Они вдвоем с женой заплывают на середину озера, и всего-то и надо нырнуть, ухватить ее за щиколотку и заставить захлебнуться. «Как просто, не правда ли? – вопрошает герой. – А вот подите же, судари мои, мне было абсолютно невозможно заставить себя это совершить!» Как часто бывает в подобных случаях, в дело вмешался случай (в данном случае несчастный), и через неделю Гейзиха, находясь в сильном душевном волнении, очень удачно попала под колеса автомобиля, где и погибла, прознав перед этим из неосторожно оставленного в столе дневника мужа о его похотливых намерениях в отношении дочери. Середина августа 1947 года. Исполнив печальные формальности, наш белокожий вдовец едет за Лолитой в летний лагерь, предвкушая ночь, как он выражается, «в обществе хрупкого создания, спящего рядом с моим тугостучащим сердцем». И что тут нового? В конце концов, историй сожительства отчимов с падчерицами – пруд пруди.
Начало многообещающее: отъехав от лагеря, девочка стала его задирать, а на его вопрос, почему она думает, что он перестал ею интересоваться, ответила: «Ну, во-первых, ты меня еще не поцеловал». Сам «папаша» рассказывает об этом так: «Не успел автомобиль остановиться, как Лолита так и вплыла в мои объятия», да так, что он «ужасно боялся зайти слишком далеко и заставить ее отпрянуть с испуганным отвращение». Напрасно боялся: девочка обнаруживает знания и демонстрирует замашки, выдающие ее скороспелость. «Моя вульгарная красотка», «угловатая и сказочная и смутно порочная» - величает ее герой. Его манят ее настоянные на «аромате плодовых садов» зачатки порочности, и он ведет себя, как «хитрый, распаленный черт», отлично знающий, что «к девяти часам вечера… она будет спать мертвым сном у него в объятиях». Нет сомнения – она разжигает в герое только похоть. О чем-то большем (о любви, например) речи нет. В гостинице она, налюбовавшись подарками, заранее купленными для нее отчимом, «вкралась в ожидавшие ее объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных, равнодушных, сумеречных глаз (кстати, вот один из приемов набоковской магии – объединить в одном определении противоположности и наблюдать за их борьбой) - ни дать, ни взять банальнейшая шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки, пока мы стонем и умираем» - заключает герой. После поцелуя она говорит: «Если уж хочешь знать, ты делаешь не так как надо» и на вопрос как надо, отвечает: «Все в свое время». А теперь представьте двенадцатилетнюю девочку в объятиях сорокалетнего мужчины, целующуюся с ним по-взрослому, и попробуйте помочь ей спастись от самой себя. Уверен, у вас не получится, ибо это по силам только обществу. Понимает это и герой, когда признается: «Я должен был понять, что Лолита уже оказалась чем-то совершенно отличным от невинной Аннабеллы и что нимфическое зло, дышащее через каждую пору завороженной девочки, которую я готовил для тайного услаждения, сделает тайну несбыточной, а услаждение – смертельным. Я должен был знать (по знакам, которые мне подавало что-то внутри Лолиты – настоящая детская Лолита или некий изможденный ангел за ее спиной), что ничего, кроме терзания и ужаса не принесет ожидаемое блаженство». Далее следует бессонная ночь в одной кровати с беспокойно спящей Лолитой. Он постоянно откладывает le grand moment (великий момент), объясняя это так: «Я никогда не был и никогда не мог быть брутальным мерзавцем. Нежная мечтательная область, по которой я брел, была наследием поэтов, а не притоном разбойников. Кабы я добрался до цели, мой восторг был бы весь нега: он бы свелся к внутреннему сгоранию, влажный жар которого она едва бы ощутила, даже если бы не спала». И вот признание, которое по мнению подсудимого должно его если не оправдать, то изрядно смягчить вину: «Девственно-холодные госпожи присяжные! Я полагал, что пройдут месяцы, если не годы, прежде чем я посмею открыться маленькой Долорес Гейз; но к шести часам она совсем проснулась, а уже в четверть седьмого стала в прямом смысле моей любовницей. Я сейчас вам скажу что-то очень странное: это она меня совратила». И далее: «Ни следа целомудрия не усмотрел перекошенный наблюдатель в этой хорошенькой, едва сформировавшейся девочке. Для нее чисто механический половой акт был неотъемлемой частью тайного мира подростков, неведомого взрослым». При этом «Лолита считала - и продолжала долго считать – все прикосновения, кроме поцелуя в губы, да простого полового акта либо «слюнявой романтикой», либо «патологией».
Итак, момент, когда герой мог молча оставить у швейцара «ключ 342-ой и покинуть в ту же ночь город, страну, материк, полушарие и весь земной шар» упущен, он нарушил данное себе обещание сберечь невинность малютки и вступил с ней в половую связь. Налицо «воплощение долголетней мечты». У его малолетней любовницы «курносое веснущатое личико» и «тело бессмертного демона в образе маленькой девочки». Он поступил «неосторожно, глупо и подло», и все что ему остается – искать себе оправдания. И он их находит в римском праве, согласно которому «лицо женского пола может вступать в брак в двенадцать лет; позже этот закон был одобрен церковью и до сих пор сохраняется, без особой огласки, в некоторых штатах Америки». Казалось бы, нет причин себя казнить, и он по его словам только следует за природой. Тогда «откуда же этот черный ужас, с которым я не в силах справиться? – вопрошает он себя и далее: - Лишил ли я ее девственности? Милостивые государыни, чуткие госпожи присяжные: я даже не был ее первым любовником!». О том, кто и как ее совратил, она сама рассказала, поедая в постели «пресно-мучнистые бананы, подбитые персики, да весьма вкусные картофельные чипсы». В то же время детская непосредственность в ней прекрасно уживается с расчетливостью: после того как они продолжили путь, она многозначительными выражениями боли доведя героя до ощущения «томительной, мерзкой стесненности», до «холодных пауков» на спине, дала понять, что не прочь обернуть ситуацию в свою пользу. «Кретин! – проговорила она сладко улыбаясь мне. – Гадина! Я была свеженькой маргариткой, и смотри, что ты сделал со мной. Я, собственно, должна была бы вызвать полицию и сказать им, что ты меня изнасиловал. Ах ты, грязный, грязный старик!» Подливая масло в огонь, она жаловалась, «что у нее там внутри все болит, что она не может сидеть, что я разворотил в ней что-то». Трудно сказать, чем бы это закончилось, если бы он не сообщил ей о смерти матери. «В веселом Лепингвиле» он купил ей в утешение множество вещей и далее сообщает: «В тамошней гостинице у нас были отдельные комнаты, но посреди ночи она, рыдая, перешла ко мне и мы тихонько с ней помирились. Ей, понимаете ли, совершенно было не к кому больше пойти».
На этом заканчивается первая часть истории, и вот ее итог: выясняется, что некий эстетствующий выходец из чопорной Европы так же далек в своих чувствах от его знаменитых предшественников, примером которых он вдохновлялся, как двенадцатилетняя американская девочка от Лауры и Беатриче. Нравы действительно меняются, причем, стремительно. Если Ставрогина из «Бесов» совращение малолетней доводит до самоубийства, а героя «Волшебника» (1939 год) за то же самое настигает, так сказать, кара божья, то в Америке в 1947 году с этим худо-бедно можно жить. Более того, герой признается, что «где-то на дне темного омута я чувствовал вновь клокотание похоти – так чудовищно было влечение, возбуждаемое во мне этой несчастной нимфеткой!». Все это он сообщает нам для того, чтобы «отделить адское от райского в странном, страшном, безумном мире нимфолепсии». Тем более странно, что он видит адское пламя там, где его в 1947 году не видит церковь и римское право. Или греша, он надеется остаться святее папы римского?
«Тогда-то, в августе 1947-го года, - повествует далее герой, - начались наши долгие странствия по Соединенным Штатам», а с ними «ненасытная, беззаконная любовь». Выглядело это так: «Лолита разваливалась, невыносимо желанная, в пурпурном пружинистом кресле или в саду на зеленом шезлонге… и у меня уходили часы на улещивания, угрозы и обещания, покамест я мог уговорить ее мне предоставить на несколько секунд свои пропитанные солнцем молодые прелести в надежном укрытии пятидолларового номера перед тем как дать ей предпринять все то, что предпочитала она моему жалкому блаженству». «Малолетняя наложница», «двенадцатилетняя зазноба», «веснущатая и вульгарная егоза» - это все она, Лолита. Постепенно герою открывается то, до чего ранее ему не было дела, а именно: ее небогатый внутренний мир, в котором все причуды и незрелые прелести возраста уживались с мещанской обыкновенностью. «Сочетая в себе прямодушие и лукавость, грацию и вульгарность, серую хмурь и розовую прыть, Лолита, когда хотела, могла быть необыкновенно изводящей девчонкой» - жалуется герой. «Ее внутренний облик мне представлялся до противного шаблонным: сладкая, знойная какофония джаза, фольклорные кадрили, мороженое под шоколадно-тянучковым соусом, кинокомедии с песенками, киножурнальчики и так далее – вот очевидные пункты в ее списке любимых вещей». К этому новое беспокойство. «Благодаря, может быть, ежедневной любовной зарядке, она излучала, несмотря на очень детскую наружность, неизъяснимо-томное свечение, приводившее гаражистов, отельных рассыльных, туристов, хамов в роскошных машинах… в состояние припадочной похотливости». Тревожило же то, что «маленькая Лолита отдавала себе полный отчет в этом своем жарком свечении», коим пользовалась вовсю, отчего наш герой «прямо из сил выбивался, чтобы доставить Лолите всевозможные удовольствия». «Каким я был вдумчивым другом, каким страстным отцом, каким внимательным педиатром, обслуживавшим все телесные нужды моей полубрюнеточки!» - восклицает герой. Но несмотря на все его старания «чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом, она неизменно и беспощадно брала в рот первое», за что получила от него прозвище «ледяная принцесса». И словно оправдываясь: «Я вовсе не стремлюсь создать впечатление, что мне не давалось счастье. Милый читатель должен понять, что странник, обладающий нимфеткой, очарованный и порабощенный ею, находится как бы за пределом счастья! Ибо нет на земле второго такого блаженства как блаженство нежить нимфетку. Оно «вне конкурса», это блаженство, оно принадлежит к другому классу, к другому порядку чувств… Невзирая на ее гримасы, невзирая на грубость жизни, опасность, ужасную безнадежность, я все-таки жил на самой глубине избранного мной рая – рая, небеса которого рдели как адское пламя – но все же рая». Таково его представление о счастье, заставившем его забыть обо всем на свете. Он обрел счастье, и теперь его задача – удержать его насколько это возможно. Ведь он «вовсе не преступный сексуальный психопат, позволяющий себе непристойные вольности с ребенком». Подтверждением его благодатного обхождения - случай на природе, когда Лолита после того как все было кончено, всхлипывала у него в объятиях – «благотворная буря рыданий после одного из тех припадков
