«Завистью и ненавистью пропитано всё учение социализма, —
а дела их показали себя на морях крови и страданиях
распятой ими России»
К. В. Сахаров
По улочке шли два обывателя. Обычные мещане, непритязательно и невзыскательно одетые. Но, если приглядеться, не так просты они оказывались. Хотя старательно напускали на себя беззаботности, двигались решительно и быстро. Если приглядеться ещё, можно было убедиться, что за мещанина мог сойти только один. Второй и по тонким чертам лица, и по манерам никак на «простого» не походил. При ходьбе левая рука у него постоянно прижималась к боку. Видно, привык к весу шашки.
Они пытались изобразить приятелей. Но у одного постоянно проскальзывало почтительное отношение, другой же всё время оставался сдержан. Когда рядом никого не было, тот что попроще возвращался к уважительной форме. Говорили между собой короткими рубленными фразами. Сторонились центра, избегали больших улиц.
Их остановил милицейский патруль. Шайка из матросов и рабочих, возглавляемая полуинтеллигентом.
«Мужичок» нашёлся.
— Да вы что, товарищи, — развопился он, строя из себя типичного большевистского демагога, — своих не узнаёте? Да я в подпольи с седьмого года.
«Мильтоны» опешили. И вполне могли бы пропустить без проверки документов. Если бы не было с ними старшего.
— Документы предъявите, товарищ, — железным тоном процедил он.
— Конечно, конечно. Всё понимаю. Обстановка требует, — затораторил «мужик» и полез за пазуху. Вот только вместо пропуска он выхватил револьвер. Спутник последовал его примеру. Действуя слаженно и энергично, они перестреляли весь милицейский патруль. Двое положили четырёх.
Пустились бежать. «Благородный» при этом за бок держался. Когда он уже начал спотыкаться и падать, второй затащил его в подворотню.
— Сильно зацепило?
Он откинул полу пиджака, показывая расходящееся кровавое пятно.
— Что делать будем, Сергей Степанович?
— Я умираю. Брось меня.
— Как же это? Я не могу.
— Я кончен. Дальше идти не могу.
— Потерпите. Мы уже рядом. Чуть-чуть осталось. Там, у вас, как-нибудь перевяжем.
— Оба только пропадём.
— Я вас не оставлю. Должен спасти.
— Вместо меня спаси мою семью. Им за меня отплатят. Спаси их.
— Как же я к ним прийду без вас? Что скажу?
— Я тебе записку напишу.
Слабеющей окровавленной рукой он написал несколько предложений на клочке бумаги.
— Вот, передашь жене. Сделаешь? Спасёшь их?
— Конечно, только...
— Обещаешь? Обещай мне.
— Слово даю.
— Ну иди. Пока «товарищи» не сбежались.
— Тяжко вас так оставлять.
— Ничего, я им, собакам, просто так не дамся.
— Прощайте.
— Прощай и сдержи слово.
— Всё сделаю. Или я не я буду.
Ольга Константиновна Карпинская вместе с двумя своими детьми жила в напряжённом ожидании прихода пролетариев. Раз уже приходили матросы, спрашивали о муже-офицере. Но она, даже если бы хотела, не могла ответить им, ибо и сама ничего о нём не знала. После революции все службы, в том числе и почтовая, расстроились. От Карпинского не было никаких вестей. Где, что с ним никто не знал. Должно быть, он был ещё жив, если его искали. Матросы тогда очень ругались, обзывали «офицерской женой», считая, что это оскорбление, но ничего не сделали, лишь взяли несколько вещей. Визит всегда мог повториться. И пройти не так гладко. Избиения офицеров и их семей уже начинались. Но пока не носили массового системного характера. Было неспокойно, но кое-как примирялись и с такой жизнью.
Когда в дверь постучали (электрический звонок уже давно не работал), Карпинская переполошилась, одела детей, достала заготовленный на случай ареста или выселения мешок с самыми необходимыми вещами. С бешено стучащим сердцем она пошла открывать. Вошедший был вежлив и один. Точно не большевик. Представился, по-военному щёлкнув каблуками.
— Ефим Желябкин. Унтер-офицер 126-го Рыльского полка. Имел честь служить под началом вашего мужа.
— Да, да... Только я не понимаю...
Ольга Константиновна была озадачена и удивлена. Она ещё не видела никого из сослуживцев своего мужа. Все теперь были сами по себе. Каждый спасался как мог.
— Извольте, у меня к вам послание от мужа вашего.
Желябкин вручил записку. Женщина читала, сдвинув брови. Лицо её при этом изменялось от радостного до серьёзно-внимательного и, наконец, до трагичного. Она несколько раз перечитала.
— Ещё на фронте Сергей Степанович меня здорово спас. Я ж сицилист. Меня за агитацию к трибуналу тянули. А это расстрел. Так Сергей Степанович горой за меня встал. И к командующему дивизией даже ездил просить за меня. Просто спас. И он при этом со мной говорил о политике. Со своего, правда, ни он, ни я не сошли. Его все глубоко уважали. Настоящий офицер. Таких тогда много было. А когда революция началась и у нас советы появились, житья офицерам не стало. Стали их почём зря арестовывать. Иногда просто стреляли. Я тут подумал, должок вернуть надо. Иначе, что же это будет? Посоветовал ему бежать от греха подальше. Он поначалу отказывался. Война, мол, идёт. Да только что это за война? Все митингуют, ничего не делают. Когда уже его начальника ни за что убили, решился всё-таки. Я его не оставил. Потому как одного его непременно бы шлёпнули. Вместе поехали. В гражданское переоделись, а то везде ужас, что творится. Солдаты офицеров избивают. Особенно матросы лютуют. Вы не смотрите, что я сицилист. Я меньшевик. Я большевиков не меньше вашего ненавижу. Это они всё затевают. Мы уже полгорода, считай, прошли, пока на патруль ихний не нарвались. Убило его... А перед этим он с меня слово взял, что вас выведу. Вам никак нельзя оставаться, потому как не ровён час и за вас примутся. Если его не уберёг, вас хоть спасу. Идёмте.
Ольга Константиновна, не оправившись ещё от ужасного известия, была как во сне.
— Вам бежать надо. На юг пробираться.
Ольга Константиновна не знала, что делать.
— О детях подумайте. Ни вас, ни их не пощадят ведь.
Это подействовало.
— Подождите, я соберусь.
Выйти долго не могли. Возле подъезда вертелся какой-то матрос. Желябкин пошёл разузнать. Карпинская из окна следила за ним. Она не понимала этого солдата, хотя и не подозревала — ведь ему доверял её муж, но он определённо казался ей странным. Матрос и Желябкин о чём-то поговорили. Шутили. Желябкин угостил его папиросой. А, когда тот, откинув винтовку, стал чиркать спичкой, чтобы прикурить, ударил его ножом. Прямо в сердце. Сработав тихо. Когда он вернулся, Ольга Константиновна была в ужасе.
— Я пообещал, что вас выведу и я это сделаю. А этот шум бы поднял. Идёмте. Времени мало, — он говорил с непримиримой жёскостью, — Обязательно спасу. Или я не я буду.
Ему это действительно удалось. Под носом у рыскающих в поисках «контры» чрезвычаек помог Карпинским пробраться туда, где ещё держалась власть закона.
Потом вернулся к себе домой. Понадеялся на своё пролетарское происхождение и революционное прошлое. Недооценил, как и многие, идеологических противников. Вырезав буржуев, принялись за меньшевиков и правых эсеров. Расстреливали и рабочих, и крестьян. «Всех, кто не с нами». Желябкина также пустили в расход. «Царский притеснитель» спас его от расстрела за пропаганду. Свои же социалисты поставили к стенке.
