будет ли это воспринято как знак жестокого пренебрежения к чужим жизням?... Так же было и с требованиями дать свободу еврейской эмиграции, когда у нас колхозники не имели права уехать из своей деревни…»
Закончить же рассказ про роман «Жизнь и судьба» хочется тем, чем закончил когда-то свою «Русофобию» неоднократно уже цитированный мной академик Шафаревич, мой всегдашний обожатель и кумир, ещё с далёкой молодости:
«…в связи с «Русофобией» я встречаю поразительные возражения: будто приводя цитаты из Янова или Гроссмана, я “провоцирую погромы”! Я-то в возможность погромов не верю, но кто и правда ими озабочен, должен был бы прежде всего обратиться с призывом не печатать таких произведений, одна цитата из которых может вызвать погром! Наконец, последнее время принесло и совсем поразительные примеры. Так, в Молдавии звучали чудовищные призывы: “Утопим русских в еврейской крови!” Но это не вызвало никакого возмущения... Видимо, первая часть призыва вполне оправдала вторую. Говоря конкретнее, сепаратизм и русофобия есть главная цель, а судьба евреев второстепенна...»
От себя же добавлю, или лучше спрошу читателей, риторический вопрос задам: о чём говорят думающим людям России повесть «Всё течёт» Гроссмана и его раскрученный до небес роман «Жизнь и судьба»?! Да исключительно о том только, если вспомнить известную русскую пословицу, что сколько “волка ни корми и по головке ни гладь - он всё равно тебе палец однажды откусит по самое некуда…”
7
Отменился лицемерным двурушничеством и русофобией и И.А.Бродский, увы, мой юношеский кумир и обожатель, кто был большим еврейским русскоязычным поэтом, на скромный авторский взгляд, пока жил и творил в России, дышал её воздухом, ел её хлеб. Но как покинул Родину - с головой окунулся на Западе в безудержные интриги, политику и окололитературную грязь, в погоню за выгодою и прибылью, за славой и Нобелевской премией. И как поэт кончился, по моему глубочайшему мнению.
У нас он писал такие, к примеру, строки:
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать!
Твой фасад тёмно-синий я впотьмах не найду,
Среди выцветших лилий на асфальт упаду».
А вот какое проникновенное письмо сочинил и отправил 32-летний Бродский генсеку Брежневу в июне 1972 года, перед отъездом из СССР:
«Уважаемый Леонид Ильич! Покидая Россию не по собственной воле, о чём Вам, может быть, известно, я решаюсь обратиться к Вам с просьбой, право на которую мне даёт твёрдое сознание того, что всё, что сделано мною за 15 лет литературной работы, служит и ещё послужит только к славе русской культуры, ничему другому. Я хочу просить Вас дать возможность сохранить моё существование, моё присутствие в литературном процессе. Хотя бы в качестве переводчика - в том качестве, в котором я до сих пор и выступал. Язык - вещь более древняя и более неизбежная, чем государство. Я принадлежу русскому языку, а что касается государства, то, с моей точки зрения, мерой патриотизма писателя является то, как он пишет на языке народа, среди которого живёт, а не клятвы с трибуны. Люди вышли из того возраста, когда прав был сильный. Для этого на свете слишком много слабых. Единственная правота - доброта. От зла, от гнева, от ненависти - пусть именуемых праведными - никто не выигрывает. Мы все приговорены к одному и тому же: к смерти. Умру я, пишущий эти строки, умрёте Вы, их читающий. Останутся наши дела, но и они подвергнутся разрушению. Поэтому никто не должен мешать друг другу делать его дело. Условия существования слишком тяжелы, чтобы их ещё усложнять. Я прошу дать мне возможность и дальше существовать в русской литературе, на русской земле. Я думаю, что ни в чём не виноват перед своей Родиной. Напротив, я думаю, что во многом прав. Я не знаю, каков будет Ваш ответ на мою просьбу, будет ли он иметь место вообще. Жаль, что не написал Вам раньше, а теперь уже и времени не осталось. Но скажу Вам, что в любом случае, даже если моему народу не нужно моё тело, душа моя ему ещё пригодится».
Каждая строчка письма, согласитесь читатель, дышит любовью к матушке-России, в середине прошлого века родившей, вскормившей, воспитавшей и поставившей на ноги безусловно талантливого, хотя и не великого поэта-Бродского. Признаюсь, его я когда-то очень и очень любил и ценил за задушевную искренность, неприкаянность и патриотизм, который, увы, на поверку оказался бутафорским, фальшивым, откровенно-липовым. Или чисто еврейским - на потребу дня! Ведь едва оказавшись в Америке, Бродский, чтобы там сытно и славно жить, печататься и издаваться, преподавать в лучших университетах, по мановению палочки превратился в махрового и грязного русофоба, ненавистника Святой Руси и её насельников, великороссов в первую очередь, из-под пера которого вытекали грязными зловонными ручейками уже такие, например, тошнотворно-мерзкие вирши, послушайте:
«Холуй смеётся, раб хохочет,
Палач свою секиру точит,
Тиран терзает каплуна,
Сверкает зимняя луна.
То вид отечества: гравюра,
На лежаке солдат и дура.
Старуха чешет мёртвый бок.
То вид отечества: лубок.
Собака лает, ветер носит,
Борис у Глеба в морду просит,
Кружатся пары на балу,
В прихожей - куча на полу.
Луна сияет, зренье муча,
Под ней - как мозг отдельный - туча.
Пускай художник, паразит,
Другой пейзаж изобразит».
Или такие:
«Там хмурые леса стоят в своей рванине.
Уйдя из точки “А”, там поезд на равнине
стремится в точку “Б”. Которой нет в помине.
Начала и концы там жизнь от взора прячет.
Покойник там незрим, как тот, кто только зачат.
Иначе - среди птиц. Но птицы мало значат.
Там в сумерках рояль бренчит в висках бемолью.
Пиджак, вися в шкафу, там поедаем молью.
Оцепеневший дуб кивает лукоморью.
Там лужа во дворе, как площадь двух Америк.
Там одиночка-мать вывозит дочку в скверик.
Неугомонный Терек там ищет третий берег.
Там дедушку в упор рассматривает внучек.
И к звёздам до сих пор там запускают жучек
плюс офицеров, чьих не осознать получек.
Там зелень щавеля смущает зелень лука.
Жужжание пчелы там главный принцип звука.
Там копия, щадя оригинал, безрука.
Зимой в пустых садах трубят гипербореи,
и рёбер больше там у пыльной батареи
в подъездах, чем у дам. И вообще быстрее
нащупывает их рукой замёрзшей странник.
Там, наливая чай, ломают зуб о пряник.
Там мучает охранник во сне штыка трёхгранник.
От дождевой струи там плохо спичке серной.
Там говорят “свои” в дверях с усмешкой скверной.
У рыбной чешуи в воде там цвет консервный.
Там при словах “я за” течёт со щёк извёстка.
Там в церкви образа коптит свеча из воска.
Порой даёт раза соседним странам войско.
Там пышная сирень бушует в полисаде.
Пивная цельный день лежит в глухой осаде.
Там тот, кто впереди, похож на тех, кто сзади.
Там в воздухе висят обрывки старых арий.
Пшеница перешла, покинув герб, в гербарий.
В лесах полно куниц и прочих ценных тварей.
Там, лежучи плашмя на рядовой холстине,
отбрасываешь тень, как пальма в Палестине.
Особенно - во сне. И, на манер пустыни,
там сахарный песок пересекаем мухой.
Там города стоят, как двинутые рюхой,
и карта мира там замещена пеструхой,
мычащей на бугре. Там схож закат с порезом.
Там вдалеке завод дымит, гремит железом,
не нужным никому: ни пьяным, ни тверезым.
Там слышен крик совы, ей отвечает филин.
Овацию листвы унять там вождь бессилен.
Простую мысль, увы, пугает вид извилин.
Там украшают флаг, обнявшись, серп и молот.
Но в стенку гвоздь не вбит и огород не полот.
Там, грубо говоря, великий план запорот.
Других примет там нет - загадок, тайн, диковин.
Пейзаж лишён примет и горизонт неровен.
Там в моде серый цвет - цвет времени и брёвен…»
А ещё там, на Западе вдруг выяснилось к немалому удивлению многих, что Бродский, оказывается, никогда не любил Александра Блока, и как поэта и как человека, представляете! - но в России-де стеснялся это произнести, навлечь на себя гнев народный. Ведь поэтический гений Блока для большинства добропорядочных русских граждан, знакомых с культурой, с поэзией, равен гению Пушкина и Лермонтова, Есенина и Маяковского, Твардовского и Симонова по без-прецедентной глубине, масштабу и целебному воздействию на души и сердца людей. Тут даже и спорить не о чем!!! Это Поэт и Творец, наконец, которому сам Иосиф Александрович, уж извините, господа евреи, за откровенность, не годится и в подмётки; к тому же - удивительный, большой души Человек, великий Патриот России.
И, тем не менее, это ни сколько не помешало эмигрировавшему Бродскому в беседе с Соломоном Волковым («Континент», № 53) смело заявить: «Блока, к примеру, я не люблю теперь пассивно, а раньше - активно (…) за дурновкусие. На мой взгляд, это человек и поэт во многих отношениях чрезвычайно подлый (?!!! - А.С.)»…
Да! Удивительные это всё-таки “товарищи” на поверку - евреи-ассимилянты! В каждый чугунок норовят плюнуть, и на каждой чужой стене что-то неприличное написать, или нарисовать похабные писки!… И при этом при всём, как они удивительно все похожи в стремлении угадать и угодить, прогнуться перед власть имущими, приспособиться к историческим обстоятельствам и условиями - и получить выгоду или навар, гешефт на их языке, идише или иврите. Почему-то сразу же приходят на ум гремевшие в советские годы фильмы - дилогия «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», - создателями и главными выгодоприобретателями которых были сплошь оборотистые и пронырливые евреи - сценарист А.Каплер, режиссёр М.Ромм, оператор Б.Волчек (отец будущего главного режиссёра театра «Современник» Г.Б.Волчек, ярой ельцинистке-антисоветчице). За эту дилогию, как и за прославление Ленина и Сталина вообще, создатель Ромм был щедро осыпан наградами и деньгами: аж 5-ть Сталинских премий себе отхватил - холуй-жополиз патентованный! - это почти что рекорд. Больше только у еврея Райзмана и у сталинского любимца Пырьева было!
Но вот ленинский апостол Сталин умер в 1953 году, кормчий всей этой еврейской шушеры, грянул ХХ-й съезд партии через три года, развенчавший культ Вождя, что отразилось и на культе Ленина в идеологической сфере, краем ударило и по нему. И по заказу Хрущёва в том же 1956 году вышла перемонтированная версия обоих фильмов, уже не такая пафосная и громоподобная: ушлый Ромм, заметно приглушив эмоции, от души постарался уже новым властям угодить: Никите Сергеевичу и его команде. А в 1963 году (после того, как Сталина волюнтаристски, не спросив никого, выбросили из Мавзолея) названные фильмы были отредактированы ещё раз. Там уже прежнего пиетета к творцам Революции совсем не осталось. Одна сплошная хула и чернуха!
Вот что писал, к примеру, перестроечный журнал «Огонёк» о Ромме: «Он говорил в те годы (после смерти Сталина - А.С.), что совершенно по-другому поставил бы теперь оба ленинских фильма, и сдержанно оценивал свой новый монтажный вариант (после ХХ съезда КПСС Ромм удалил из фильмов 630 метров “культа” и безболезненно вырезал все эпизоды со Сталиным - А.С.)».
Видите, как всё просто у таких угодников-хитрецов: вырезал - и забыл, умыл руки. Не то что в литературе, где “что написано пером - не вырубить топором”. А киноплёнка, да ещё под рукой такого ушлого МЭТРА, всё выдержит и всё стерпит: успевай только режь… Одно
