к Давыдову медленно, с болью. Тонкие прозрачные трубки капельницы, какой-то замысловатый прибор с небольшим экраном, свои загипсованные ноги, торчащие из-под серой влажной простыни с большими фиолетовыми треугольными печатями - все, что он видел, казалось ему нереальным, расплывчатым, бутафорским. И точно такой же нереальной ему показалась склонившаяся над ним и улыбающаяся во весь рот физиономия Сергея Ручкалова, его бывшего одноклассника.
- Бред, всего лишь бред! - прошептал запекшимися губами Владимир и снова провалился в глубокое и вязкое забытье.
…Одетый в доспехи из толстой, вываренной в олифе кожи, с многочисленными бронзовыми бляхами на груди и кожаными напульсниками, в высоком, отполированном до зеркального блеска шлеме с некогда яркими, а теперь совсем блеклыми перьями, Владимир стоял на одном колене перед человеком, распятым на кресте. Спутанные волнистые волосы распятого, были пропитаны кровью и потом. Терновый венок, с длинными, как клюв черного ворона, шипами, плотно обхватывал голову. Толстые граненые бронзовые гвозди, пробив запястья рук и скрещенные в щиколотках ноги, глубоко уходили в грубое необработанное дерево лежащего в пыли креста. Сгустки запекшейся крови, остановив кровотечение, оттягивали конец его страшных мучений. Владимир, ощущавший себя сейчас почему-то римлянином, с омерзением обнаружил у себя в руке отполированную ручку боевого топора из червленой бронзы, которым он, очевидно, только что забил последний гвоздь в руку этого бедняги. Прокричав по латыни что-то нечленораздельное, Владимир дернулся, далеко от себя отбросил свой оскверненный боевой топор, выгнулся всем телом словно в приступе столбняка, и проснулся.
Проснулся он, как ни странно, отдохнувшим и ужасно голодным. Из окна его палаты (то, что он находится сейчас в больнице, Давыдов уже понял) виднелись потрепанные холодным, безжалостным ветром тополя с ярко-желтыми по-осеннему листьями
.- Уже осень,- удивленно, с грустью подумалось Владимиру.- Сколько же я, интересно было бы узнать, здесь уже валяюсь? И вообще, что произошло? Ничего не помню…
Он огляделся по сторонам. Двухместная палата выглядела запущенной и грязной. На соседней кровати валялся какой-то тип со стеклянным взглядом, рыжий щетинистый кадык торчал на тощей шее. Он беспрестанно матерился красивым, сочным голосом, причем каждая его фраза начиналась так:
Ну что, твою мать? Начнем, твою мать....-
А уж дальше мат из него сыпался как горох, при этом ни в одном предложении он никогда не повторялся.
- Наверное, филолог,- подумал Давыдов, первые полчаса с интересом прислушиваясь к неожиданным и необычным словосочетаниям. Потом это ему надоело, он пытался уйти в себя, отвлечься, но эти «Ну что, твою мать? Начнем, твою мать!», казалось, проникали в самые заповедные уголки его мыслей. И лишь скатав себе пару ватных беруш, (вату для них он выковырял из жесткой, словно стопка макулатуры, подушки), Владимир смог несколько осмотреться. Он обнаружил на своей тумбочки пару апельсинов, тарелочку с посиневшим картофельным пюре и белесым соленым огурцом, из- под которого торчал скелет неизвестно кем уже обгрызанного или обсосанного отварного минтая. На стене у изголовья кровати висело бра без провода и лампочки, рядом трафаретом выписано: «Санитарка - 1 звонок. Врач – 2 звонка», но сколько Давыдов ни вертел головой, он так и не обнаружил, откуда и чем звонить. Володе все более и более требовалась обычная, самая примитивная медицинская утка, или ночная ваза, если вам так больше нравится. Через четверть часа, когда терпение Давыдова уже иссякло, он попытался подняться со своего жесткого панцирного ложа. И, как ни странно, ему это вполне удалось, вот только загипсованные ноги заскользили по грязному линолеуму, и Володя с размаху упал лицом на грязный пол. Сосед-филолог, потрясенный, видимо, грохотом, который произвел при своем падении Давыдов, прибавил темп в своих аморальных тезисах, и словосочетание «твою мать» слилось в нечто непонятное, но такое же гнусное.
В палату вбежала растрепанная медсестра, застегивая на ходу белый измятый халат, и, как смог увидеть лежащий на полу Давыдов, под халатом у нее ничего не было. «Да-а, ну и нравы в этой больнице…» - подумал он, а медсестра с помощью подоспевшей нянечки уже уверенно забрасывала его искалеченное тело на место. Когда услужливая сестра попыталась поправить под его головой твердокаменную подушку, ,темно-розовый сосок ее вывалившейся из-под халата груди двигался в непосредственной близости от глаз Давыдова. С усилием оторвав взгляд от этого участка ее тела, Владимир скромно проскрипел:
- Мне бы утку.
- Вам помочь, подержать? - спросила развратница в белом халате, а ее умелые руки уже шарили под одеялом, подсовывая холодное металлическое судно под бок Давыдова.
- Все свободны!- рявкнул вошедший в палату врач, здоровый , толстый мужик в роговых очках. Владимир признал в вошедшем привидевшегося, как он думал, в горячечном бреду Сергея Ручкалова, своего одноклассника, постаревшего и возмужавшего. А тот уже протягивал Давыдову свою пухлую ладонь:
- Ну здравствуй, Вовка.
Владимир знал, что подавать руку этому человеку аморально, но дурацкая мягкотелая его натура оказалась выше принципа, и он пожал протянутую ему ручкаловскую длань.
МАЛЕНЬКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ СТРОЙНОЙ ЛИНИИ ПОВЕСТВОВАНИЯ, объясняющее, почему Давыдов не должен подавать руки лучшему другу детства и однокласснику Ручкалову Сергею.
Если перенестись на несколько десятилетий назад от этой истории с Давыдовым и шаровой молнией, перед глазами читателя предстанет великая и мощная сверхдержава, в которой, как ни странно, ни секса, ни наркомании не существовало. А существовал на Южном Урале огромный трудовой город с кучей военных почтовых ящиков и оборонных предприятий. Ну и, конечно, с несколькими высшими учебными заведениями. Когда Давыдов топтал уральскую пыль солдатскими сапогами в рядах Советской армии, дружок его и такой же раздолбай на гребне демографической волны 1979-80-х годов легко поступил в медицинский институт и тут же устроился медбратом на станцию скорой помощи.
Усердный малый, он быстро усвоил нехитрое искусство внутривенных инъекций и часто замещал в этом неблагодарном деле профессиональных врачей.
Мило улыбаясь больным, особенно онкологическим, этот самый Ручкалов впрыскивал им вместо морфина обычный хлористый кальций, а непочатая ампула с наркотиком оседала в его карманах в виде стабильного в те времена рублевого эквивалента.
Но рано или поздно это должно было закончиться. И закончилось.
Давыдов в начищенных сапогах явился домой, отслужив свои законные два года, а Ручкалов поехал в Среднюю Азию сроком на пять лет копать арыки и возводить коровники.
Такая вот обыкновенная, бытовая история. Но на непорочного еще Давыдова она произвела огромное впечатление. «Нет - решил он, - Если когда-нибудь все-таки встречу этого негодяя, руку ему точно не подам».
...А все- таки подал....
Глава 2. Единожды подав руку подлецу, о чести уже не говорят, или черт с тобой, коли.
Сергей присел на стул рядом с койкой, посмотрел на Владимира внимательно и даже несколько жалостливо, вздохнул, знакомым с детства движением безымянного пальца поправил очки и, наконец, заговорил, пристально глядя в глаза Давыдову.
- Ты знаешь, Вовка, я догадываюсь, отчего ты на меня такой букой смотришь. Небось, все ту историю с наркотиками забыть не можешь. Ах, дескать, какая сволочь в белом халате пробралась в стройные ряды последователей Гиппократа. Ату его, ату! Эх ты, а еще лучший друг детства был. Наивный! А ты никогда не задумывался, почему мне дали пять лет строгого, а отсидел я полтора общего? И это при условии, что мои родители, как ты помнишь, были обычными педагогами в школе. Да откуда у них деньги на адвокатов? А, не задумывался? Да если б ты только знал, какие фамилии, какие должностные лица нашего города …ммм…ну, скажем, пользовались теми ампулами? А когда ты сапоги в армии топтал, знаешь, какие к нам широколампасные из вашего округа наезжали? Или я сам, по собственному желанию, а не по приказу зампредседателя горисполкома возил морфин на генеральские дачи на озеро? Ну, вспомни, я ж тебя там видел, ты кабеля разматывал под елями, связь давал. Если б ты
