Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)

пережитой смерти, худородная жизнь в вечном голоде, драная, не по погоде одетая. Вот она стоит – голая совершенно, худая, нестройная, скособочилась, будто вся переломанная и немытые волосы лицо закрывают. Вдруг он сделала шаг, и темнота скрыла фигуру из виду. И наступила тишина. Даже не кричали куры, не мычала корова. Всё затихло, будто Таня проснулась в ночи от дурного, громкого сна.
Шальной Юра глядел шальными глазами в шальную пустоту – именно так можно охарактеризовать его взгляд. Кажется, что пришедшие к их окнам существа высосали из него все жизненные силы, забрали эти силы и чувства и даже память себе – на личное хранение. В этой гробовой, пугающей тишине, стоя в тёмной зале, его женщина спросила его:
- Что всё это значит?
И он ответил так, потому что другого ответа не знал.
- Ни хрена не знаю, - и пошёл прочь, подставив ей свою широкую, угрюмую спину. А она думала, ведь кто будет думать за мужчину, как не женщина. От усердия растеклась лужей, жмуря волнами лоб, собралась в камень и проросла растением.
- Святой Николай, ты разрушаешь горы, разрушаешь камни. Разрушаешь горе, колдовство, чародейство, зависть, ненависть, сделки, сглаз, порчу, от плохой минуты раба божия Юру не на час, не на два, а навсегда. Аминь!
***
Как бывает обычно, при переходе от сна к реальности – путается место и время, почему ясно и ослу: догматика содержания трансцедентального сноместа и сновремени переживает кинетическую конверсию к своему основному месту, причём затрагивается особая сила, которая на некоторое время выбрасывает сонмическое состояние уравновешенного в вечности времени.
Но тут, ко всему вдобавок, ещё один фактор. Что-то мерзко-холодное ползло по лбу. Можно было принять это за гигантского слизня, вырвавшегося на свет из мрачных подпольных коммуникаций. А потом этот шёпот – не разобрать ни  слова, только шелестящий в воздухе звук. Юра открыл глаза и не шевелился. Сцена достойная  какого-нибудь стенд-апа, но, к сожалению, юмора здесь было ноль. Здесь была скорее, какая-то утробная тоска.
Где-то, в дальнем углу, горела свеча, давая тусклейший свет. Так, видимо, и было задумано. Его Таня с распущенными волосами, сидит над ним, низко склонив голову, и что-то шепчет прямо ему в лицо, а левой рукой мажет холодным лоб.
- Ты чего делаешь?
Она отскочила от него, видимо испугавшись неожиданного оживления заколдованного. Юра провёл по лбу ладонью и посмотрел на свет.
- Это что, кровь?
- Да, - ответила жена смиренно.
- Со своим колдовством, блин! Ты чё, совсем свихнулась?
- А что мне делать? – закричала она на него, и Юра вдруг заметил, какие у Тани под глазами чёрные круги. – Ты стал совсем другим. Ты стал чужим. Ты же практически уже не человек.
- Я? – и правда, вдруг задумался он, что я спорю? Ведь дома для меня теперь все врагами кажутся, особенно она. И в сердце что-то похолодело, будто умер я тогда, когда Маргарита в первый раз меня поцеловала, а кровь не бежит по венам и прикипает только к таким же мёртвым. Вдруг сам испугался своих мыслей и вздрогнул всем телом.
Таня сидела у него в ногах, скупо высвечиваемая яркой свечкой.
- Ты видел, что твою обувь мыши погрызли? – даже с неким упрёком сказала она ему, склонив голову.
- Нет.
- Ты знаешь к чему это? К смерти…
И упала, как подкошенная, на подушку, сотрясаемая рыданиями. Он смотрел на неё, как девушка уткнулась в ладони и громко, в голос, ревёт, будто его уже нет рядом, будто уже оплакивает его смерть. А потом уснул.
Ночью она разбудила его настойчивыми толчками. По всему было похоже, что Таня ещё не спала. С отчаянием женщины, готовой на любые крайние меры, она попросила его, нежно приобняв:
- Возьми меня!
- Спи, дорогая, мы никуда не идём.
Может быть, даже не понял, что вырвался на секунду в явь из чудного сна. Вновь провалился в ночную дремоту, как в тёмный колодец, на дне которого показывают диафильмы. Снилось ему, что весь дом заполнен водой и они, словно в море или аквариуме, плавают как дельфины. Взмахивают руками и взмывают под потолок. Вот девушка с ярко-рыжими волосами, совершенно нагая, вдруг посмотрела на него вполоборота, будто заметив на знакомом пляже незнакомого человека, и упала в воду, одни разводы остались. Он, не в силах противится своим глухим чувствам, побежал за ней и увидел, что она в озере плавает, под водой, принимая разные карикатурные позы.
Очнулся, быстро дыша, тряхнул головой, не сразу понял, что находится дома, на кровати и спокойно опустил голову на подушку. Всё ещё сонными глазами посмотрел на жену, которая сопела на соседней подушке. Интересно, что снилось ей? Наверное, от напряжения, нечто похожее – магическое и страшное. Однако лицо её в профиль было безмятежно.
3.
На улице было ещё темно и взгляд кололи блёстки звёзд, когда Таня встала перед ним в проходе с опущенными руками и потерянным взглядом. Такому виду она была обязана двум вещам: во-первых, она теперь не знала, что говорить и как говорить с ним и, во-вторых, она не знала, как теперь к нему обращаться, а поэтому стояла и смотрела на него. Лицо у неё, как у оборотня, начинает превращаться и меняться, вот-вот и она вновь разрыдается.
Перед тем, как жена что-то сказала, Юра услышал, как громко шумят утренние сверчки, и скулит во сне собака.
- Юра, я совсем не понимаю, что происходит!
Он отвернулся к окну. Плаксивое состояние его жены начинало выводить из себя. Он натянул штаны и побрёл к умывальнику, что бы прыснуть в лицо холодной воды.
- Юра, ты слышишь? – она уже стояла у него за спиной, несмело, будто прося помощи у постороннего человека. – Все куры передохли…
Он быстро взглянул в её глаза, убедившись, что она серьёзно из-за этого переживает и стал вытирать руки полотенцем. Таня растерянно разглядывала капли воды на его лице. В её глазах всё ещё стоял пол курятника, весь белый от пернатых трупов, с безвольно раскинутыми крыльями.
- И корова не даётся в мои руки. Она как взбесилась – забилась в угол и рогами машет. Что делать?
- Хм, - хмыкнул Юра и мотнул головой. Ничто не задевало его, будто и не с ним это происходило, а с дальними родственниками. Вдруг понял, что не может понять, как когда-то смог полюбить эту женщину, как она могла занимать место в его сердце.
Через десять минут с ночью всё было кончено. Первые красные сполохи появились на чёрной стене деревьев, потом всё быстрее-быстрее переползли на поле с убегающей вдаль змейкой-тропинкой, крыши домов, а потом и окна. Окно было грязное и поросшее паутиной, в которой не сидел паук. Из этого окна мир казался ещё хуже, ещё мрачнее и грязнее, чем на самом деле. Как перед грозой.
Голос Тани стал сиплым, как сухое печенье.
- Тебе всё равно? - она не дождалась его ответа и обняла себя за плечи, заговорила задумчиво. В одиноком доме это было призрачно-пугающе. – Я всё думала, кто подарил тебе те лилии, которые кинули в окно. Они не давали мне покоя уже много дней. Знаешь, когда мужчине дарят цветы при живой жене, это заставляет жену ревновать. Но теперь я поняла. Эти лилии – не подарок, а чёрная метка, больше даже для меня, чем для тебя.
Юра обернулся, поглядев на неё. Таня села на стул, будто всю ночь таскала воду и смертельно устала. Платье её немного съехало с плеч и там, где обычно были бретельки от бюстгальтера, на бардовой, от загара, коже, были видны лилейно-белые полосы. Она не смотрела на него, но он и так видел, что её влажные глаза блестят, словно закопченные драгоценные камни. Юра и подумать никогда не мог, что его Таня оказывается такая рассудительная, какая-то подпольная мыслительница, только она и догадаться не могла, что чёрной меткой были не лилии, а тот гребень, который оказался в его руке в солнечный день на берегу Гладкого озера.
Ну и что теперь из того, что когда-то они вошли в этот дом рука об руку? Вошли одним шагом, и не было, наверное, тогда счастливее их людей. Большего счастья не бывает. Да, тогда в этих стенах тёмно-винного цвета с зашторенными окошечками их озарило сияющее счастье и казалось, что никакая невежественная неурядица не отнимет у них его. Но теперь всё по-другому. Оказалось, что это солнце счастья может потушить любая чепуха. Ради другой, оказывается, Юра был готов оставить их светлый дом и так, как раньше, жар в груди теперь разжигает совсем другое – нечеловеческое, затянутое дымкой тайн.
Он закурил. Пепел падал прямо на пол, оставляя чёрные отметины на деревянном настиле. Когда он докурил, Таня вдруг предложила ему приготовить кофе. Юра, притворяясь, заговорил:
- У-у, какой вкусный!
- Сахара не много? – заботливо спросила Таня.
- Нет, нет, в самый раз.
-Может молока побольше?
- Да нет, и молока достаточно.
Хоть чем-то утешить женщину, ведь не совсем уж он бессердечный. На самом деле пить этот противный кофе не было никакого желания. Юра отошёл от окна, в которое  глядел, и поставил недопитый бокал на столик; белая пенка на коричневом кофе медленно кружилась.
- Ты совсем не думаешь обо мне! – сказал он вдруг ей, и лицо Юры закружилось в обмокших глазах женщины, ушло в какое-то красновато-серое марево, задвоилось, затроилось и хороводом, волчком, завертелось. Она сейчас сильно сомневалась в том, что господь посылает человеку только то, что он может перенести. – Войди в моё положение! Перестань думать только о себе! – Юра уже переходил на грубость, и она подумала – как же он страшен, когда не похож на себя прежнего.
И всё же, он был так ей дорог, что она пойдёт за ним – хочет он того или нет – она будет плестись за ним в дождь и в снег, несмотря на смертельную усталость и дикий голод. Она будет смотреть, как он обедает в придорожных кафешках через стекло и как милуется с симпатичными девчонками, но будет плести свои ноги дальше, лишь бы знать, что он рядом, что он живой и она умрёт рядом  с ним. Потому что о Юре Таня знала всё, начиная от того, что он обожает голубой цвет, а ещё девственно-белый, а любимая рыба – карп, и заканчивая самыми глубочайшими интимными подробностями, о которых, наверное, он сам не знал. Юра – её собственность, и она хотела себя ощущать собственностью Юры. Иначе свою жизнь она не представляла. Потому что это не кино, что бы просто так сходится и без последствий расходится. Теперь она, как натянутая тетива, которая вот-вот лопнет от напряжения, а стрела улетит  в неведомую даль.
Таня ответила истерически-нервным хохотком. Её мурзатое личико, в обычности имеющее здоровый румянец на щеках, синюшно побелело. Она вдруг схватила камень с полки, которым точат косу, и протянула ему.
- На, приложи этот камень к сердцу и скажи что твёрже!
Карябая лоб, она нервно смахивала непослушную чёлку. Они уселись друг напротив друга, опустив головы. Сегодняшний день предстоял быть самым долгим в их жизни. Она поднимала на него глаза, видела его чёрные волосы, опущенные плечи и думала, что, оказывается, вовсе не всё такое розовое, как раньше чудилось молодому, необременённому сердечку – розовые цветы, любовь розовая, розовый гороскоп и розовые дикие звери, розовые инопланетяне и розовое колдовство… Теперь всё это злое, колючее, воняющее нестиранными носками, вот во что превратило их чувство розовое колдовство и розовые Дикие Звери. Какой же всё-таки у горя бешеный скач. Таня подумала, что если случится самое страшное, то она тут же умрёт.
Неужели, - думала она, - он не