Произведение «Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)» (страница 11 из 14)
Тип: Произведение
Раздел: По жанрам
Тематика: Мистика
Темы: Жить взахлёблюбить до днаРусалка чёртова
Автор:
Оценка: 5
Баллы: 4
Читатели: 2772 +23
Дата:

Жить взахлёб, любить до дна (Русалка чёртова)

она его к себе. Молодое тело и кошачьи глаза, голос её бархатный, еле отличимый от гуляющего меж деревьев ветерка. Голос этот вливался ровным потоком в уши и еле слышно витал внутри пушистыми совами, будто бы пух лебяжий, сорванный ветром с подстреленного лебедя. Русалка рассказывала ему закат своей жизни. Как попалась она в лесу захмелевшим мужикам, как заловили они девчонку меж дубов, словно раненую куропатку, а после, узнав, что Маргарита дочь председателя, решили спрятать её навсегда, дабы не пролить на себя нектар мести. Рассказывала потухшим, осипшим голосом, как били девушку озверевшие люди, да так задело это Юру, что, застыв в траве, он видел этих позорных собак, склонившихся над подвывающей девочкой. Как они, остервенелые, рычали зверем, будто оголодавшие поймали молодого оленёнка. Били, забивая сапогами. Кровь прыщет на их голенища, как рассыпанная брусника, а кто-то, с отопыреным животом, особо боязливый, что попадётся на месте преступления, схватил дубину и высоко замахиваясь, бил девчонку по животу. Нет в них никакой жалости. Осень вокруг угрюмая, жёлтая, мнётся трава и кровь уже обильно пропитала землю, а всё ещё мычит Маргарита, получая в лицо тяжёлые удары - по глазам и губам. От хрипов её ещё страшнее, но постепенно страх куда-то уходит и руки с ногами начинает сводить мелкая судорога. Трещали рёбра, и рвалась кожа, как мешковина. Кто-то ещё, с седой бородой, взял в руки полено и добивал без жалости маленькое существо, которое смирилось со своей участью и уже не сопротивлялось. Ему уже страшно бить, потому что девочка хрипела горлом и пена проступала сквозь сомкнутые зубы, пузырилась у края губ и стекала на землю, а левый глаз, ещё не заплывший бланжем, безжизненно смотрел на него и ему приходилось бить через силу, что бы девчонка вдруг не ожила и не посмотрела на него этим глазом вживую. Теперь уже тело дёргалось лишь от сапожьих ударов, как мешок, наполненный хорошо перемолотой мукой. Руки, неестественно вывернутые, успокоились, совсем как предыдущей ночью, ещё дома, на кровати, во сне. Мама заходила в её комнату и лицо её непроизвольно мурзилось от вида заспанного личика своей девочки – Маргариточки, невинного создания. Рядом, на стуле, спал её котёнок, полуобнимая моток ниток. Он всегда здесь спал, ждал, когда девочка проснётся и поиграет с ним, услаждая его слух своим переливчатым, детским смехом.
Юра стал путаться. Где он? В лесу, где рядом сидит его русалка или в месте, где полушёпотом переговариваются отрезвевшие мужики. Та осенняя ночь накатывала, вливаясь в его июльское лето. Он увидел, как девочку берут за руки, за ноги… неожиданно очнулся с каким-то трепетом в ногах и руках, увидел, как реальность жестока и груба и вновь ушёл.
Несут её вчетвером. Луна освещает их строго сверху, превращая в ужасных гоблинов, которые забавы ради, растерзали до смерти человека. Трава под ними горит от мёртвого света луны. Голова девочки качается в такт шагам между рук, один глаз раскрыт. Кровь из полураскрытого рта стекает вниз – по носу на лоб.
Сердца у убийц стучат как молоточки в кузнице, когда идёт работа с железом, которое вот-вот остынет. Те, кто держит её за руки, жутко боятся, что ладони её вот-вот сожмутся… Им не терпелось поскорее скинуть её в озеро и убраться с этого места, где они наделали так много зла. В ночи все ветви деревьев казались патлами жаждущих ведьм, а сломанный забор у берега, как напоминание о том, что залезли люди не в своё хозяйство и за это могут быть сильно наказаны. Тело девочки, теперь и не тело совсем, а развалина, раздавленная гусеница в котором кости и органы будто свалены в кожаный дырявый мешок.
Юра увидел своими глазами, как безвольное тело Маргариты, вовсе не такое, каким он привык его видеть, слетело с камней немного вверх, покувыркалось в воздухе, размахивая тряпичными конечностями, и бултыхнулось в воду. Брызги поднялись вверх, но вскоре остались одни, затихающие у берегов, волны, а тело тихо-тихо упало в холодную пучину озёрного дна.
Юра вытер слёзы с глаз и посмотрел на русалку. Сидит она, подогнув под себя ноги, руки опущены к земле, будто то, что она только что вспомнила, вновь её убило, Волосы у неё рыжие, как лисья шкура, давно высохли и тихо колыхались на тёплом, лесном ветерке. Она резко подняла на него глаза и боль, дрожащая у низа глаз слезами, вырвала из его сердца всё живое, оставив дикую жалость и пустоту. Только чёрный колодец без дна, в который он постоянно падал.
- Я не понимала тогда, что со мной случилось, - заговорила она снова, и только теперь он услышал, что где-то на заднем плане поёт невидимый хор, который будто окрашивает её историю – это пели на лунной дорожке её подруги. - Я вдруг перестала чувствовать, и мне просто очень хотелось домой. Не было и минуты, что бы я ни вспоминала свою маму и свою комнату. Я шла как заблудившаяся овечка по лесу, выбирая направления, полагаясь только на интуицию. Помню, как с меня стекала вода и прилипла болотная ряска. Тогда я ещё не знала, что… мёртвая. Помню, как встала на краю деревни, вся белая как мел, а в лунном свете ну совсем привидение… если бы я знала что меня уже похоронили и оплакали не найдя тела… это бы всё равно ничего не изменило,- Маргарита опустила взгляд. – Я бы всё равно пошла. Никто не может представить себя на месте мёртвой, которая идёт домой. Мёртвому доставляет боль всё, даже летучие мыши, которые ещё живы – они летают над тобой и будто бы удивляются тебе, твоему существованию, - она ударила кулачком в землю. - Будто ты обязана гнить сейчас в земле… - Юра почувствовал, как она вновь заплакала не в силах выдержать воспоминаний, но что-то сдерживало его от того, что бы обнять её, прижать к себе и погладить по голове. - Я долго сидела на опушке, глядя в сторону своего дома и не решаясь пойти. Мне было холодно и страшно, ползали по телу какие-то противные пауки, и я сгоняла их с подвываниями. Наверное, в ту ночь эти подвывания были единственными звуками в лесу. Всё лесные жители смотрели на меня, смотрели, как маленькая девочка боится пойти домой…
- Ты решилась? – Спросил пастух, почувствовал, что перерыв в её повествовании стал слишком долгим.
- Вскоре я не смогла сдерживать себя и бросилась к дому. В окнах у нас не горел свет, а к рамам были прибиты чёрные ленточки в трауре по мне. Я долго стояла у окна молча, а потом… наверное мама увидела мою тень у порога и открыла дверь. Её лицо тогда, заплаканное, серое, убитое моей смертью, вгляделось в меня… и… Она долго не могла произнести ни слова, потом она стала белее меня. Наверное, она поняла окончательно, что перед ней её дочь, когда произнесла вслух: “Маргарита” и задрожала от ужаса…
Девушка заплакала, теперь надолго. Наверное, она уже давно не вспоминала этой истории, а Юра сегодня заставил её это сделать.
- Она не пустила меня в дом – захлопнула дверь, и я той же ночью приплелась назад – к озеру. Мне ничего не оставалось делать, я была лишь призраком во плоти. Я села в лодку и гребла до самого центра, дав себе слово, что никогда не покину своего нового дома.
- А остальные? - Спросил Юра.
- А?
- Откуда здесь другие девушки?
Она окинула его взглядом и отвернулась, глядя куда-то вглубь туманного леса, который к утру начал густеть влажным пологом уже над ними.
- Все по-разному. Шурка, к примеру, утонула на свой день рождения, а Прасковья утопилась сама, бросившись с камнем на шее в озеро с лодки, когда её бросил мужчина. У каждого здесь своя история, не менее жалостливая, чем моя.
- Как всё это страшно, - произнёс Юра, сам того не ожидая.
- Страшно? Не знаю. За всю историю человечества умерло в тысячи раз больше людей, чем сейчас проживает, так что чей перевес на земле видно невооруженным взглядом. Живые – это всего лишь те семечки, которые пока не осыпались на землю. Что можно сказать о семечках, которые ещё не созрели? Что они ещё желторотые!
Они долго смотрели друг на друга, пока всё вокруг не расплылось размытыми красками, оставив нетрансформировавшимися только глаза – окна, сквозь которые их души смотрели друг на друга, скреблись и стучали в них изнутри, просясь хоть на долю секунды наружу.
Глава 5.
Finita est comoedia
1.
Утро замечательной субботы:
Таня повела аккуратным носиком, чуть-чуть раздвоенным на конце.
- Чем-то воняет? – спросила она, убрав вылезшие из косы волосинки со щеки. – Рыбой какой-то, - она придвинулась к нему. Юра весь сжался от испуга. - Похоже, что от твоей майки, - она посмотрела ему в глаза, как ему показалось – испытующе.
- Я сразу почуял, что от неё чем-то прёт.
- Во всяком случае, лучше, чем от той, что я в стирку бросила.
- Что с тобой? Ты ничего не хочешь мне сказать?
- Нет, - бросил через плечо Юра. – Не хочу. Прицепилась!
У Тани ёкнуло в груди.
- Юра…
- Пойду, воды в баню натаскаю.
Дверь хлопнула, как пасть злобного клоуна.
Юра выскочил на порог. Облака загагулинами, дорожками изогнутыми, кругами по небу, будто самолёт Зигзага Макряга совсем недавно прокладывал себе здесь свой путь. Петух заорал вяло, без энтузиазма, будто сообщил соседскому петуху, что бы тот не расслаблялся. Залаял глухо пёс, наверное, какой-нибудь долговязый, рыжий, других здесь не бывает.
Приземистая банька, пока что глухо-пустая внутри стояла среди кустов отцветшей сирени. К её досчатой двери вела коричневая тропинка, петлявшая среди высокого разнотравья. Этой бане уж век с небольшим, и крыша её вся заросла травой и цветами. На этой крыше траве благодать, как расти – вон какой вид открывается. Сзади, почти сразу за баней, стоит шевелящаяся берёзовая роща – старые очерствевшие берёзы, подол которых весь изрубцован топорами, и молодые, как горсть цветов или большие банные веники, с ярко-зелёными листьями, которые шумят, как двигатель Мерседеса. Тихая Верба протекает чуть поодаль и роща её совсем не скрывает, а та даже оттеняет её своей чистой, без примесей, голубизной.
Юра зашёл в баню и припал спиной к стене. Не выдерживал он, механизм его души постоянно западал своими шестерёнками, ломая саму схему души и точность хода чувств. Припал спиной и уставился на старую керосинку, стоявшую на столике. Сейчас, в наше время, керосинка – вещь ненужная, антикварная, а ведь когда-то вокруг неё собиралась вся семья: бабка с пряжей, отец пил чай с сухарями, дети прилежно учились читать и решать арифметические фокусы, а керосинка горела, как ангел-хранитель, в своих ладонях преподнося семье тепло и свет.
“Да, что же это? Может быть, баня смоет с меня эти нечистые мысли, этот красивейший узор грязи?”. Взял решимо вёдра, будто от труда физического сможет улечься поднявшаяся с сердца муть.
Собака, валявшаяся доселе на боку, вскочила и бегала за хозяином всё время, что он носил воду. Калитка весело скрипела, с радостью услуживая человеку, который вернулся домой и кажется даже – листья огурцов в огороде, смахнув с себя росу, потянулись к солнцу.
- Здорово Юр! – махнул ему сосед.
- Здорово!
- Как оно?
- Всё путём.
- Топорище лопнуло. Не одолжишь мне на сегодня?
- Зайди!
- А?
- Не, не, не! Я не пью!
- По тебе видно и по жене твоей. Завидуют все. Смотри, как бы ни сглазили!
- А тебе-то что?
Из-под ног весело прыгали кузнецы, будто играли в догонялки, и жёлтые бабочки-лимонницы садились прямо на края покачивающихся ведер.

Реклама
Реклама