«Бесчестилась Россия всенародно, публично,
и разве можно было не реветь от восторга?»
Ф.М. Достоевский
К ХХ веку много в России развелось глумливых шутников и циничных насмешников. Весь предыдущий, «просвещённый и просвещающий» XIX век они плодились и множились. Заполоняя не только образованное общество, но и простонародье. Крестьяне, открыв рты, слушали богохульства и антиправительственную проповедь, со временем сами стали втягиваться. Русское крестьянство исторгло из себя, как отрыжку, как блевотину или ещё гаже — как кал, пролетариат, гнуснейшее социальное явление. Рабочий и солдатский пролетариат со страстью отозвался на призыв «грабь награбленное», «разрушай церковь» и «бей буржуев». «Грабь, разрушай и бей» было их любимым делом. Все паскудники, воры, насильники, убийцы получили оправдание и благословение на совершение любых преступлений. Оказывается, они — «соль земли», «венец развития» и единственные, кто имеет право говорить от имени народа, а остальные, в том числе и родственные им крестьяне — уже не народ, их можно и в расход, хоть всех. Ясное дело, «буржуи» — аристократы, офицеры, купцы, священники подлежат уничтожению. И даже интеллигенция, призывавшая к разрушению и террору, тоже всего лишь расходный материал. Пролетариат — Царь и Бог. Столько лет ему это внушали и, наконец, внушили. Сто лет учили не верить в Бога и не служить Царю. А, как своего достигли, ужаснулись. Ибо явился лик Зверя. «Чингис-Ханом» оказалась не власть, а сам народ, в упоении предавшийся грабежу и насилию.
Ещё в самом начале века, до наступления февральской катастрофы, но уже на фазе её подготовки, ухари полит. технологи одного городка (не Глупова, но и не самого передового) придумали забавную штуку — собирать деньги на похороны ещё живого Царя, то есть по сути на Его убийство. Эта акция привлекла целые толпы зрителей и участников — быдла в городе хватало. В России при Николае II множились все слои населения, естественно и пролетариев становилось больше. Рабочие, мещанчики, студентики, кто по копейке, а кто и по гривеннику, скидывались на похороны ненавистному многим горожанам и любимому многими крестьянами Царю. Из прохожих некоторые поглядывали осуждающе на это кощунственное действо, но они помалкивали, ибо были в меньшинстве. Вопреки опасениям полиция не появлялась. Городовые были делом заняты на своих участках.
Под хохот поставили портрет Государя и подносили к нему «пожертвования». Придумал «шутку», конечно, не «народ», представителями коего не имели права считаться городские разночинцы и пролетарии, составлявшие ничтожный процент от всех россиян. Придумали это молодые социалисты. Бывший студент, выгнанный за непосещения, бывший семинарист, выгнанный за пьянство, и бывший учитель, сам уволившийся по каким-то своим личным причинам. Всё передовые члены партии. Хотя никогда ни один коллектив не создавал и не придумывал ничего сообща, коллективно. Всегда нужен был один, кто давал идею, кто руководил, кто объединял других под своим началом. Таким лицом в компании шутников-социалистов был Якунин. Это он задумал устроить сборы на похороны Царю, внушил товарищам мысль о пользе этой акции для их деятельности и рассчитал время и место, когда и где лучше всего её провести. Якунин был мозгом их ячейки. Правда, мозгом спинным, потому что были и повыше, и поциничнее его. Якунин, в основном, занимался вопросами агитации и везде при этом предпочтение отдавал самым гадким и богохульным выходкам. У него помимо многих других грехов, был ярко выраженный грешок тщеславия. Какую бы опасную пакость ни учинил, не мог удержаться, чтобы не признаться и поставить под этим свой подписи. Любил, когда его обсуждали. С гневом или с восхищением, славя или проклиная — не важно. Известность была ему дороже личной безопасности, которой он также немало дорожил. В толпе через знавших друг друга товарищей быстро узнали, что затея принадлежит якунинскому уму. Социалист чувствовал себя героем.
Как раз в самый разгар случайно рядом оказался казачий есаул. Будучи в отпуску, он приехал к своим родственникам. Несмотря на мундир казачьего офицера и папаху, лихо заломленную на бок, внешность его имела явно нерусские черты. Водянисто голубые глаза, выдающийся вперёд подбородок и узкое породистое лицо указывали на скандинавскую или немецкую кровь. Увидев сборище, есаул не мог не заинтересоваться, а, услышав о чём толкуют в толпе, не мог не вмешаться. Он смело ринулся в людскую гущу, расталкивая зевак. Мужички сами сторонились. Студенты вызывающе не уступали дорогу. Есаул их просто отодвигал. Действуя не столько силой, сколько уверенностью. Толпа как-то сробела перед ним и в считанные минуты поредела. Форма внушала уважение, а ещё более грозный взгляд её носителя. Есаул презрительно, краем ладони, словно боясь запачкаться, откинул табличку с похабным текстом, бережно взял портрет и без сопротивления вернулся к извозчику. Толпа к тому моменту уже уменьшилась чуть ли не вдвое. При чём вдохновитель и организатор Якунин смылся самым первым. Забыл о славе и вспомнил о безопасности. И простые, и образованные расходились. Больше глядеть было не на что. Студенты в кучках ещё о чём-то погалдели, поругали «нагаечника» да тоже разошлись.
Казачий есаул своим смелым поступком в одиночку разогнал толпу и притушил революционное пламя в горячих головах.
