чик

            ЧИК


      -Чик! Чик! Ты куда запропастился, чертёнок этакий?! Извини, извини, дружище! Кушать подано…  прошу к столу.
Послышался тяжёлый шлепок о доски настила. Чик в своём тёплом, уютном гнёздышке сладко потянулся, покряхтел, подвигал усами. Холодно снаружи, но кушать надо, тогда даже лютый мороз не страшен и спится хорошо, сладкие сны снятся, игривая, остроносая соседка Чикиха…  и всё такое. Горностайчик Чик тяжело повздыхал, на всякий случай громко пощёлкал. Мол, выхожу, иди к себе, пахучее, гремучее, дремучее Чудище. А Чудище не уходит, стоит в открытой двери, смеётся, разевая зубастый рот, исторгая клубы пара.
«Ну и соня ты, дружище! Ну, прям мой сынуля, никак в школу не поднять. Как старичок, потягивается, кряхтит… - тяжело со стоном вздохнул, точно большой, уставший олень переступил ногами, крепко скрипнув подмёрзшей, ломкой снеговой крошкой, наметённой в щели из-под двери. Выдул облако, хакнул зябко, - вот такие дела, дружище, все не слава богу…» - затворил дверь.
Чик изогнул спинку, чихнул густым, бензиновым и ещё непонятно чем пахнущим воздухом. Быстро прошмыгнул по углам, кося острым глазом на лежащую на полке большую рыбу: вкусно пахнет… но посмотреть надо, вдруг, кто из врагов, да и за друзьями глаз нужен, присматривается из далёкой норки к его законной добыче. Нет никого. Всё тихо.
Горностай - рыбку за спинку, дёрг… ух, как холодно. Уже пристыла к доскам, и дервенеть начала. Чик за хвост её острыми зубами уцепил, оторвал, потащил себе в норку. Тащит, всеми лапками упирается, выгнулся, хвост беленький с чёрной кисточкой на кончике – туда-сюда – так и мелькает.
Уф… тяжело, и сыт, вроде, Чик. Но уж больно рыба свежа, да и не ловит горностай рыбу, не умеет, а любит у плавников погрызть, там са…а…мые жирнющие места. Тащит Чик рыбу, слюнками исходит и ругается: не хватало забот, зачем лишнее ему… Соображать Чудище должно: скушает угощенье Чик, вот и подавай тогда новое, а то навалит всякого добра… мяса, рыбы. Прячь, охраняй, а завидущих глаз, ой, сколько, - весь изойдёшься в тревоге. И вообще, не порядок – жадничать.
А всё же хороший друг у горностайчика: большой, добрый, рокочет всё время о чём-то. И зовёт,  это горностайчик понимает,  зовёт Чика – Чиком! Как он понял? Да просто!..
Вышло как-то из тёплой норы это большое Чудище, а Чик оголодал маленько. Леммингов нет, мышей нет, крыс разогнал, передавил, да они и противные, несъедобные. Бегает в тёмном коридоре, крошки всякие собирает. И вот, слышит: «Чик! Чик! Давай дружить!» – и кусок мяса – шлёп - на пол. Ух, как вкусно пахнет! И страшно Чику, но есть хочется. Долго метался Чик в своём углу, пугая Чудище: громко сверчкал, чикал. А тот только смеётся: «Успокойся, дружище, это тебе угощение за работу. Избавил меня от крыс. Совсем зажрали, серые, все запасы извели».
Горностайчик – мужик соображалистый, прикинул, что к чему, и поселился в коридоре, норку в старом матрасе сделал: тепло, сытно… Лежит себе да слушает. Вот дверь хлопнула, пошагало Чудище на улицу: снег заскрипел, лыжи деревянные хлопнулись о тропку, прошуршали в тундру. Ну и добро, принесет зайца или куропатку, тоже вкусно. Чик тем временем по старому крысиному ходу – в домик, в тепло, и интересно тут, да и мышки кое-где шебаршат. Никак Чику всех их не переловить. Но он особенно и не старается. Без дела зачем лютовать… пусть себе выводят мышат в старом валенке под кроватью. Мало ли что… поиграть можно и тёплой кровушкой разогреться.
Первый раз, когда Чик попал в комнату, нос крепко разбил. Прыгнул он на стол, туда-сюда, смотрит, птичка рядом, он – хвать ее, да как дастся мордой о пустое, но очень крепкое. Странное что-то, тут тепло, а за этим… непонятным, снег лежит, вьюга воет. Но больше к окошку Чик не подходил.
«Ничего интересного, - решил - подумаешь… не пускает, и не надо, у меня свои дороги». Но любопытного много, и бумаги шуршат, и ящик разными цветами мигает, шумит, гудит что-то в нём. Похоже, что много Чудищ в этом ящике, как только они туда вместились? Убрался Чик к себе в гнездо от греха подальше. Всё ж иногда забегает в тепло, но лишь для порядка, мышей чтоб не развелось больше положенного.
Иногда и без надобности приходится забегать. Друг его – большое Чудище - уже долгонько не гремит сапогами, еды не подкладывает горнастайчику. Никак, опять приболел? Наверное, приболел… Чика этим не удивишь, запах тогда тут стоит!.. Чик однажды на столе сидел, так упал, надышавшись, какое уж у друга здоровье… На воздух отдышаться убежал, сидит на хвосте, головой трясет, брр…
Но есть хочется, опять бежит в дом, посмотреть, как там дела. Нет, лежит Чудище такое-сякое, стонет, бормочет что-то. Чик и понимать уже начал это утробное бормотание. Но и поневоле прислушиваться будешь. Много дней и ночей может лежать его большой товарищ. Ох, и воняет тогда кругом, и кушать Чику нечего. Вот  тут  самое  время поругаться. Вот уж Чик старается, из дырки в полу выглядывает, орёт благим матом, на стол, озлившись, прыгает, еще пуще кричит. Его друг лишь отмахивается: «Потерпи, дружок. Ужо… накормлю  тебя маслом, сальца дам. Потерпи, дружок, сердце у меня…»
А  Чик от  таких  слов уж и  лютует, и слюнкой исходит. Он ведь знает, что такое масло и сало, все такое вкусное…  тепло-то как в желудке, и всему Чику жарко от этих, в любой мороз по зубам, душистых кусочков. А лютует Чик от запаха -  едкого, тяжёлого – от которого у него голова кружится, и спать хочется. И плохо Чику. А значит, и другу плохо. Идёт этот запах от посуды, прозрачной и высокой - от стакана – и даже от стола, и даже от пола. Всё пропитывается этим запахом. О друге и говорить нечего… Раньше по-другому было.
Было у Чика два друга: вот этот, большой Ваня и поменьше жила тут… с голосом высоким, громким. Вера её звали. Вроде, мешала Чику своей беготнёй. А вот нет её, и как-то поскучнело кругом. Ветер злей стал, мороз лютей, и Ваня совсем изменился.
Давно ещё он Вере сказал, мол, ты в эту дверь не ходи, там Чик обитает. Смотри, какие морозы. Не беспокой его. Это верно, хлопают с утра до вечера дверью, лишь в ночь можно отдохнуть. Хоть горностай и смелый парень, но осторожность не помешает, в тундре, в диком краю, опасностей много, приходится на каждый стук под пол, под доски шмыгать. Потому на Ваню Чик частенько шумит, пугает на всякий случай. И на Веру шумел. Шумел… но когда это было?..
Теперь только на Ваню, если разбудит, не вовремя появившись в его владениях, тут Чик начнёт возмущаться взаправду, ох,  он и кричит… ох, и оглушительно щёлкает, ох, и чикает, за что, надо сказать, и получил своё прозвище. Ваня, конечно, сердится, но близко не подходит, лишь ворчит: «Ты чего раскричался? Я тебе свежего мяса принёс, а ты, неблагодарный, орёшь. Но Чик кричал и от радости, нюх-то у него, ого-го! сейчас погрызёт свеженинки, и чтоб Ваня знал: хоть он и большой, и страшный, а Чик его не боится,  дел у горностая много, мол, иди отсюда…
…Раньше горностай жил за ручьём, в норке у большой валежины. Однажды погнался за мышью, долго её гонял, устал, притомился, решил передохнуть,  осмотревшись, увидел, что далеко забежал: запахи кругом чужие, неприятные, но и съедобным пахнет. А есть Чику хотелось: мышь сидела в норке. Ждать горностай не умел, не для него такая охота. Запрыгал он в сторону вкусных запахов. Долго лазил возле странной, огромной то ли норы, то ли горы из дерева, и ещё много чего-то непонятного, холодного и крепкого, навалено.
Всё же Чик нашёл маленькую дырку, осторожно забрался, оглядываясь и принюхиваясь. А там… Всем родственникам Чика за всю жизнь столько добра не съесть.
Чик обрадовался, давай мясо грызть. И так увлёкся, что не заметил, как к нему подобрались две огромные крысы. Еле Чик увернулся. Выскочил из домика, кричит, злится… Да как же эти воровки смели его напугать. Ах, наглые!.. Рванулся  Чик назад и сразу же белой молнией на врагов налетел. Куда там крысам с горностаем тягаться! Маленькую он сразу уложил: за загривок - и всё! А другая, старая, хитрая, пыталась в угол забиться, нет уж… Чик по стенке, по потолку, с одной стороны, с другой бросается. Не выдержала серая хищница, наутёк рванулась, тут её Чик и перехватил. Но сколько этого зверья оказалось в округе и не счесть. И все к мясу лезут, на Чика зубами щёлкают. Горностай даже ушёл, но не надолго. Привёл он подружку, Чикиху.
Ваня, открыв дверь, долго их разглядывал, стараясь понять, кто из них – кто, и как звать. У одного мордочка потупее, ушки кругленькие, но телом покрепче, подлиннее. Пусть ты Чиком будешь. А ты, значит, Чикиха… Ну, правильно, смотри, какая рожица пройдошистая. И сама, как веретено, чуть что, на мужика в драку бросается.
С месяц Ване и Вере горностаи спать не давали, свою территорию от крыс очищали. А тем идти некуда, они только в соседстве с людьми живут: сражались насмерть. Главное, их логово было под крышей вагончика, лаз туда один, и крысы его внимательно охраняли. Чика чуть не загрызли, когда он один туда попал, путь назад три здоровущих отрезали, а штук пять давай его гонять по всему чердаку.
И пропал бы Чик, если бы не Ваня. Как он начал снизу дубасить палкой по потолку, крысы-то и обмерли на секунду, а Чик в это время и вышмыгнул вон. Вот после этого у них и началась настоящая война. Чик с Чикихой гнездо под полом свили, Чикиха по весне маленьких горностайчиков принесла. Вот горе началось: гнездо не бросить, вмиг лишат потомства, серое зверьё, но и на чердаке такие же дела, и там маленькие пищат.
Стал Чик караулить крыс у входа. Только появится серая, он – прыг на неё, и за загривок. А тем терпежу нет, на чердаке кушать нечего, к мясу, к крупе, к сухарям идти надо. Совсем довёл до ручки Чик серое зверьё.
Однажды он схватил первую крысу, а следом ещё лезет, и его за хвост – цап! А другая за лапу. Заверещал Чик, как молния Чикиха влетела. Пять крыс положили в этот раз горностаи. А потом забрались в их нору и последних крысят передавили. Теперь никто им не мешает. Если б не семейные дрязги…
Чикитята подросли, разбежались по обширным Ваниным владениям. Живут себе - не тужат. Только вот Чикиха ни с чего озверела, набросилась как-то на Чика, такую ему трёпку устроила, что Ваня выскочил, ругаться начал, успокаивая их. Да куда там… летит вата из гнезда по всему коридору, катаются белым клубком Чик с супругой. Схватил Ваня мухобойку, да как хлопнет резиной по спине Чику, но и Чикихе досталось.
Разлетелись они в разные стороны, мечутся в углах, трещат друг на друга и на Ваню, что отношения выяснить не дал. Плюнул Ваня: «Ну и чёрт с вами, не можете жить по-человечески, расходитесь. Только я вам мясо по углам таскать не собираюсь».
Не помирился Чик с супругой. Обиделся и на Ваню, ушёл. Правда недалеко, в железный контейнер, там рваная фуфайка валялась, и Ваня хорошую рыбу прятал. Так что, пока Ваня спохватился, Чик здорового чира крепко ему подпортил: печёнку выгрыз, и где пожирнее: брюхо и под плавниками погрыз.
Хозяин в город собрался ехать, глядь, а рыбина обглодана. Стоит и ругается: «Ах ты, рожа бесстыжая! Ну, не сошлись характером, разъехались. Так я при чём? Я ли тебя не кормлю, оглоеда! Я же специально у твоей бывшей еду оставляю, может помиритесь?..»
А Чик на Ваню смотрит, вроде слушает, вроде понимает. Кажется Ване, что и вздыхает, мол, что же я сделаю, природа, батенька… бывает с