Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)

наточенную косу, только руки ослабли и теперь не могли даже пошевелиться. Вспомнилось, как рано утром, когда только что взошло солнце, и не обсохла от росы трава, когда петухи только-только начинают кукарекать, сено пахнет мёдом и молоком и мягче любой перины. Сенно покалывает голые участки тела, но это можно было стерпеть…
Юра вскочил. Ему подумалось, что уже вечереет, и все коровы разбежались. В глазах темно, но уже понятно, что вокруг ясный день и стадо лежит на своём месте, не спеша пережёвывая траву. Он протёр заспанные глаза пальцами и пересчитал. Все на месте.
Что это там? Иль спросонья? Нет. Лодка у берега на волнах качалась, и сидел в ней кто-то. Юра поднялся на корточки. Девка. Девка сидит с длинными, рыжими волосами и расчёсывает их по всей длине, а длины они были необыкновенной. Вот те раз. Она ж голая совсем!
Пастух встал и пошёл к берегу, стараясь ступать тихо. Трава здесь была мягкая, возле воды сочная, так что красться не было особых сложностей. Коровы валялись вокруг здоровыми тушами, расползшимися боками, головы рогатые лениво поворачивали. И вот он уже может её разглядеть. Девушка молодая, а вокруг тихо, лишь бархатный гул природы, шорохи неясные гуляют по водяной поверхности. Она вглядывалась своими прекрасными глазами куда-то вдаль, распространяя вокруг себя волны очарования. Лизнула свой большой палец и подумала о чём-то очень приятном, улыбнулась.
И вдруг повернулась к нему. Гребёнку вытащила из волос. Совсем не стесняясь, повернулась, и ему показалось, что кто-то её обидел – лицо у неё было надутое, как у обиженного ребёнка. Шокированный Юра оглядел её, сидящую в лодке - контраст гладкой кожи и отсыревшего дерева. И она смотрит на него так же, молча, своими красивыми, как листочки вишни, глазами. А потом раз… протягивает ему гребёнку свою, своей маленькой ручкой. Так протягивает, будто подружиться хочет.
Пастух, потеряв дар речи, протянул свою руку, увидел что в волосах у девочки лилия болотная торчит, белая и большая, такие только с того краю растут. Взял он гребёнку в руки и почувствовал, что у него поджилки трясутся и коленные чашечки. А девчонка тем временем обхватила его второй рукой за шею и притянула неожиданно, так что Юра и понять не успел, что происходит, а влажные губы девушки уже дотронулись до его губ, отлипли. Бульк. Раз и в воду. Прямо с борта лодки, только большие, гладкие, масляные буруны, как свидетели  тут же разбежались в разные стороны.
- Э-эй, - осторожно позвал Юра. Видел бы со стороны, как странно он стоит на самом краю лодки, свесился почти весь  к воде и гребёнку, подаренную, к сердцу прижимает. А её всё нет и нет. Он осмотрел озеро. Кое-где у берегов озеро затянулось ряской, середина же ярко блестела странным чёрным цветом.
Юра переполз на лодку. Она опасно закачалась и тот сел, для устойчивости, на колени. Перегнулся снова через бортик и вгляделся в омут озёрный. Дно, водоросли какие-то мшистые и отражение его на волнах извивается. Пастух, наконец, увидел отражение своего лица – ошеломлённое, озабоченное и испуганное одновременно, постарался изменить выражение, но вдруг отражение будто на дно падает и в сторону щёлк, будто кто-то схватил невидимой рукой его тень, кто-то из глубин и унёс с собой, украл.
Он потрепал воду рукой, поволновал её, но отражения не было. Был ил озёрный, трава водяная и тройка мальков, бросившихся в сторону при виде его ладони. Отражения нет, будто смотрит он из пустоты, а не из своего тела. Вдруг страх пробрал до костей. Юра, судорожно дыша, выбрался из лодки и отбежал на берег, потирая руки.
Снова выступила мудрая, лесная тишина и покой. Мошкара изгибающимися столбцами кружили в полосах света. Он обернулся и вздохнул глубоко. По дороге прошагали две женщины в длинных, чёрных юбках до щиколоток и платках из-под которых выбивались манерные пряди волос. Они несли вёдра – красное и синее и, заприметив его, уже не смотрели на дорогу, а только в его сторону. Юра кивнул им головой, и они засмеялись, помахали ему в ответку. Вскоре женщины скрылись, лишь иногда мелькая цветными рубашками между деревьев.
Вокруг всё так же безмятежно, лишь озабоченные цветочным нектаром жужжали шмели. Юра поднял к глазам гребёнку и долго на неё смотрел.
Глава 2.
Комната ожиданий.
1.
Уже с вечера трава была в росе, так что и на следующий день погода была ясная, солнечная и даже жаркая. Пятьдесят голов стояли на поляне и вертели головами, как фламинго. Слышно было только зудение оводов и рёв скотины, да комары вокруг как планктон. Пыльнов Юрий Олегович знал этих коров как облупленных: если они так мычат, значит беспокоятся. Такое обычно перед грозой бывает, но поверьте опытному человеку, который жизнь прожил на природе – грозы не будет.
Над Гладким озером ещё стояли не рассеянные ранним утром  густые туманы. Небо на востоке окрасилось румяной корочкой, и на фоне его чётко вырезались острые зубцы лесов. Первые птицы зачирикали в лесу и в кустах, лишь верхушки которых выглядывали из-под белого одеяла.
Он сидел на берегу озера. Красивое озеро, окруженное берёзами, отступающими ровно настолько, сколько нужно было для воображаемого пляжа. Иногда некоторые из наиболее наглых берёзок выползали и на эту запретную зону, но рыбаки весело их выселяли. Ветер распевал, как губная гармошка. Юра сидел и смотрел на гребёнку, коровы теперь для него значения не имели. В озере венки плавали, кем-то пущенные или оставленные. В душе гадко, будто случилось что-то непоправимое. Он обошёл озеро кругом, но девушки той не было. Что водится в этом озере? Караси и угри? Пока что он видел только ватагу лягушек, которые разом прыгнули при его появлении и сейчас высовывали из воды свои любопытные глаза, да несколько чирков-свистунков, ругательно крикнув, бросившихся в воду.
Здесь всё было как-то по-доброму, как привык видеть это Юра. Хоть и тревожно пахло косматыми ёлками, всё же нереально было представить что-то мистическое в этих местах.
Что же это? Гребёнка эта в руках выводила из себя. Посмотришь на неё, и вспоминается ладошка, которая её протягивала. Почему так в душу запала? Не красота и не вид обиженный, а то, как она утонула. Юра не знал что думать. Он не знал эту девочку. Девочка была не из их деревни, и он представить себе не мог – из каких таких дебрей могла она здесь объявиться. Как могли обидеть её, что она вот так, без компромиссов, бросилась камнем на дно? Сердце болезненно сжималось. Не мог он поверить, что хозяйка гребешка, который он всё ещё держал крепко в своей ладони, могла пропасть навсегда. Он хотел её найти. Он даже верил в это.
Ах, и погано же стало на душе, хоть и бодрил лёгкий ветерок, и солнце доброе-предоброе улыбается и щурит  хитро глаза.
Дорога мимо Гладкого озера днём обычно людная, особо летом: то трактор профурчит, отвозя куда-то навоз или дрова, то лесовоз пропрёт за ноги срубленные деревья. А вот из леса стройным рядом, друг за другом, идут мужик и две бабы. Юра услышал, что они поют. Откуда они с самого утра – никто не знает – идут по дороге и поют что-то народное, Юра не разобрал что, только серебристые подхватывания женщин перебивал грубый мужской бас. Волга проехала, кренясь на ухабах. Эта точно их Чайкино в Боровково, потому что внутри толстый священник сидит в чёрной рясе, а церкви есть только в Чайкино и в Боровково. Увидев полноту священника, Юра подумал: чувства человека несовершенны и он видит не то, что нужно видеть. Настоящая внешность зависит от души – это всем известно. Вот идёт красавица, а разуешь глаза – мерзкая ведьма, а у коммерсанта – свиное рыло… Это всё так и есть: глянешь поглубже, а там болото, а со стороны – чистый пруд, а разузнаешь о нём – в нём бельё грязное полоскают. Таковы уж иллюзии жизни и мы, приспособившись к ним, уже и не замечаем этих метаморфоз.
Однако хорошо, что родители никогда ничем не пичкали Юру. Это и правильно. Возьмём ту же религию, уж кабы затронули мы её или она нас затронула, проехав на чёрной Волге мимо озера, где мы сидим. До той же веры человек завсегда должен доходить сам, испробовав все горести и радости обыкновенности. Никак не наоборот.
Юра вновь посмотрел на воду. Сомнение в лице. Они бередили его душу, эти самые сомнения и от них совсем не хотелось избавляться. Гребешок не давал ему усомниться в том, что он видел произошедшее не в бреду, а в остальном…
2.
Когда к вечеру родной дом навис над Юрой нагромождением брёвен, Таня - супруга обнаружилась в огороде. При виде его она поднялась и улыбнулась. Руки она держала в стороны, как тряпичная кукла, потому что пальцы были вымазаны в земле. Тень подло пряталась от света на левой половине её лица плавными полумесяцами, позалезав во все немыслимые укрытия. Вспомнил, как водил её рыбу ловить, как стояла она вполоборота, совсем как сейчас и заразительно смеялась, крепко схватив пойманную рыбину обеими руками.
- Иди в дом! Я сейчас приду! – Разобрал он её слова по губам, так как Танечка говорила совсем тихо. Он ещё полюбовался, как фигура в голубом сарафане что-то выкапывает в земле. Вытер сапоги о траву, смахнув с одуванчиков парашютистов, и пошёл в дом.
Пахнуло густым запахом сушёных трав на белёной печке: зверобоем, полынью, шалфеем. К тому времени изба ещё обливалась солнечно-ярким светом. Лучи солнца ложились вздремнуть на покрытые облупившейся краской половицы, выхватывали рельеф жёлтых, бревенчатых стен, стол, покрытый скатертью, кувшин с молоком и несколько лепёшек в большой тарелке, разлились повсюду, как опрокинутая из ведра вода.
Кинул он котомку на стул у стола и по-хозяйски руки в бока поставил. “Безобразие какое!” – только и подумал. Скинул куртку, сапоги. Полка слетела с гвоздей и смотрелась как сошедшая с картин художников-сюрреалистов. На картинах оно, конечно, ничего, но в быту абсолютно бесполезно.
Минут через пять Юра увидел жену в окно. Таня павой шла к дому, грация лани, развернулась, покачивая бёдрами. Ветер создавал причудливые образы из платья на её животе и ногах. Она зашла в дом, увидела мужа возле полки и брови её удивлённо и радостно нарисовались на лбу.
- Это ты сделал?
- Я.
- Снимаю шляпу.
- Лучше что-нибудь другое.
Супруга подплыла к нему, как благородная бригантина и они обнялись. Юра таял после работы, как сырок на сковороде, ощущая телесное тепло её летнего платья.
- Да  у тебя кровь! - всплеснула руками хозяйка, увидев его окровавленный палец.
- А ты думала, что у меня вода в жилах?
- Эх ты и пепа! Давай-ка я тебя перевяжу!
- Занозу подцепил – вытащить надо, - и полез пальцем в рот.
Таня полетела по комнате, как махаон-бабочка и вот она уже здесь, с иглой. Давай палец – будем вытаскивать.
- Этот вон тоже, Аркадий-то, с крайнего дома, получил занозу, и она у него загноилась…
- Ион умер? – Безразлично к Аркадию, но морщась от собственной боли, спросил Юра.
- Пошёл в больницу, а у него там уже гангрена пошла…
- Он умер?
- Нет.
- А чего тогда рассказываешь… ай!- Он отдёрнул палец от укусившей его иголки, но было уже поздно. Таня держала острую занозину большим и указательным пальцем и, разглядывая её, поднесла близко к глазам.
- Да такой занозой убить можно.
- Это точно. Мне повезло.
- Ладно. Намажь болячку зелёнкой, а я сейчас тебе ужин принесу.
- Болячки у мальчиков, - обиженно