Произведение «Правдоискатель » автора M.А.

На периодическое издание «Пламя», газету с тиражом в несколько сотен экземпляров, выходящую два, три раза в месяц (смотря как повезёт), работали весьма бойкие журналисты, но самым бойким, то есть самым наглым, был Фёдор Иванов, в реальности Абрам Лейбович Викавер. Это был последовательный и жёсткий оппозиционер, правдоискатель и правдоруб, особенно если правда эта касалась оплошностей и неудач Правительства. Он ясно видел с позиции своих неполных тридцати лет, что Царская власть безусловно плоха и старался внушить эту мысль окружающим. Ради этой «высшей», в его понимании, правды, он не считал зазорным приврать. Конечно, ради благих целей, а не потому что ему так уж очень нравилось смаковать чужие промахи и ошибки, хотя и нельзя сказать, чтобы ему это было неприятно. Главный и единственный редактор «Лютов», на самом деле Гринберг, поддерживал эту революционно-оппозиционную направленность. Он только следил за тем, чтобы газета не выходила за рамки легально разрешённого и не скатывалась в подполье. Финансовую помощь им в их деятельности оказывал купец Шилович, также за что-то невзлюбивший существующий режим.

Иванов-Викавер с открытым забралом и скрытый псевдонимом, смело шёл на врага, разил статьями и фельетонами. Если городской голова или даже губернатор осмеливался публично высказаться о предпочтительности для России православия всем остальным религиям или о главенствующей роли русского народа над прочими народами Империи, «Пламя» тут же разражалось гневной отповедью. «Нельзя, немыслимо в многонациональном государстве, в прогрессивном ХХ веке, позиционировать себя русским и православным». Это-де может как-нибудь ущемить другие нации и верования. Сам «Иванов» свою национальность скрывал и ни во что не верил. В молодости он строил из себя «народника», не определившись толком со своей собственной народностью. Потом ударился в ницшеанство, так и не дочитав «Заратустру». Теперь ушёл в социализм и в нём одном видел смысл жизни. Социализм учил, что все люди братья, кроме, конечно, власть имущих и власть охраняющих. Эти были даже, вроде, как и не люди. Социализм говорил, что все должны быть равны, кроме разве что выдающихся. Эти как-то вообще не предполагались. Религии же подлежали полному искоренению. Справедливость по социализму — это убить всех полицейских и правителей, разрушить церкви и запретить гениям самовыражаться. Эсеры, большевики, меньшевики, анархисты мечтали об этом, только по-разному хотели воплотить. С разного думали начинать. Итог же у всех должен был получиться одинаковый: люди, живущие без Бога, без чести, без искусства, без всего прекрасного и возвышенного. В год, когда был канонизирован Серафим Саровский, «Иванов»-Викавер вступил в социал-демократическую партию. С этого момента он стал ещё ожесточённее бороться с режимом и его защитниками. Убийство Царя стояло прямой целью их партии. Уничтожение христианской веры, как явления, подразумевалось. Всех инакомыслящих осмеивали. На любую инициативу, исходящую сверху, чего бы она ни касалась и какую пользу бы ни приносила, находили, придумывали сотню возражений. Если кто-нибудь из образованных заступался хоть в чём-либо за Государство, ему устраивали обструкцию. Такой человек становился нерукоподатным в «интеллигентном обществе». Ругать Правительство слыло за хороший тон.

Следуя проложенному его однопартийцами курсу, Викавер выдал очень дерзкую статью, дерзкую даже для газеты левого направления. Это было не просто оскорбление, а прямо-таки унижение власти. В статье «Иванов» опирался не столько на факты, к которым он вообще редко прибегал, но в большей степени на своё собственное мнение. Событие, привлекшее его внимание, было не слишком примечательное. Очередной студент застрелил очередного генерала. Явление довольно распространённое в России. Убитый не служил в полиции, он был армейским, более того служил по интендантству. Как оказалось впоследствии, и убили его по ошибке. Генералу приписали командование карательным отрядом, отличившимся в подавлении революционных выступлений. Хотя он в то время находился за границей, что было выяснено позже. Викавер тогда превзошёл сам себя. Не удосужившись даже ознакомиться с послужным списком убитого, без чего нельзя судить о военном, ничего не зная о его биографии и круге знакомств, без чего сложно понять личность человека, «журналист» «Иванов» расписал покойного сатрапом, реакционером и погромщиком. При этом в виде особой пикантности было упомянуто, что вот, мол, евреев обвиняют в употреблении крови христиан, а сколько еврейской крови выпил этот генерал? В редакции это сочли очень остроумным. Ещё было написано, что на счету генерала десятки, если не сотни жертв. Викавер почти ничего не знал о подробностях бунта и его подавления. Так что откуда он взял эти цифры, оставалось загадкой. Он судил лишь понаслышке, со слов тех, до кого доходили какие-то слухи. Столь же неоправданным было замечание, что генерал и к своим солдатам относился с жестокостью и слыл в полку за сущего цербера. Что также через некоторое время было опровергнуто. Викавер не опросил ни одного солдата. Он просто написал. Основываясь исключительно на инстинктивной антипатии к военным. Прочитал несколько заметок в других газетах и счёл это достаточным «материалом». Потом уже узнали, что генерал был не так плох, даже на социалистический манер, и, значит, был совсем не плох на манер человеческий. Деньги на похороны ему собирали его солдаты, служащие и уже уволенные в запас. Они же огромною толпою сопровождали гроб во время панихиды. Оказалось, что генерал был добрейшей души человек и никогда не повысил голоса ни на одного солдата. Он вообще занимался только хозяйственными вопросами. То ли его спутали с кем-то, то ли убивали просто как генерала.

Надо отдать должное совестливости Викавера, немножко стыдно ему было. Он сам понял, что переоценил слухи и чересчур понадеялся на свои чувства. Это не было раскаяние за осквернение чьей-то памяти. Неловкость от того, что вляпался в явную ложь. Викавер даже подумывал опровержение дать. Товарищи его разубедили. Хорош генерал или плох как человек, он плох как генерал и поэтому недостоин снисхождения. Викавер согласился. К тому же статья с опровержением не оплачивается. Стоит ли в таком случае стараться? Всё равно генерала не вернёшь. Слово назад не заберёшь. Да и выпуск хорошо разошёлся. Так дальше и работал. Писал статьи. Так же использовал слухи и сам их иногда выдумывал. Лишь бы как-нибудь погаже, поскандалёзнее власть выставить. Ждали новой революции. Но её не было. Оппозиционных газет были сотни и никто с ними не пытался бороться, их и заметить то было тяжело. «Пламя» беспрепятственно жгло дальше.
В одно прекрасное для природы и несчастное для Викавера утро в здание редакции вошёл ротмистр драгунского полка. Он никого ни о чём не спрашивал. Видно, знал уже кого искать. Последовательно обошёл все кабинеты. Приметив, склонившегося над новым опусом Викавера, подошёл к нему.

— Вы есть тот самый Иванов, что поместили статью о генерале Т...е? — вопрос и содержал в себе ответ.
Он швырнул на стол газету.
— Что... — обычно многословный «Иванов»-Викавер струсил. Ничего придумать и тем более ответить он не мог.

Ротмистр оглядел его, прищуренным, оценивающим взглядом, обдумывая что-то про себя. Потом схватил хлыст, что болтался на его запястье, и стеганул Викавера по лицу. Несколько раз. Не до крови, но сильно. Викавер только прикрывался, но не кричал. Ему было страшно. Страх полностью парализовал его волю, которую он прежде полагал незаурядной. Он привык к разговорам с полицией, не смевшей нарушать его незыблемых прав, привык спорить и отстаивать своё мнение на партийных собраниях. Но к такому он не был готов. Викавер не знал, как себя вести, не умел себя защитить. Вот если б надо было выступить с речью, он сумел бы объяснить, что ради чего-то высшего надо не бояться и идти напролом. Викавер и раньше воображал себя вступающим в схватку, но теперь как-то сник, стух. Безропотно принимал все удары. Так секут провинившихся школяров.

Завершив экзекуцию — всего шесть ударов, ротмистр, ничего более не сказав, ушёл. Нетрудно было догадаться, что это сын убитого и оклеветанного генерала. Изначально, идя в редакцию, он намеревался вызвать на дуэль, как полагается. Но увидя, кто или что перед ним — какое ничтожество, поступил иначе. Грубовато, но по справедливости. Не стреляться же ему было с щелкопёром. Мерзавец иного и недостоин. Пусть прикрывается самыми высокими идеалами. Эти его идеалы ничего не стоят, если кроме них ничего благородного и чистого в душе нет.
Многие предлагали целый номер посвятить этому эпизоду. Сам Викавер на этот раз был против. Стыдновато ему было.