логическому пути, то догадался бы, что это хозяйка приюта. Была она, кстати, тоже баронесса, только Юргенсбург. Создатель, попечитель и бессменный руководитель приюта, она жила полумонашеской жизнью, уделяя всё своё время заботе о обездоленных. С бароном Тизингофом её связывало не просто давнее знакомство, но и отдалённое родство. Хотя на теплоту в отношениях это никак не влияло. Уж слишком разные они были. Он недолюбливал гражданских, она военных. Но главной преградой для развития взаимной симпатии служил невозможный характер Тизингофа.
Барон и баронесса поздоровались сдержанно, скорее следуя протоколу.
Баронесса сощурила глаза.
— Итак, Феликс, кого ты нам привёл?
— Отличный мальчишка, просто превосходный малец. И пусть только кто-нибудь посмеет этому возразить. — барон бросил яростный взгляд на стоявшую рядом служанку, будто это она собиралась с ним спорить.
Баронесса повернулась к Макару. Несмотря на жёсткие черты лица и чёрное траурное платье, говорила она мягко и обращалась на «вы».
— Здравствуйте, молодой человек. Как вас зовут?
— Макарием, — пролепетал вконец ошарашенный Макарка.
— В честь Макария Египетского, получается?
И барон, и баронесса, видать были очень религиозны, причём в православном духе.
— Что ж, приятно с вами познакомиться, уважаемый Макарий.
Макарка кивнул. Он решительно не понимал, что творится и что за чудные люди его окружают.
— Как вам наше заведение?
— Богатая тюрьма, — простодушно признал Макар.
Баронесса улыбнулась.
— Может быть, отчасти вы и правы... Теперь расскажите немного о себе.
— Нечего рассказывать, — ответил за него барон Тизингоф. — Обычный уличный мальчишка. Не хуже других. Так я считаю. — он опять оглянулся на сохранявшую каменное лицо служанку, видимо, признав в ней противника.
Баронесса не придала значения резкому замечанию и продолжила с тою же мягкостью в голосе.
— Теперь ответьте, Макарий, владеете ли вы начальной грамотой? Умеете ли писать и читать?
Этими навыками Макар похвастаться не мог. Он умел незаметно подтибрить чужой кошелёк, знак как уходить от погони, знал скупщиков, которые купят любую вещь, не задавая вопросов. То есть знал азы криминальной науки, но иной грамотой не владел.
— Ничего страшного, — встал на его защиту Тизингоф, — Иные могут быть профессорами и при том законченными дураками. Самолично я встречал совершенно безграмотных людей, которые таким умникам сто очков вперёд дадут. Так-то.
В подтверждение своих слов Тизингоф стукнул тростью об пол. Каждая его фраза была неоспорима, истиной в последней инстанции.
Баронесса не отреагировала и на эту резкость, сохраняя благодушную улыбку.
— Что ж, уважаемый Макарий, придётся вам у нас задержаться на какое-то время. — Феликс, ты ведь возьмёшь на себя его опеку?
— Пустяки. Я и сто таких прокормлю. — бросил Тизингоф.
Он обернулся к Макару. Выражение, с каким он на него смотрел, весьма походило на то, какое имела баронесса.
— Тебе здесь будет хорошо... Уж всяко лучше, чем на улице.
С этого дня уличный воришка Макар стал воспитанником приюта «Счастливая обитель».
Многие из подопечных баронессы Юргенсбург имели схожую биографию. Сироты, беспризорники, брошенные родителями, либо сами сбежавшие от них. Макар не выделялся на их фоне.
Приютское воспитание отличалось от модных тенденций, освобождающих учащихся от дисциплины и выполнения каких-либо заданий. Хотя и особой строгости не было. Баронесса прощала любую шалость. Проступком, достойным порицания, на её взгляд, был лишь пропуск церковной службы и рассеянность во время молитвы. Только за такое она могла строго отчитать. А за разбитую вазу или съеденное из зимних припасов варенье никогда не ругала.
— Нехорошо, — обычно приговаривала она, осуждая больше само происшествие, чем его виновника.
Прислуга — вот кто ругался всерьёз. И их боялись.
Постепенно, не сразу, но быстрее, чем можно было бы ожидать, Макар обвыкся в новой обстановке. Поначалу многое его поражало. Как так? Кормят по нескольку раз в день, спать можно в мягкой постели и никто не бьёт. Но к хорошему человек привыкает быстро.
Макар забыл о своём воровском прошлом. Только недавно вовлечённый в преступный мир, он ещё не успел проникнуться его духом. Он так и не стал членом ни одной шайки.
Так что о возвращении на улицу Макар и не помышлял. Наоборот, боялся, что его выгонят. Прежняя жизнь стояло перед ним настоящим кошмаром. Он всё ещё не отделался от ощущения ирреальности, только теперь сном казалась вся его жизнь, и была она страшным сном. Чтобы вновь в неё не попасть Макар, по собственному разумению, должен был постараться. Приученный, что без усилий ничего не достигнешь, мальчик по мере сил помогал по хозяйству.
Баронесса не могла нахвалиться на него. Но Макар ничего особенного за собой не замечал. Всего то слушался, делал, что говорят, носил воду на кухню, помогал прачке развешивать бельё, заботился о самых маленьких воспитанниках. За что же его хвалить? Но и баронесса, и барон считали иначе.
Тизингоф был хорошо осведомлён о том, как живётся Макару. Он исправно, два раза в неделю навещал его, неизменно принося какие-нибудь гостинцы.
А однажды он заявился ещё более торжественный и важный, чем обычно. Спросил Макара, нравится ли ему в приюте.
Макар ответил, что очень.
— Но, к сожалению, ты здесь больше не сможешь оставаться, — барон горестно покачал головой. Затем лукаво улыбнулся. — Теперь ты будешь жить у меня. Я официально стану твоим опекуном. Ты знаешь, что это значит?
Макар не понял всего. Ему хватило лишь фразы «будешь жить у меня». Барон был для него добрым волшебником, воплощающим чудеса в реальность, и жить рядом с ним стало бы вершиной счастья.
Барон Тизингоф жил старым холостяком. Всю прислугу ему составляли старый лакей и соответствовавшая ему по возрасту кухарка. Усыновлённый мальчик внёс заметное оживление в этот дом. Макар и там не расстался с приобретёнными в приюте привычками, в том смысле, что всё время порывался делать за слуг их работу. Евсеич, ворчавший на всё и всех, не находил чем попрекнуть «малого хозяина», что с его, также непростым характером, означало безусловную симпатию. Кухарка так и вовсе обожала Макарку, при каждом удобном случае буквально впихивая ему всевозможные сласти в рот.
Начальствовавший над всеми Тизингоф запретил называть его «господин барон», а только Феликсом Карловичем. Как и обещал, он официально усыновил Макара, передав ему свою фамилию и титул.
Постепенно, медленнее, чем можно было бы ожидать, Тизингоф превратился для Макара из «доброго волшебника» в доброго опекуна.
Обучив Макара необходимым азам грамоты и этикета Тизингоф устроил его в хорошую гимназию, директор которой отличался внимательным и снисходительным отношением к детям.
Неумолимый в достижении поставленных целей и неукоснительно следовавший устоявшимся правилам барон Тизингоф не проявлял никакого насилия над личностью своего пасынка. Питавший пренебрежение к «штафиркам», он не определял для него будущую стезю, предоставив делать выбор ему самому.
И Макар сам решил после гимназии поступать в юнкерское училище. Тизингофа он боготворил и других вариантов для него не было. Только в военные!
Обучение военной науке давалось Макару легче, чем освоение чисто гуманитарных дисциплин в гимназии. Правда, баллов для портупей-юнкера ему всё же не хватило. Так что в полк, где служил его опекун Тизингоф-младший попасть не смог. Конно-Гренадерского не было среди вакансий. Макар не сдался. Отслужив год в драгунах, он поступил в Офицерское Кавалерийское Училище, которое уже окончил по первому разряду. Офицерское собрание Конно-Гренадерского полка одобрило его кандидатуру. Несколько неясное происхождение никого не смущало. У многих аристократов были приёмные дети. Герцог Лейхтенбергский растил приёмного сына. Макар на равных влился в полковую семью. Всегда аккуратный, ответственный и исполнительный. Его уважали как честного человека. Ему доверяли как надёжному товарищу. Барон Макарий Феликсович Тизингоф стал достойным продолжателем рода. И никто не посмел бы этому возразить.
