, особенно современной. В Юлькиных записках меня удивляла именно фокусировка ее взгляда на вещи, вполне созвучная мыслям пост-структуралистов, несмотря на внешнюю наивность ее ранних суждений. При внимательном прочтении и обдумывании, каждая ее мысль несла значительный багаж. И главное, даже ранние ее записи являлись как бы только затравкой, раскручивающей дальнейшую спираль умозаключений. Иногда я ловил себя на том, что крайне удивлен, куда это завела меня та или иная ее мысль.
    Началось ее увлечение записками вполне понятно из-за заикания. Из-за него она старалась говорить сжато и по существу, используя минимум слов и не применяя слов и фраз-паразитов. Заикание сослужило ей хорошую службу в том, что структурировало и дисциплинировало  ее мышление. Конечно, оно рождало у нее кучу комплексов, однако их преодоление так же явилось благотворным для становления ее характера.
    Мысли о ней, самые разные, а вовсе не только рождавшие плотские желания, поддерживали меня. Закрывая глаза после отбоя, я уплывал в эти мысли как в море, полное чувств и понимания истоков этих чувств. И на этом я всегда проваливался в сон, а утром просыпался свежим и бодрым, как бы с непривычки ни вымотался накануне. И меня нисколько это не удивляло, потому что, увлеченный чем-то, какой-то идеей, я с детства мог проводить бессонные ночи и не ощущал усталости. Мог почти всю ночь читать, а утром бодрячком выходить на пробежку. Мою физическую выносливость питала увлеченность. То же можно было сказать и о Юльке. В этом мы с ней мало чем отличались друг от друга.
    Я служил далеко от дома, поэтому Юлька ни разу не смогла приехать ко мне в мои увольнительные. Но это было лучше, нежели увидеться на короткое время и растревожить себя запретными желаниями. А я уже слишком ценил их. Это раньше я считал их похотью, сейчас все изменилось. Меня поддерживали сотни фотографий и наша переписка, в которой каждое слово имело вес. Юлька не уставала фотографировать и посылать мне все, что видела и чем хотела поделиться. И это говорило о её горящем ярким огнем чувстве ко мне. Не каждому из парней, служивших со мной, подруги присылали даже десятую часть того, что присылала мне Юлька. 
    Родители писали мне о том, как продвигается ремонт в квартире и обустройство нашего быта, писали о том, что Юля активно участвует в обсуждениях, что и как нужно сделать в моей, а теперь уже в нашей с ней, комнате. Хотя комната в квартире ее родителей, также считалась нашей.
    Конечно, я радовался всему этому, но грела меня только мысль, что мы с Юлькой теперь неразделимы.  
    Этот год был у нее выпускным, поэтому она усиленно готовилась к завершающим экзаменам и писала дипломную работу. Я имел диплом специалиста по технической эксплуатации сетей телекоммуникаций, а Юлька училась на биолога. Для меня это всегда был тёмный лес, а она, напротив, плавала в этом, как рыба в воде. Нет, ну, правда, биология – это же что-то запредельное. Какие-то вакуоли, ядра и цитоплазмы, причем эта самая биология – она ведь повсюду, в нас, в растениях, в животных, во всех живых организмах. Как говорила моя бабушка –Промысел Божий. Я всегда считал, что ученые-биологи – это существа высшего порядка. Но когда я видел, как Юлька достает из своего рюкзачка белый лабораторный халат и отправляет его в стирку, у меня озноб по коже проходил, мне сразу начинали мерещиться всякие лекарства, вирусы, бактерии и прочее. Хотя она не имела отношения к медицине. Но белый халат, который у меня с детства стойко ассоциирован с врачами, а, вернее, с врачихами, причем, молодыми и очень привлекательными, почти мгновенно вызывал у меня стояк, поскольку моё воображение сразу рисовало обладательницу этого халата, скрывающую под ним свою наготу. Такой вот фетиш, несмотря на панический страх всяких медицинских манипуляций. Юлька смеялась и однажды реально надела его на голое тело и потом слегка приоткрыла, чтобы я увидел. Наш секс тогда превзошел все её ожидания. Она даже шутила потом над этим и, улыбаясь, спрашивала:
-Так что, мне сегодня вечером надеть белый халат?
Но я всякий раз отвечал:
-Ни к чему, у меня и так крышу сносит, так тебя хочу.
Все потому, что я стал напряженно относиться к возбуждению, порождаемому далёкими от секса причинами, главной из которых являлся подсознательный животный страх. Ведь именно на этом основаны практики бдсм, а мое сознание не принимало таких сценариев, секс с Юлькой для меня являлся продолжением и частью любви. Она не сразу поняла это и пыталась провоцировать меня разными способами, но быстро оставила эти попытки. И даже сказала мне однажды:
-Какой же ты все-таки чувствительный и ранимый. Секс игры могут сделать удовольствие намного ярче.
-Для меня – это не игра,– ответил я. Она поняла меня и сказала:
-За это я люблю тебя еще больше.
 
    Через год после возвращения из армии я смог накопить на первый взнос ипотеки. Помогли также родители, мои и Юлькины. Теперь мы живем с ней в своей собственной квартире и очень счастливы, хотя родители с обеих сторон нет-нет, да заводят разговоры о том, что пора бы нам и о потомстве подумать. Но мы пока не можем думать ни о чем, кроме любви. И то сказать, нам еще не так много лет, я-то уже работаю, а вот Юльке нужно и о своей карьере подумать.
 
                                                                      ***