– Заказов из больницы у нас, если честно, ещё не было, – впервые за долгое время мне было действительно не по себе, но не от самого заказа, и не от призраков – к ним я привыкла уже давно и понимаю их куда охотнее, чем живых, а от самого места. Не люблю больницы. Не выношу.
– Это потому что больницы привыкают к своим… пациентам, – женщина улыбнулась мне самой искренней улыбкой. Даже странно было, как она может улыбаться с такими усталыми глазами? Но у неё хватало сил на это. – Я не берусь утверждать, но полагаю, что в каждой крупной больнице есть свои тени. Вы их зовёте тенями, верно?
– Призраками, слепками души, тенями, гостями, – я перечислила привычные названия для сверхъестественных явлений, с которыми сталкивалась. Откровенно говоря, у всех были свои различия и называть всех грубо «призраками» было скорее профдеформацией, потому что Волак ещё в начале обучения разъяснял мне классификацию всего потустороннего, не сумевшего или забывшего уйти.
– Пусть будут тени, – согласилась женщина. – Так вот, начистоту…можно?
– Нужно.
Она поколебалась. А чего от меня ещё ждать? Вежливости? Так она живая. Вот умрёт – тогда и пожалуйста, поговорим с сочувствием. А пока это просто очередной заказ, да ещё и в таком месте, где я вовсе находиться не желаю.
– Как вас зовут? – она всё же овладела собой. – Мне не назвали в агентстве.
И я, конечно, не представилась. Не люблю когда моё имя знают и треплют без повода. Имя – это что-то тайное, во всяком случае, я ощущаю это так.
– Ниса, – я кивнула.
Она слегка удивилась, но не стала высказываться на счёт того, что я не назвала ей фамилии, кротко представилась сама:
– Ребекка Карингтон. Можно просто Ребекка. Так вот, если говорить начистоту, то я, как, наверное, и любой другой врач или медсестра, слышала эти байки. Их нельзя не услышать ещё в годы учёбы, что где-то в больнице ходит неупокоенный дух пациента или даже врача. А уж потом, когда проходишь практику…
Ребекка покачала головой:
– Нет, не укрыться от всего этого. Кто-то сочиняет, просто не умея развлекаться иначе. Кто-то пугает доверчивых новичков, а кто-то и правда делится своими настоящими историями. Наверное, у каждого из нас есть история о странном звуке из пустой палаты, похожем на стон. Или звук вызова кнопки медсестры там, где накануне умер пациент и никого еще не успели перевести на то место…понимаете?
– Да вроде на одном языке говорим, – отозвалась я со смешком. Это для них подобные истории повод для памяти, а для меня это рутина как для них уколы и капельницы. Я помню только то, что меня потрясло, но с годами притупляется сама возможность потрясения. Думаю, у них также.
Ребекка не отреагировала на мою колкость, молодец!
– Когда я была ещё в начале карьеры, – она сделала паузу, украдкой взглянула на новенькую, ещё блестевшую табличку с должностью главного врача – ещё бы – повод для гордости! – Я боялась…их. Но у нас не принято жаловаться. И не принято истерить по всяким странностям. Наши пациенты должны восстанавливаться и отдыхать, зачастую им и без того приходится переживать острые и болезненные моменты, так что никаких лишних переживаний.
Она взглянула на меня с гордостью. Вот, мол, какие мы молодцы! Боимся, но не показываем страха.
Наверное, это должно было произвести на меня впечатление, но вот не вышло. Я просто ждала сути. Закрепить своё молчание решила замечанием:
– И вот вы меня вызвали…
Свои байки о терпении и о том, какие они тут все герои она может рассказывать в другом месте. У меня есть факт вызова. Значит, что-то стало их пугать. С этого и пойдём.
– Да. Да, знаете, я просто пытаюсь обрисовать ситуацию, чтобы вы понимали какая у нас тут атмосфера.
– Я вам обрисую её ответно, – согласилась я, – вы меня вызвали и моё время идёт. Давайте к делу. Вы не одни.
Ребекка закивала головой, поняла или испугалась, не знаю, в любом случае, в городе нет никакого другого агентства, похожего на наше и если я сейчас уйду, разгребать ей дальше!
– У нас есть палата. Она для тяжёлых. Мы её держим на самые особенные случаи, потому что там и до операционной ближе всего, и если что… словом, там где-то месяц назад умер пациент. Такое бывает. Иногда наши усилия оказываются всего лишь попыткой вырвать человека у смерти, и задерживают его на этом свете на минуты, часы или дни, но до конца…
– Умер и что? – я уже чуть повысила голос. Не надо мне тут этих разговор про то, что все мы не волшебники. Я их все наперечёт знаю. И в свой адрес слышала сколько раз!
«Детка, ты должна понимать, что мы не волшебники. Мы сделали всё, чтобы спасти твою маму, но господь рассудил иначе…» – это ещё из детства.
А если брать из недавнего, то:
– Послушайте, мы не творим чудеса. Но вы должны продолжать лечение…
Так что не надо мне «мы не волшебники», завуалированного под разные извинительно-напоминающие фразы о том, что все мы всего лишь люди. Мне нужно дело.
– Его звали Джон Хейген. Он попал в аварию, мы пытались собрать его практически по кускам, у него почти полностью отказывали лёгкие, питание только через капельницу, он и глотал-то с трудом. Но был в сознании. Это было очень страшно. Ему было больно на этом свете, мы пытались, как могли, облегчить его страдание.
Она снова заговорила о своём, о любимом. Кто знает – может так ей было легче снять с себя чувство вины?
– Он умер, – продолжила Ребекка, – а потом началось. Сначала всё привычно – стон по ночам из его палаты. Пустой палаты. Мы заходили, включали свет, но ничего. Потом звонки на пост из его комнаты. И снова ничего – пусто. Потом дверь сама собой распахивалась…
Ребекка поёжилась. Это уже выходило из привычного.
– Ночью?
– Сначала да, но потом и днём. Пациенты стали жаловаться, что слышат стон из его палаты. А мы говорили, что там лежит новичок. Потом одна женщина, тоже пациентка, сказала, что видит человека у своей кровати. Её палата была напротив. И что он хрипит, пытается сказать ей что-то, но не может. Это же начали заявлять и все пациенты на этаже. Это было весьма хлопотно, но мы вроде справлялись, решили, что Джон угомонится. Но вчера… вчера был край.
– Продолжайте, – я старалась говорить бесцветно, равнодушно, хотя история меня против воли заинтересовала и я начала прикидывать варианты. Что нужно Джону? Поговорить? Попрощаться? Увидеть кого-то? или он хочет мести?
Обычно это самые простые, прилипчивые варианты.
– Мы со старшей медсестрой обходили этаж. Дело было часов в пять. У нас в этом году запланирован ремонт, так что мы хотели посмотреть, где и что можно поправить и на третьем. И тут, когда мы были около его палаты, у палаты Джона, дверь распахнулась, нас пробило ветром, хотя, богом клянусь, все окна были закрыты! И тут из палаты… сначала стон. Потом мы сами его увидели. Он полз на четвереньках, хрипел и изворачивался как будто он резиновый. Эбби оказалась посообразительней и попыталась закрыть дверь, но она рванула и упала прямо с петель. Мы едва успели отскочить, а когда снова взглянули в палату, Джона там не было.
Ребекка всерьёз разволновалась, пока вела свой рассказ. Но что же, оно и понятно. Обычно призраки и тени ведут себя тихо. Остатков их сил хватает на то, чтобы появляться в отражениях, оставлять отпечатки на запотевших зеркалах или просто висеть тенью в квартире. Ну если призрак посильнее, то ещё издавать звуки – как правило стон или скрежет. Но этот призрак решил проявить агрессию. Дверь сорвать с петель – это, конечно, сильно. Какая же энергия его держит на этом свете, не даёт уйти в вечность, что не познана им, но явно подходит больше?
– Вы возьметесь? – она восприняла моё молчание как угрозу.
Я вздохнула – вот люди! Никогда не могла понять этого вопроса. А что я, по её мнению, тут делаю? Я пришла, значит, я уже готова взяться и, как минимум, осмотрю место происшествия. С меня же тоже спросят!
– Где эта палата? – спросила я, надеясь, что Ребекка поймёт мой ответ.
– Я вас провожу, – она поднялась сразу же, её слегка знобило, но едва ли от холода, скорее, от страха. Но ничего, бояться полезно. Бояться – это значит быть живыми. Мёртвые, которые ходят вокруг нас, живых, толпами, ничего не могут уже бояться.
***
– Этаж почти тихий, мы закрыли это крыло, – объяснила Ребекка, когда мы стояли в пустынном коридоре третьего этажа. – Это, надо сказать, очень осложняет дело. Мы пока спихиваем на ремонт, но, сами понимаете, хотелось бы…
– Я не волшебник, – месть была мелкой и едва ли Ребекка её почувствовала, но хотя бы мне стало чуть легче. Я ступила в хорошо освещённый злым неживым светом коридор. Ребекка семенила следом – молча, стараясь не сбить дыхание, волнуясь. – Эта?
Палата 323. Вот какая ты… дверь и впрямь лежала на полу. Сиротливо и уродливо. Петли были сорваны. Внутренности палаты сверкали чистотой, хотя в этой чистоте и было что-то напоминающее о нездоровье, как это всегда и было в больницах. Запах. Да, наверное, дело в нём.
Особенный запах больниц, чужих страданий, лекарств…
– Да, – Ребекка остановилась задолго до палаты. Ей явно не хотелось приближаться. Что ж, какое удивительно совпадение, мне тоже не хотелось видеть её рядом. Не надо никому висеть над душой, когда происходит контакт мира посмертного с миром живых. Люди не умеют сдерживаться. Если что-то пойдёт не по их привычному мировоззрению, они, в самом лучшем раскладе, начнут вздыхать и ахать от удивления и ужаса, в худшем – задавать вопросы.
Это всегда особенно глупые вопросы:
– У вас получилось? А вы правда видите мёртвых? А что он вам говорит?
Не знаю я что он говорит, я слышу только тебя, человечинка, и не слышу его. И лично я говорю тебе заткнуться!
– Можете идти. Я зайду к вам как закончу, – я снисхожу и милосердствую. Я это умею, а Волак всё равно утверждает всем и каждому, что я жестокая.
– Сколько…примерно? – нет, люди неистребимы в глупости.
– Как закончу, – повторяю я и Ребекка с облегчением уносится прочь, оставляя меня один на один с палатой.
Какое облегчение! Никто не помешает мне поговорить.
Сначала я осмотрелась. Палата как палата – ничего паранормального не наблюдается. Это хорошо. Будем надеяться, что призрак активен не постоянно, иначе от его активности, а он достаточно силен, уже пошла бы реакция в живом мире – обычно это бывает в виде плесени по стенам или трещин. Тут ничего не поделать: мёртвое убивает живое, если очень уж активничает.
Я хотела разжечь привычные свечи, чтоб они прогрели нужные травы, что истончают барьер между мирами, но
