Страсть как не люблю. Постоянно чувствую себя какой-то дешевой девкой по вызову. Противно.[/justify]
Он еще раз прополоскал рот и вслед за супругой направился к столу.
И этой же ночью, когда Лариса утомленная его скупыми и снисходительными ласками уже уснула, счастливая и влюбленная, его визави вновь появилась в спальне.
Натали, слегка прикоснувшись прохладными пальцами к плечу Сергея и повернувшись, вновь направилась в темную прихожую.
— Одевайтесь, Серж.
Натали, слегка прикоснувшись прохладными пальцами к плечу Сергея и повернувшись, вновь направилась в темную прихожую.
— Одевайтесь, Серж.
Нетерпеливо поторопила она его.
— Уже второй час пополуночи. В «Праге» сейчас самая игра. Грузинский князь Бабадишвили, объявил себя банкротом, а Алексей Семенович Губкин, на кон поставил именье под Екатеринбургом и вот уже как целый час играет только на красное. И ему, как это ни странно, все еще везет. Но я боюсь, рулетка ему скоро наскучит. Он картежник...
Идемте, вас уж заждались...
Торопливо одевшись и привычно взяв в руку трость, Сергей вышел на лестничную площадку вслед за женщиной. Она опустила короткую, стального цвета вуаль и, не обращая внимания на лифт, направилась к выложенной серым мрамором лестнице.
На улице, несмотря на поздний час и довольно сильный дождь, было довольно оживленно.
Мимо них неспешно проходили люди в забрызганных калошах и под большими, черными зонтами.
Где-то вдалеке. В Заречье, раздавалась трель свистка околоточного, слышалась брань и обрывки какой-то неизвестной Сергею тоскливой и жалостливой песни.
Натали небрежно приподняла руку и тут же, перед ними остановился небольшой, крытый экипаж на каучуковом ходу, с зажженным, граненым фонарем волнисто-леденцового стекла, подвыпившим извозчиком и довольно унылой лошаденкой, мокрой и покорной. От ее провислой спины шел пар, остро пахло лошадиным потом.
Давыдов приоткрыл дверь ландо, подал Натали руку и пропустил ее вперед, в бледно-розовое, шелково-стеганное нутро.
А в «Праге» игра и в самом деле была в самом разгаре. После того, как в 1896 году, здание вместе с трактиром выиграл в бильярд купец Тарарыкин, Прага изменилась до неузнаваемости.
Официанты в черных отутюженных фраках и белых перчатках с серебряными подносами на жестких, растопыренных пальцах, неслышно проносились по прокуренному залу большими черными бабочками.
Официанты в черных отутюженных фраках и белых перчатках с серебряными подносами на жестких, растопыренных пальцах, неслышно проносились по прокуренному залу большими черными бабочками.
Половые во всем белом и шестерки в красных атласных рубахах, шароварах и мягких сапожках, аккуратно, почти нежно выводили в вестибюль опьяневших, проигравшихся в пух и прах купчишек, расхристанных и жалобно плачущих.
Великолепные швейцары, с идеально расчесанными усами и бакенбардами, сияя золотом позументов, стояли возле двери, дубовой и резной, с матовым венским стеклом и витиевато выполненной надписью: «РЪСТОРАНЪ. БИЛЬЯРДЪ. РУЛЕТКА (6 СТОЛОВЪ)».
Давыдов разделся, небрежно бросил темно-серый плащ, котелок и трость с набалдашником мамонтовой кости на дубовую, сияющую чистым лаком доску гардероба, небрежно осмотрел зал и направился ко второму столу, где перед кучей ассигнаций, счастливый и несколько расслабленный от выпитого не в меру коньяка сидел, Алексей Семенович Губкин, известный уральский купец, помещик, один из крупнейших в России торговцев чаем.
Сергей сел за стол, достал портмоне и, положив его перед собой на зеленое сукно стола, негромко и весело проговорил, обращаясь скорее к тут же окружившим стол зрителям, чем к заводчику, неторопливо раскуривая сигару с золотистым вензелем:
— С выигрышем вас, уважаемый Алексей Семенович. Рулетка конечно дело хорошее, но уж больно непредсказуемое. То ли дело карты!?
Не желаете партеечку от нечего делать?
Со мной конечно! Во что желаете: штос, вист, стукалку, рамс, пикет?
В вист!? Вдвоем? Прекрасный выбор...
Натали присела рядом на кем-то услужливо придвинутое ей кресло и начала неспешно снимать светло-серые, тонкой выделки перчатки...
— Серж, вы уверенны, что желаете играть?
— А почему бы и нет, ma chère? Je pense que c’est ma journée...
— А почему бы и нет, ma chère? Je pense que c’est ma journée...
Сергей слегка согнул новенькую, не распакованную пока еще колоду карт. Тонкая папиросная бумага с неповторимым треском лопнула и, Давыдов, отбросив в строну шуршащую упаковку, проговорил, ловко тасуя карты.
— Что за чудо, этот запах новеньких, не игранных карт? Прелесть...
— Сережа! Сережа...
С трудом пробудившись, Давыдов, увидел над собой склонившееся лицо супруги.
— Проснись, Сережа. Звонила мама и попросила меня напомнить тебе, что в понедельник у нее день рождения. Она пригласила нас к ней, в Тропарево. Ты слышишь?
— Да, Лариса, слышу...
С трудом пробудившись, Давыдов, увидел над собой склонившееся лицо супруги.
— Проснись, Сережа. Звонила мама и попросила меня напомнить тебе, что в понедельник у нее день рождения. Она пригласила нас к ней, в Тропарево. Ты слышишь?
— Да, Лариса, слышу...
Сергей тяжело вздохнул, огляделся по сторонам и окончательно проснулся.
Настроение было окончательно испорченно. И не то, что он, Давыдов уж очень не любил свою тещу, по большому счету обыкновенную русскую бабу, нет, но тащиться в Тропарево, в скопище новостроек и пустынных дворов, редко засаженных тонюсенькими деревцами, примотанных веревками к мощным, вбитым глубоко в глину кольям, удовольствие не из приятных...
Настроение было окончательно испорченно. И не то, что он, Давыдов уж очень не любил свою тещу, по большому счету обыкновенную русскую бабу, нет, но тащиться в Тропарево, в скопище новостроек и пустынных дворов, редко засаженных тонюсенькими деревцами, примотанных веревками к мощным, вбитым глубоко в глину кольям, удовольствие не из приятных...
Они позавтракали, молча и настороженно глядя друг на друга, он выкурил сигарету и уже при выходе, бросил ей на стол довольно плотный конверт.
— Лара, сходи, проконсультируйся у хорошего хирурга. Мне кажется, тебе пора вплотную заняться своей фигурой, ну там кое-что, может быть, убрать лишнего...
На бедрах, например, талии....Да и грудь желательно несколько поменьше...
На бедрах, например, талии....Да и грудь желательно несколько поменьше...
Лариса охнула, вскочила и снова обессилено опустилась на стул.
— Что случилось, Сергей? Тебе же всегда нравилась моя фигура,...Ты помнишь, ты всегда меня «Пышкой» называл?...А грудь? Все мои подруги до сих пор завидуют моей груди....Как это понимать? Ты что, разлюбил меня? Или....Или у тебя появилась другая женщина?
— Что случилось, Сергей? Тебе же всегда нравилась моя фигура,...Ты помнишь, ты всегда меня «Пышкой» называл?...А грудь? Все мои подруги до сих пор завидуют моей груди....Как это понимать? Ты что, разлюбил меня? Или....Или у тебя появилась другая женщина?
Ее глаза округлились и набухли слезами. Она резко подскочила к раковине и принялась энергично мыть посуду, гремя ложками и роняя капли пены на кафельный пол.
Сергей поднялся, и, глядя на ее окаменевшую спину, длинные локоны волос цвета старинной бронзы бросил:
Сергей поднялся, и, глядя на ее окаменевшую спину, длинные локоны волос цвета старинной бронзы бросил:
— Дурочка ты Лариса. Да если б у меня появилась любовница, на кой ляд мне были бы нужны все эти проблемы с твоей фигурой? У меня, что, деньги лишние? Нет у меня никого, просто, наверное, старею, вот и хочется чего-то такого....Этакого. Новенького, что ли?
Он уже давно ушел и уже давно струя воды, совершенно напрасно билась в жестяное дно раковины, а эта его фальшивая интонация, казалось, все еще кружилась по кухне, натыкаясь на своем пути, то на тяжелые шторы золотистого бархата, то на закругленные углы дорогой мебели, то на все еще стоящую возле раковины Ларису, плачущую горько и безнадежно.
...Давыдов, бродил по старым Московским улочкам, с удивлением замешанном на недоверии, разглядывал старинные, промокшие фасады бывших городских поместий и особнячков. Всматривался в линялые лепные вензеля с инициалами бывших владельцев, полуразрушенные колонны заброшенных флигелей, проржавевшие флюгера на рваных крышах, пытаясь отыскать те улицы и переулки, по которым они с Натали, ночным извозчиком ехали на очередную игру. Окончательно запутавшись, Сергей заходил в ближайшую рюмочную, выпивал грамм сто пятьдесят-двести теплой водки и бездумно уставившись на разномастную шеренгу винных бутылок, украшающих стойку, ожидал прихода неминуемого, спасительного опьянения.
Кто она? Почему она приходит именно к нему? Как в конце то концов она вообще может проходить сквозь тяжелую бронированную дверь с массой хитроумных и надежных замков.
Он осознавал, что когда их тела, руки, бедра соприкасались тихо и осторожно, то все было, как и должно быть в самой обыденной жизни: та же теплота кожи, тот же пульс и биение сердца, шуршание волос, тот же скрип паркетных плашек.
Но стоило ему попытаться (он уже пробовал) резко обнять Натали, или схватить ее за тонкую ее руку, как пальцы его свободно проходили сквозь пустоту, имитирующую ее тело и ее одежду и лишь легкий холодок, колючий, словно наполненный мельчайшими иглами, тонкими и гибкими, еще некоторое время словно обволакивал его ладонь.
Иной раз, после подобных попыток, Сергей незаметно для нее крестился, но Натали не пропадала, не растворялась в воздухе подобно призраку, а, напротив тихо посмеиваясь, прижималась к нему всем своим телом и он воочию чувствовал, и ее тонкую талию, и ее небольшие, но твердые груди, и ее округлые бедра, готовые распахнуться ему навстречу по первому его зову.
Но тогда, именно тогда, вопреки логике и скорее всего вопреки ожиданиям Натали, он вставал, брал пачку сигарет и выходил на балкон, курить, смотреть в темноту мокрой ночи и слушать дождь.
***
[justify][i]...Дождь лил и лил, нудный и холодный, босым ногам
