Все силы России, которой уже не было, стягивались к Р. Там собирались все, кто уцелел, кому удалось бежать. Все «бывшие».
Она ждала его. Своего мужа, любящего и любимого. Мужа, с которым успела прожить вместе только год, пока не грянуло всё это. Сначала война. Потом революция. Ещё одна война, даже более страшная и кровавая. Доходили только слухи. Она знала, что муж служил под началом у Шкуро. Разное говорили про «кубанских волков». Много чего говорили. Всплывали слова «погром», «резня», «расправа». Одни отзывались с восхищением. Другие брезгливо, с омерзением. И он служил там. Значит, и он... Нет. Она запретила себе думать об этом. Он — солдат. А это война. Он делает то, что надо, исполняет свой долг. К тому же он, такой милый и хороший, не может быть жестоким. Это всё война.
Подсчитывала, сколько месяцев не виделись. Семь с половиной. Если округлить, то и все восемь. Гадала, изменился ли он. Когда возвращался с той, Большой войны, конечно, был уже другим. Понятная мрачность и нежелание, вернее, неспособность рассказывать. Лишь изредка проскальзывала какая-нибудь история, чаще непосредственно к самой войне и не относящаяся. Взгляд стал сосредоточеннее, будто всё время куда-то всматривается. Но прищур тот же. И редкая улыбка. Несмотря на огрубевшие черты, это был он. Всё тот же. Ещё она вспоминала, что делалось в страшный февраль и в ужасный октябрь. Как цепко, исподлобья смотрели офицеры на вооружённые толпы с красными знамёнами. Вспоминала нервно-напряжённые собрания тех, кому не всё равно. Офицеров в штатском. Молчаливых, отчаявшихся и готовых ко всему. К бегству или к смертельному бою. Тогда уже начинали образовываться центры сопротивления на юге России, в Сибири. Ещё дальше на юге. И всё дальше. Прочь из России. Казалось, сама страна исторгала из себя всё то, чем прежде жила. Корнилов дал клич. Поехали многие. Бежали тысячи, а под ружьё встали лишь единицы. Единицы, которые готовы были сражаться и умирать, если понадобится. Единицы, которые стоили целых сотен. Эти единицы и составили армию. Армию в несколько полков. Три с лишним тысячи человек противостояли хорошо вооружённым, кратно превосходящим силам. Потом был Ледяной поход. К Кубани, от Кубани к Кавказу, от Кавказа снова на Кубань. И повсюду на каждом шагу их сопровождала смерть. Он был в Добровольческой Армии с момента её создания. Но, когда у казаков появились свои самостоятельные части, как казачий офицер перешёл в корпус Шкуро. К своим, к кубанцам.
От него всего два письма. Первое написано сразу после окончания их безуспешного, хоть и полного героизма, похода. Он интересовался её здоровьем, спрашивал, как поживает её тётя. Помнил даже, что у той больное сердце. Вскользь сообщал, что зажаты со всех сторон, что они одни против всех, против всей России. Жаловался на начальство, на тыл. Подробности, как и следовало ожидать, утаил. Сколько же он должен был тогда пережить? Наверняка, был ранен. Сам писал, что не было ни одного дня без боя, ни одной сотни без множества раненых и убитых. Но жив. Жив. Второе письмо, столь ожидаемое, столько раз перечитываемое. Скупые беглые строки. Почерк разухабистый. Один Бог знает, где и при каких условиях оно было написано. Но было главное. «Жив, здоров». На этих словах она каждый раз прочувствованно крестилась. Заканчивалось письмо ещё лучше. «Приезжаю». Приезжает! Сколько счастья несло это слово.
Каким он приедет? Будет «выдерживать марку»? Или даст волю чувствам? Какой будет их встреча? Будет это картинно-кинематографично? Она кинется к нему. Он распахнёт объятия. Она будет целовать его. Скупая мужская слеза скатится с его глаза. Так ли это будет?
От ожидания и мыслей о предстоящем вернулась к письму. Единственному, засаленному и затёртому, со следами слёз на бумаге. Никакого второго письма не было и быть не могло. Не было и достоверных вестей о сражающихся. Лишь слухи, в том числе и о нём. Говорили, что положение на фронте хуже некуда, что кубанцам крепко досталось. И её муж либо погиб, либо попал в плен — что ещё хуже. Надежд быть не могло. Мысль, что он, столь любимый ею, столь нужный ей, не вернётся, она не могла принять. Не могла смириться с тем, что уже никогда не увидит его. И раз за разом продолжала строить в сознании их воображаемую встречу. Это была её единственная отрада. Спасение от ужасов реальной жизни. Надежда, более похожая на несбыточную мечту.
