Клавдия Аркадьевна Лисовская, ещё нестарая женщина, всего за один год заметно постарела. По нервному напряжению этот год шёл за десять лет прежней беззаботной жизни.
Убегая из охваченного революционным безумием города, она поселилась на даче у своей сестры. Подальше от всего. Подальше от людей. Две женщины вместе переживали тяжёлые времена. Вместе голодали. Вместе тосковали. Вместе радовались, когда узнали, что на побывку с фронта едет он, их Серёжа, сын одной и племянник другой. Час от часу они ожидали его возвращения. Сергей Лисовский в мирное время студент-технолог, по слабости лёгких освобождённый от военной службы, в разразившуюся Гражданскую всё-таки ушёл добровольцем, сначала к Корнилову, потом к Деникину. Белая Армия перешла в наступление и даже смогла закрепиться. В войне настал короткий перерыв. Обе стороны копили силы, чтобы с большим ожесточением броситься друг на друга.
Наконец, он приехал.
Клавдия Аркадьевна не могла наглядеться на него. И не могла не заметить, как сильно он изменился. Осунулся, что неудивительно. Под глазами синяки, свидетельствовавшие о длительном недосыпании и переутомлении. У уголков глаз уже начали образовываться морщинки. А ведь ему было всего двадцать три! На виске белело. Он поседел! Нет, слава Богу, это лишь пушинка.
Мать не знала, как общаться с собственным сыном. Прежде общительный и весёлый мальчик, он стал неразговорчив и угрюм. Почти всё время молчал, отвечая с неохотой, на вопросы о войне вовсе не отвечая. Принимал объятия, но не отзывался на них. Его молчание красноречивее рассказывало о том, через что ему пришлось пройти.
Она не могла узнать его. Как будто это был его брат-близнец. Как же он всё-таки постарел. Дорого ему обошлись девять месяцев Гражданской войны.
Клавдия Аркадьевна планировала, что они всё это время проведут в нескончаемых разговорах, как бывало раньше, до всего этого. Сближения не произошло. Это был чужой человек. Война отдалила его. Изменила, исковеркала его молодую чувствительную душу. Она уже боялась его спрашивать о чём-либо. Не знала, с чего начать, как приступить к родному сыну. Изредка он отпускал какое-нибудь едкое замечание с жестокой усмешкой, столь не идущей молодому человеку. Нет, он стал не мужчиной, а калекой. Без внешних увечий, но с искалеченной, изуродованной душой. Клавдия Аркадьевна чувствовала своим женским сердцем, что происходит у него внутри. И тяжко ей было, что не может помочь, не может ничего сделать.
Он пристрастился к табаку и алкоголю. Только в этом ещё проявлялось что-то человеческое. К восхищавшим его когда-то поэтам стал равнодушен. С иронией вспоминал о своей любви к слову. Брал в руки любимые книги. Но не мог их читать. Листал и ставил обратно. Когда-то он писал стихи, как и многие в его поколении. Но не прикоснулся к прежде бережно хранимым рукописям. Только пил и курил.
Что же с ним произошло? Что видели его глаза? Что пришлось делать этим нежным рукам? Сколько грязи и крови уже было в его только начинающейся жизни? Клавдии Аркадьевне было больно вдвойне. За себя и за него. Она приняла на себя его боль, переживала его страдания.
Ранее сын всё время как бы незримо был рядом. Теперь, когда он был тут, его присутствие не стало ощутимее.
На прощание Сергей, проявил чувства, обнял мать. Сдавленно произнёс: «Прощай». Не «до свидания». «Прощай». Это резануло ей сердце.
Через месяц он действительно погиб. Нисколько не облегчало материнского горя, что то была храбрая смерть, пошедшая на пользу общему делу. Что какой-то генерал отметил его самоотверженность. Однако горе не было и абсолютным. Сына она потеряла задолго до его физической смерти. С фронта к ней приезжал не человек, а живой труп. Убили его душу. Теперь уничтожили оболочку. Она даже не плакала. Горе от известия не стало сильнее. Оно и так было безмерно и глубоко. Сына она уже успела оплакать в тот день, когда он вернулся.
