Тебя.
«Под присмотром» засыпалось вовсе не так хорошо и спокойно, как Михаил было надеялся. Хотя Лестер честно выполнял условия сделки – сидел на стуле и не шевелился, читая что-то в букридере – Михаилу трудно было сосредоточиться, чтобы расслабиться.
Понимая сам, как это глупо, он принялся считать баранов, которых удалось-таки заставить прыгать через забор. Вначале они делали это по одному, но потом почему-то ломанули всей толпой: целое стадо!
Баранов, как выяснилось, гнала его бабушка. Вернее – выгоняла из загона, направляя на луг – пастись. На Михаила она махнула прутиком:
– Ах ты, пострелёнок! Ну-ка, не балуйся! А то дед и к вечеру не соберёт этих лохматых бекалок!
Михаил понял, что и правда: выращиваемых в-основном для высококачественной природной шерсти баранов правильней оставить в покое. Луг с мяконькой травкой ещё дед деда с большим трудом отвоевал у вековечных елей и сосен, покрывавших пологие стороны лощины.
А он – сходит-ка лучше на речку. Пусть выкупаться не удастся, потому как уже холодно, а вот побродить по берегу, покрытому жёлтеньким, как на картинке, песочком, и окатанными в красивые овалы камушками, и посмотреть, как в кристально чистой воде плавают мальки форели – запросто.
– Ба! Я пойду к реке.
– Опять будешь пялиться на безмозглых рыбёшек?
– И никакие они не безмозглые. Это бараны у нас безмозглые! А рыбёшкам я в понедельник и вторник крошек давал – так они вчера меня уже ждали!
– Хм… Ну ладно – беги, что ж с тобой поделать. Смотри только – ноги не мочи! Вода уже холодная.
Вода у них в горной речушке, если честно, и всегда была холодной. Купаться Михаилу разрешали только в сооружённом дедом Питером бассейне: пятиметровой мелкой чаше, куда просто вылили машину жидкого цемента, размазали по дну, и выложили крупными плоскими камнями. Слоистый, поблёскивающий на изломе сланец, подходил для этого как нельзя лучше. Но сейчас дед воду из бассейна уже спустил: боялся, что внучок, приехавший на каникулы, простудится с непривычки.
Форель действительно уже ждала его там, у крупного чёрного камня. В тени которого косячок рыбех и остановился, помахивая хвостами, чтоб не унесло водоворотами. Впрочем, здесь вода почти стояла: в яме навроде омута, но – с чистым песчаным дном.
Михаил вывернул карман, и честно вытряхнул в воду то, что умудрился смести со стола после завтрака – он знал, что бабка видит, и знает про его «подпольные» действия, но не останавливает. Да и вообще – он чувствовал, что родители матери балуют его. И иногда беззастенчиво пользовался этим: чтоб попозже лечь спать, побегать по запрещённой территории «экологического парка» в полумиле от их шале, или – недоесть обрыдшую формокашу.
Рыбехи налетели – словно женщины на магазин, объявивший Рождественскую распродажу. Михаил с интересом следил, как крупные кусочки хлеба провожают до самого дна, гоняя по всей яме десяток рыбок покрупней, а мелочь тычется по поверхности, подбирая те частички, что помельче. Вот прикольно!
Он лёг, поёрзав, прямо на камень, подперев подбородок кулачками.
Ему казалось так странно и интересно наблюдать за живыми тварями в живой природе… Там, дома, в городе, такого точно нет. Единственные «животные», которые ещё не вымерли от смога – вороны. Да и те – сидят по полуголым ветвям деревьев, которые ещё признаны живыми и не утилизированы, нахохленные и хмурые. И даже в обслуживаемые государственными служащими кормушки летают – словно с неохотой. Как бы исполняя ежедневную нудную, и поэтому – обрыдшую, работу.
Он и не заметил, как солнце оказалось прямо над камнем – светило теперь точно в глаз. Достав из кармана мобилу, он обнаружил, что прошло уже два часа!
И как это ба ещё не звонит, сетуя, что он хочет, чтоб у неё обед остыл!..
Со вздохом расправив и потерев подзатекшие члены, он пошёл, а затем и побежал вприпрыжку домой.
Ба или дед не вышли встретить. Странно.
Он забежал внутрь.
О-о!..
Бабушка и дед сидели на стульях, крепко прикрученные к ним скотчем, а над ними склонились трое мужчин в чёрных комбезах, и шапках с прорезями для глаз на голове.
Четвёртый поспешил захлопнуть дверь за вбежавшим Михаилом, и буркнуть вполголоса:
– Теперь – все!
Михаил понял, что их пытается захватить в заложники очередная банда экстремистов, которых развелось столько, что и названий всех не упомнишь! Но явно – какие-то радикалы. Которые, маскируясь, днём работают на своих рабочих местах как ни в чём не бывало, а в выходные или по ночам творят теракты, и, врываясь в дома, убивают ни в чём не повинных людей прямо в их постелях… В знак протеста против очередного «чего-то-там!..»
Он знал, помнил, что говорили в начальном, и вдалбливал отец: пощады не будет! А ещё, вероятно, раз они все – в отдалённой от людского жилья местности, деда и ба будут вначале пытать. Чтоб узнать, где семья хранит деньги. И дед – реактивы для устранения загрязнений Роханского водохранилища, где он до сих пор работает смотрителем.
Вероятно, это будет диверсия по отравлению как раз заповедника.
Все эти мысли пронеслись в голове Михаила словно ураган – пока он оборачивался на звук захлопываемой за его спиной двери. В ту же секунду он бросился на пол, и влетел под стол: знал, где у деда сигнальная кнопка.
Кнопки не оказалось. Вместо неё светлым пятном выделялся квадратик древесины столешницы, а внизу валялось что-то явно растоптанное сапогом.
– Ишь, змеёныш, – прошипели над ним, и сильные руки грубо, треснув его головой о перекладину так, что искры из глаз посыпались, выволокли Михаила наружу, – Шустрый какой. И хитро…пый. Расслабься, пацан. Мы вас будем убивать… медленно. Тебя – последним. Мы же – гуманисты! Гы-гы…
От ядовитых смешков Михаила аж затрясло! Но он постарался внешне никак эмоции не проявить – не хотел дать этим повод позлорадствовать!
Его прикрутили, да так, что и не вздохнуть, к третьему стулу. Развернули к прародителям.
И действительно: Михаилу пришлось наблюдать, как деда жгли утюгом, паяльником. Топором, по одному, отрубали пальцы ног. Бабушке налили на ноги кипятка из большого чайника…
Где-то через полчаса изощрённых издевательств, когда у него уже кончились слёзы и проклятья, и сиденье стула стало казаться раскалённой сковородой, словно через вату, донёсся голос:
– Михаил! Да Михаил же! Проснись! Вставай, скотина ты упрямая!..
Он чудом сдержался, чтоб не ударить побелевшее лицо О,Салливана прямо в челюсть. Удержало только искренне озабоченное выражение на этом самом лице… Но когда захотел утереть пот со лба, оказалось, что руки трясутся так, словно часа три провёл в холодильной барокамере.
– Что, тебя не трогали? И тоже – пытали кого-то из близких?
– Х-х… Вот …дорасты!.. Да. Пытали. И – долго. Проклятье! Твари! Сволочи. – он сел на постели. Простыня всё равно оказалась мокрой, сбитой в тугой комок. – Всё верно: они так и сказали: всё взято из моих же воспоминаний. И даже – не воспоминаний, а страхов. Опасений. Мыслей, что вот это – может произойти – тьфу-тьфу!.. И сейчас оно происходит.
– Странно. Знаешь, я ведь начал будить тебя сразу. Как только увидал, что ты открыл рот, и повернул голову… Как же получается – что они успевают показать так много до того, как всё это проявится?.. Ну, в движениях тела. И лица.
– Ну, с этим-то всё просто. Я читал, что «быстрая» фаза сна может нестись так стремительно, что события часов укладываются буквально в секунды… Это – как раз свойство нашего (чёрт его раздери!) «примитивного» мозга.
– И… Что же нам теперь делать? Как бороться-то?!
– Не знаю. Но если надумаешь – спи теперь ты. Я – на вахте.
– Нет, знаешь… Почему-то не хочется!
Утром выяснилось, что браслеты дока помогли всего пятнадцати человекам.
Да и то – техникам и учёным. Из группы, которая и так кошмаров не видала.
Остальные же встали в ужасном состоянии: болело всё, над чем в кошмарах производились «экзекуции». И ничто людей «вовремя» не разбудило… Кроме соседа по каюте.
Так что ещё до завтрака в медотсек выстроилась очередь: чтоб обработать ожоги, ссадины, вправить вывернутые на дыбе плечи, и – совсем уж тяжко! – пришить оторванный …!
[left]Особым разнообразием, кстати, сюжеты «изощрённых издевательств» не отличались: кого-то пытали действительно – в гестапо, у кого-то – из родных и близких мафия «выколачивала» долги, или информацию о коде какого-нибудь сейфа. Большинство кадровиков побывали в очередном медсанбате, где им пришивали отрезанные или оторванные руки и ноги. Или – как раз наоборот: ампутировали. Без наркоза. Капрала Уркхарта снова медленно сожгли из огнемётов – начиная со ступней… Доннер опять побывал в джунглях с ядовитыми змеями-отшельниками, и три часа мучился от нейротоксина, передающего гиперсигналы нервам… Сабуру досталось хуже всех: его