Спорщик

страшны для тех, у кого есть власть. Ты попадёшь в опалу.
– И? – Мартин не испугался. Похоже, он слишком хорошо знал своё будущее и без Люцифера. – Это нормально. Я не боюсь. Людской ум, он, если угодно, похож на пьяного ездока: его приподнимут с одного бока, а он тотчас заваливается на другой. Всё будет понятно не так. Или не будет понято вовсе. Но молчать и не писать, не ехать – это преступно.
– Над чем вы вообще работаете? Я так и не понял, – признался Азазель, против воли входя в разговор. – И как познакомились?
– Я работаю над переводом, – Мартин взглянул на Азазеля со спокойным любопытством, – люди не говорят на латыни в бедных краях и не могут понять всего Слова, не зная языка.
– А познакомились мы, когда Мартин, будучи сам представителем креста, изволил ругать своих же, – добавил Люцифер.
– Мои? – Мартин потерял интерес к Азазелю, – мои – это братья и сестры. А не те, кто наживается на людском страхе! Те проповедники, продающие индульгенции и раскаяние, лживы – ведь всякий истинно раскаявшийся получает освобождение по воле Божьей, а не земной!
            Азазель поперхнулся. Люцифер, конечно, в разные времена любил поднимать философов или поэтов к диалогу, то же ждало писателей и воителей, да и священники, попавшие в Подземное Царство (бывало и такое) нередко становились его собеседниками.
            Но после смерти.
– Мне понравилась горячность и вера этого человека, – продолжил Люцифер, поднимаясь из-за стола. – С тех пор, я иногда прихожу к нему, говорю, узнаю что-нибудь из его работы, предлагаю помощь и неизменно ухожу.
– Вы мне надоели, – признался Мартин, – при всей своей доброжелательности, вам второму следует и покаяться.
– Второму? – Люцифер замер. Похоже, даже его ещё можно было удивить. Замер и Азазель. Это было превосходство в дерзости! – А кому первому?
– Даже здесь без гордыни не обходишься, да? – усмехнулся Мартин. – Нет, всё неизменно. Не предлагай мне помощи. Всякая помощь, пришедшая с тьмой, есть грех.
– Думаешь? – с сомнением спросил Люцифер.
– Верую. На том и стою!
***
–  И что это было? – липкая темнота снова отдиралась неохотно, не желала выпускать из хватки Азазеля. Но он не удивился, увидев привычный кабинет Люцифера – значит, они вернулись назад. – Кто это? Что за…
– Моё развлечение, – спокойно ответил Люцифер. Он уже развалился в кресле, выйдя из темноты раньше друга. – Один из обитателей Небесного Царства.
– Богослов?
– Многослов, – отозвался Сам, – многосмысл. Откровенно говоря, я люблю иногда с ним поговорить. И не всегда прихожу в своём облике, но ему лучше о том и не знать. Ровно как лучше не знать и о том, что я однажды поспособствовал тому, чтобы его взяли в Небесное.
– Он же работает во имя Слова и Бога! – не понял Азазель.
– Радикалист, – отмахнулся Люцифер, – Небесное не шибко хотело его видеть в своих рядах упокоенных. Во-первых, боялось расспросов о том, как допускается заработок на чистоте и спасении. Во-вторых, он учил, что вечная жизнь и покой не зарабатываются и не вымаливаются, а приходят ну…как дар, как благодать. Сам понимаешь, нашим бывшим соратникам это не очень-то и нравится. А мне его жаль. Он интересный человек, смелый. В отличие от Савонаролы, помнишь Савонаролу? не фанатик, а думающий человек.
            Азазель кивнул. Он помнил Савонаролу. политик, монах, и абсолютно невыносимый человек, требовавший сжечь всё, что хоть сколько-нибудь радует глаз людской. Тогда пришлось вмешаться Азазелю – фанатика повесили, а тело сожгли, чтобы успокоить беснование народа, увидевшего в Савонароле нового миссию.
            Небесное Царство очень настаивало на вмешательстве и даже пошло тогда на уступки, передав некую неустановленную душу на упокоение в Подземном Царстве…
– Не спрашивай его имени, – предупредил тогда Люцифер, –  и ни с кем не говори о нём.
– Мартин заблуждается, – продолжал Люцифер сейчас, – и понимает это. Он видит свои ошибки и понимает, что сам человек. Но его слова для людей утешение. Он видит в Небесном Царстве не кару всем, кто жил не по благодати, а прощение. Согласись, прощение и надежда на него нужны людям.
            Азазель не знал точно что именно нужно людям, но знал другое:
– Не может это быть всё от милосердия. Я знаю тебя. И от тоски тоже не может.  Мало ли философов и богословов разной масти ходит и ходило по земле? Так почему именно этот?
            Люцифер помолчал, размышляя, нет, не над ответом, а над тем, достоин ли Азазель этого ответа. Решился:
– Когда придёт день схождения Царств, небо сойдётся с землёй и всё смешается, когда восстанут мёртвые и исчезнет время, отыщи этого человека.
            Азазелю просьба уже не понравилась. Впрочем – просьба ли? С Люцифером спорить бесполезно.
– Отыщи, – повторил друг и Хозяин, – понял?
            Азазель представил то, что ждало их всех. Представил лязг железа и кипение пламени по земле и небу, представил всходящие чёрные волны, что должны обнажить всю древнюю мощь хаоса, и явить уснувших чудовищ. Он знал, что этот день будет – день последней битвы, когда царства будут отражать друг друга, а потом станут единым неразбиваемым комом.
            А затем…
            Нет, про последнее лучше не думать. Страшно. Даже ему страшно, а он видел падение своих друзей и сам был изгнан.
– Отыщу, а что дальше? – Азазель с усилием отогнал от себя всё то, что ещё не свершилось, но было обещано ещё до сотворения мира.
            Люцифер взглянул на Азазеля с тихим спокойствием и сказал:
– Не дай ему разочароваться.
            Азазель хмыкнул. Ему показалось, что Люцифер шутит. Но глаза его остались непроницаемой чернотой и Азазель посерьёзнел. Шуток не было. До битвы было ещё далеко, а он уже думал о том, что следует сделать с одним ничтожным смертным!
– Ты серьёзно? – не верил Азазель.
– Упокой его снова, – повторил Люцифер. – Не дай ему увидеть битву. Не дай увидеть, чего стоит свет, и как он может быть жесток.
– Но… тот, кто будет упокоен, – Азазель не закончил фразы. Они оба знали итог и без неё. Тот, кто не будет пробуждён во время схождения миров, в час последней битвы, навсегда канет в Ничто и не будет ему спасения и жизни вечной – вечной и с памятью неугасающей.
            Если Мартин будет убит вторично, душа его потеряется и уйдёт в Ничто, а значит – не будет иметь и шанса на возвращение, перерождение или вечность в покое. Ничто – это Ничто. Без боли и чувств, без эмоций и без мыслей. Это камень. Кусок запечатанного навеки мира без времени и пространства.
– Он уже не вернется, – напомнил Азазель, справившись с первым потрясением. – Ты хочешь, чтобы он канул в Ничто?
– Хочу, – легко согласился Люцифер. – И Небесное меня поддержит. Знаешь, как он их там стыдил за бездействие к алчности, что наживается на вере? Они, конечно, уже давно совести не имеют, но и то устали. Он лишний, Азазель, просто лишний. Не надо ему оставаться, пусть уйдёт. Пусть будет памятью, пока есть она – память.
            Что значила жизнь человека? А душа? для Азазеля – ничего. Он кивнул:
– Я всё сделаю, если ты уверен, что так нужно.
– Уверен, – подтвердил Люцифер. – И на уверенности этой я стою.
            Азазель уже уходил, а Люцифер всё думал о жалком и страшном смертном, который не боялся его, который высказывался и не боялся размышлять сам. Люцифер не хотел для этого человека падения в Ничто, но что он мог изменить? И всё же пытался – приходил, предлагал помощь, хотел качнуть веру…
            Проклятый упрямец оставался при своих убеждениях, и думалось Люциферу, что узнай этот Мартин о том, что даже Небесное Царство не хочет ему вечной жизни, он не изменит позиции и только пожмёт плечами:
– Не удивили!