может сказать? Попросить о себе? Нет, понять нетрудно и ей – это всего лишь тень отца, во имя памяти о нём Сигер держит её при себе. Продолжает, мол, традиции, уверяет народ, что ничего не изменилось и сам он всего лишь верный сын своего Царя.
А во всём винить следует Эву! Она отступница, предатель и убийца!
– Тогда скажи, что признаешь меня своим царём, – произнёс Сигер.
Зачем ему это было нужно? Тогда Алана не понимала в полной мере, не чувствовала. Она и без того ему покорна, сидит, не высовывается. Зачем ещё эти признания с глазу на глаз? При народе она бы ещё поняла. А так?
Позже Алана поняла, вспоминая весь разговор, что ему просто нравилась её покорность. Она пришла спросить о сестре, явно беспокоясь о ней, а я заставлю её снова вспомнить кто тут власть! – вот и вся суть.
– Я… – хотелось расцарапать ему лицо, хотелось кинуться, никогда уже не думая о себе, с головой уйти в борьбу, но чего бы она добилась? Только бы рассыпалась, осталась бы забытой и никто не отомстил бы за нее. – Я признаю.
– Своим царем, – подсказал Сигер.
– Своим царем, – повторила Алана.
– А теперь полностью фразу, – он не унимался. Будь на месте Аланы кто-то другой, разговор вышел бы жестче, а может и не дошёл бы до такого требования. Но Алана не могла ему возразить, она вообще ничего не могла сделать, полностью завися от него, его настроения и его милосердия.
Во второй раз оказалось легче.
– Я признаю тебя своим царем, – оказалось, надо просто говорить, говорить и не думать. Сигер был доволен, а Алану весь вечер тошнило, точно она съела что-то несвежее.
Алана хочет действовать и не может. Она не знает как ей поступить и где быть полезной. Она пытается подслушивать разговоры, но разговоры больше о том, что надо запасаться рыбой и водорослями, а ещё солью, а не то неясно что там будет.
А ещё разговоры о том, что Эва – преступница. Громкие, нарочитые и от того, как кажется иногда Алане, действующие больше на её сторону. Как верить громким обвинениям, произнесенным неверным и глумливым голосом? Очевидно же, что это ложь, ложь, ложь!
Алана хочет пресечь подобные разговоры, но не знает как это сделать. Она проходит мимо сплетников с прямой спиной и отсутствующим взглядом, делает вид что не слышит. Она знает – от неё ничего не ждут, для всех вокруг Сигер создал образ болезненной царевны, которая тяжело переживает уход отца.
Алана понимает – если кто-то и планирует что-то против Сигера, то ей об этом никто не скажет. Для всех она выглядит слабой, никчемной, покорной Сигеру, болезненной и глупой. О чём-то позаботился сам Сигер, где-то сглупила она сама – как глупы были её годы!
Алана корит себя за то, что бывая на заседаниях отца, она никогда не была серьезна. Алана клянет себя за все спетые песни и танцы, за сплетенные венки с мелкими жемчужинками и за все радости, которые закрыли от нее опасности будущего и теперь делали слабой.
Все знают – царевна Алана недалека умом, ей по душе песни и пляски. Её даже не рассматривают как союзника.
«Как врага, впрочем, тоже» – думает иногда Алана, но тут же мрачнеет ещё больше. Она и не враг ведь! Она не способна на войну.
Алана много молится, часто бывает в Храме Вод. На нее это не похоже, на прежнюю неё. Но теперь это единственное место, где нахождение в молчании не вызывает вопросов. Алана молится за то, чтобы вернулось тихое, мудрое море. Алана просит о том, чтобы всё как-то спокойно разошлось, и радость и покой вернулись к ней. Чтобы никто не умер…
Алана жадно вглядывается в лица придворных и не находит ответа, поддержки, союза. А ведь должен же быть кто-то, кто не принимает Сигера! Как они умеют притворяться?
Алана вглядывается мельком… что она предложит, если даже обнаружит чью-то ненависть? Что она вообще способна предложить? Она даже песен уже давно не поет, сидит в своих покоях, почти безвылазно сидит, и то молится, то читает что-то, но сама не знает что. Что-то о том, как сухопутные пытались море захватить. Или это была прошлая книга?
Алана не знает. Ей некуда себя деть. Дни её долги, мучительны, бесполезны…
Алана усердно молится в Храме Вод и море отзывается ей в такую же бесполезную и мучительную, полную краткого тревожного сна ночь.
– Царевна…– рука касается её, и Алана вскакивает с криком, но тут же рот ей грубо зажимают. Нельзя кричать. Нельзя.
Алана не борется. Ей чудится, что её пришли убивать по приказу Сигера, что она ему больше не нужна. Это даже даёт ей какое-то сонное облегчение, но свечное пламя выхватывает из полумрака лицо Шарни.
– Не кричи, царевна, – она выпускает её голос, позволяя вскрикнуть, если потребуется, но Алана молчит. слишком уж убедительна Шарни в своем ночном приходе.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает Алана. Она говорит шепотом, но сама не понимает этого. Этот шепот приходит к ней сам собой.
Шарни молчит, оглядывается, зачем-то заглядывает даже под кровать. Алана не возмущается – её ни во что не ставит даже служанка! – дожилась!
Заслужила.
– Царевна, – Шарни садится на её постель, не спрашивая даже разрешения, – ты ещё хочешь действовать?
Сон пропадает окончательно, разжимает свои объятия так стремительно, словно никогда больше не надеется заключить Алану в свои сети. Алана даже пытается вскочить – волнение проходит по всему телу огненно-ледяной волной.
– Царевна, – продолжает Шарни, – если скажешь что нет, я уйду и забудем об этом.
– Хочу! – она не спрашивает что нужно и во имя чего действовать. Тело радостно отзывается на сам порыв: действие! Ум трепещет: действие, действие!
Наконец-то пропадет оцепенение. Наконец-то Алана сделает хоть что-нибудь. Наконец-то! и пусть это будет последнее, что она сделает…
– Царевна! – пугается Шарни, – тише! Ох… как тебе повезло, что я тебе не враг. Могла бы выдать тебя Царю!
Алане даже это не приходит в голову. Она не умеет подозревать всех и вся. Она верит людям и в людей. Она молода и не знает ни жизни, ни смерти.
Запоздалый страх сжимает горло. Алана испуганно смотрит на Шарни, наглую, в общем-то, служанку, вжимается в покрывало, словно то может её защитить от всего на свете.
– Дитя-я…– вздыхает Шарни, – если бы я хотела тебя сгубить, я бы выдала тебя Царю ещё давно. Не верь просто всему, что будет. ты хочешь действовать?
– За Эву? – спрашивает Алана.
– Нет, за болотников! – фыркает Шарни. – Царевна, конечно, жесткая и подлая, но она не цареубийца. Нас, преданных людей, мало. Мы должны быть осторожны. Мы должны сами с нее спросить за сухопутных и выдачу сокровищницы. И сами её судить, если придется. Мы – представители моря.
У Аланы идёт кругом голова от счастья и вопросов. Представители моря? Нас много? Мы?..
– Но для того надо сбросить сначала врага. Эва враг неоднозначный, а вот…
– Сигер? – подсказывает Алана и Шарни чуть не стонет от разочарования:
– Дитя, не зови ты его по имени!
– Я с вами, с вами! – торопливо соглашается Алана, хотя толком её никто еще никуда не звал. Но это действие. Это хоть какая-то полезность. Это против Сигера! Надо разобраться с ним. надо сначала разобраться с его преступлением!
– Тише! – шипит служанка. – Ты понимаешь, царевна, что это опасно? И ещё потребует определенной хитрости?
Хитрить она не умеет, но смерти не боится. Во всяком случае, смерть никогда еще не была к ней близка, потому Алана думает, что не боится.
– Пусть, пусть опасно. Я согласна.
– Я так и думала, – Шарни добреет, – ребята не хотели, чтобы я тебя вовлекала. Ты ещё ребенок, царевна. Да и опасно это.
– Я царевна, прежде всего, я дочь моря! – гнев прорывается и в Алане. Её не устраивает собственная ничтожность, её не устраивает тень. Ей хочется буйствовать тоже. она не ребенок!
Она даже будто бы выше становится, покрывало забыто, Алана грозно сверкает глазами, но Шарни не боится – в её глазах царевна всё ещё дитя, хотя она и первой выступила за то, чтобы это дитя было с ними.
– Во-первых, – объясняла она сомневающимся соратникам, – с нею никто не считается, а значит, никто не заподозрит. Во-вторых, она всё равно близка к нему. И если с ней что-то случится, никто с нас не спросит. И ещё одно… она всё-таки море, а море не выдержит без движения. Лучше она будет под нашим присмотром, чем попытается что-то вытворить сама.
И даже после таких весомых аргументов Шарни пришлось ещё много уговаривать соратников. Соратники – в основном люди из Храма Вод, прислужники, простой народ, колебались. Редкие представители знати, державшиеся тенью, тоже воздерживались. Но вскоре Шарни победила – пришла первая поддержка.
– Вообще-то, это хорошая идея, – сказал Ромул, он был здесь тайно, и Шарни гордилась его работой. Он был едва ли не единственной ниточкой, позволявшей царевне Эве удерживать связь с Морским Царством. Правда и скрывать Ромула приходилось так, словно он был настоящим сокровищем. – На неё и правда никто не подумает.
Шарни больше надеялась на то, что так она сможет защитить царевну. Та и правда море – а море такое, терпит, терпит, а потом поминай как звали – разошлось штормом, расчернелось. А так может они прикроют её, защитят, да и у девчонки будет смысл держаться при покорности, хотя бы для вида.
– Тогда помогай, дочь моря, – предлагает Шарни, улыбаясь. – Для начала ты должна сказаться совсем больной.
Алана в изумлении смотрит на Шарни. Ей-то кажется, что действие – это сейчас же идти к Сигеру, обвинять его открыто или, на худой конец, по Царству собрать всех, кто им недоволен. Или идти к Эве. Или…
Но сказаться больной?
– надо, чтобы ты вообще не вызывала подозрений, – объясняет Шарни. – И ещё надо, чтобы он пожелал показаться заботливым царем и братом и навещал тебя.
Видеть его? снова?!
– У тебя есть шанс отказаться, – Шарни читает отвращение в глазах Аланы и ей даже хочется, чтобы девочка испугалась. Но та дочь моря и лишь упрямо кивает головой: что ж, она сможет, выдержит!
Всё выдержит, потому что теперь она тоже будет в действии, она докажет полезность, она им всем ещё покажет, всем, кто не считался с нею!
(*)
Больше историй о Морском Царстве в рассказах «О почтении», «Без жалости», «Чудовище», «О спасении», «Об одном колдовстве», «Смута», «Первый шаг», «Пена расходится морем», «О недоверии», «О болезни» , «Чёрные волны» ,«О новых мерах» , «Море не плачет», «Несговорчивые» и «Воды гиблые». Вселенная Морского Царства задумана мною как
