Полустанок 34 километр
1.
Зима затягивалась. По календарю было уже начало марта, а весной еще даже и не пахло. Рыхлый, тяжелый снег беспрестанно сыпал из серого, низкого поднебесья. Мощные, в руку толщиной ветки кедров и сосен, под тяжестью снега прогибались, насколько это было возможно, а потом ломались с громким ружейным треском. Каждую ночь к полустанку подходили волки. Машка частенько слышала их тоскливый вой совсем рядом с домом. Коза, Наталья Сергеевна, единственная животинка в их с отцом небольшом хозяйстве, жалобно блеяла в своем сарайчике и дробно стучала копытцами по дощатому настилу. Отец, если он в это время был тверезый, выходил на крыльцо и наугад палил сразу же из обоих стволов своего старенького ружья по темно-серым теням, скользящим по лиловому в ночи снегу. Стая уходила, что бы на следующую ночь вновь вернуться к полустанку.
Когда же отец был пьян и либо спал на нерасправленной расшатанной металлической кровати с потускневшими шарами, либо вполголоса напевал тоскливые каторжанские песни, сидя за столом, Машка обычно лежала в своей комнате без сна, и бесконечно долго глядя на черное замороженное окно, вслушивалась в приближающиеся надрывы волчьего воя. Раньше, еще четыре года назад, когда была жива Машкина мать, отец столько не пил, а если и пил, то был все ж таки добрее и руки не распускал. Иногда, по крупным праздникам, он, усадив Машку и мать на жесткое сиденье небольшой ручной дрезины, вывозил их в город, где они всей семьей сначала ходили в кино, а потом, ближе к вечеру, долго бродили по магазинам, закупая продукты на месяц вперед. Машка страшно любила такие поездки. И не столько от того, что ей в тот день перепадало что-нибудь из сладкого: огромный, в ладонь величиной карамельный петушок или мохнатый клубок сахарной ваты на длинной палочке. Нет. Дело скорее всего было в том, что отец в такие дни был по - трезвому добр к матери, смеялся и шутил, а Машку даже катал у себя на плечах и все прохожие, улыбаясь, оглядывались на них, завидуя их веселому и дружному семейному счастью.
Но четыре года назад, Машина мать пошла в тайгу за первым весенним медом и не вернулась. Местный егерь привез к ним на полустанок ее велосипед, обнаруженный им километрах в пяти от полустанка со следами крови на раме. Тот час же по округе поползли слухи, что в тайге объявился не то тигр – людоед, не то рысь подранок. Одним словом группа охотников под руководством все того же егеря проплутав по тайге несколько суток пришли к Машкину отцу ни с чем.
Получив в поселковом совете справку о том, что супруга его, Екатерина Ивановна Давыдова пропала без вести, отец запил. Крепко и всерьез. И лишь иногда, в редкие минуты просветления, он, сквозь похмельные слезы, вглядываясь в лицо дочери, шептал, повторяясь и путаясь в словах, словно в горячечном бреду.
- Господи, Машка.…До чего же ты похожа на мать.… Даже страшно делается.…Уж лучше б ты скорее вылетела замуж.…Не доводила бы меня до греха…
Машка, а ей на днях уже исполнилось тринадцать, одновременно догадываясь и страшась понять истинную подоплеку его слов, испуганно глядя на отца, на его сильные, дрожащие руки, молча пятилась в свою комнату и старалась как можно реже попадаться ему на глаза. Ночами она, прежде чем раздеться и лечь спать, припирала дверь тяжелым ухватом с лоснящимся темным древком. Перед сном девчонка вставала на коленки и, глядя на простенькую иконку, отштампованную на картонке, шептала наивную молитву, придуманную ею самой.
-Господи. Боженька. Ты, наверное, все можешь? Ведь не зря же у тебя такие грустные и умные глаза. Сделай так, что бы мама моя нашлась, и что бы отец снова стал добрым и трезвым и что бы снова мы, как и прежде ездили в город на дрезине. Спасибо тебе Боженька за то, что выслушал меня. И кстати, когда ты решишь мне помочь, не забудь, что меня зовут Машей. Маму мою Катей, а отца Сергеем. Давыдовы мы, Боженька. Давыдовы…
2.
…Отец рубил на дворе дрова, злой и трезвый. От его мокрого от пота старого свитера валил пар. Терпко пахло свежей березой и мужским потом. Машка подошла к нему и, наклонившись, подобрала с истоптанного снега несколько полешек.
- Папа. Ты разрешишь мне на дрезине съездить в город? Сегодня в ДК концерт по случаю восьмого марта. Мне в школе за хорошую учебу дали пригласительный билет. Говорят из самой Читы артисты приехали.…Разреши, а?
Отец резко вогнал топор в чурбан, и устало распрямившись, повернулся к дочери.
- Артисты говоришь?
Он присел на припорошенную снегом скамеечку, отломил у сигареты фильтр и, закурив, закашлялся громко и надсадно.
-Знаю я твоих артистов. Опять к Клепикову Ваське на свидание намылилась.…Нет? Да не ври ты мне Машка…Тебя на Рождество бабы наши, поселковые, с ним в клубе видели. Ладно бы с кем, а то с Клепиковым…
Он отбросил окурок и, харкнув на снег темной мокротой, резко поднялся.
- Да его папаша, сцепщик, коммуняка хренов (тебя тогда еще и в проекте не было), меня чуть под статью не подвел. Сука! Из зам. начальника вокзала меня сюда, на этот долбанный 34 километр скинули. Якобы я цистерну спирта на запасные пути отогнал.…Ну, отогнал, так не загнал же…
Он пошел к дому тяжелый и грузный. И уже в дверях, сбивая снег с валенок ветхим веником, усмехнулся, глядя на дочь.
- Ты Машка про Ваську своего, прыщавого забудь. К тебе егерь из-под Каменок сватается. Тот, чья супружница в прошлом году от туберкулеза загнулась. Справный мужик. Всегда при деньгах. Да и дичь опять же…
Машка отпрянула и, прижавшись спиной к занозистой стене стайки, прошептала, с ужасом глядя на отца.
- Да он же старый, папа! Он же, наверное, старше тебя будет? Как же тебе не совестно?
- Ничего.…Небось, не старше.…Вот в этом году восьмилетку закончишь и баста. Под венец. У него сам председатель горисполкома в знакомцах ходит.…Какие нужно бумажки в легкую выправит.…Кстати, егерь сегодня заехать грозился.…Так что жди. Невестушка…
Отец коротко хохотнул и шагнул в сени.
Машка бросила дрова и, обогнув дом, поднялась на железнодорожную насыпь.
Серебристые рельсы, уходящие резко вправо и пропадающие за ближайшей сопкой, мелко подрагивали. Судя по-всему, приближался скорый поезд Туманган – Москва. Девочка подтянула пальтишко и присела на скамеечку дрезины, стоящей на запасных путях.
- Господи. – Подумала она, приподнимая цигейковый потертый воротник пальто.
- Похоже эта зима никогда не закончится…Скорее бы уж лето…
Летом отец частенько на несколько дней уходит в тайгу на охоту и тогда, в эти дни она остается полновластной хозяйкой полустанка. Сначала конечно приходится перемыть весь дом, проветрить комнаты от застарелого табачного дыма, перестирать и перегладить свое и отцовское белье. Но вся эта работа Машке не в тягость, напротив: что может быть лучше, когда все вокруг, и стекла, и занавески, и большое зеркало, прикрученное к трехстворчатому шкафу, и любимая мамина скатерть сияют чистотой, а в доме пахнет свежее выскобленными полами, колодезной водой и сосновой веточкой? А главное, что нет в эти дни рядом с ней отца, пьяного, неухоженного, с извечно всклоченными волосами на крупной шишковатой голове и равнодушным взглядом пустых, блекло - линялых нетрезвых глаз.
Еще давно, совсем маленькой, когда Машка ходила вдоль железнодорожного полотна подбирать яркие конфетные фантики, выброшенные в окна беззаботными пассажирами, ей на глаза попался пустой флакон от одеколона «Саша».
На этикетке, в обрамлении золотистых и бордовых узоров красовалось лицо молодого, до невероятности красивого человека, со светлыми слегка вьющимися волосами, добрым взглядом темных, карих глаз и свежевыбритым подбородком. Ах. Вот если б у нее отец был бы таким красивым. Или брат. Или жених, в конце-то концов.…
Машка взяла флакон домой, отпарила картинку над кипящим чайником и теперь она хранится в небольшой картонной обувной коробке, вместе с остальными, дорогими для нее вещицами.
…Мимо продрогшей Маши, в завихреньях снежной пыли, не сбавляя скорости, прошел поезд.
Если бы состав по странной прихоти машиниста вдруг остановился на их Богом забытом полустанке, Маша ни на минуту не задумываясь, попыталась бы уехать на нем. Уехать куда угодно. Прочь от этого жуткого одиночества, прочь от вечно пьяного отца, прочь от старого жениха-егеря, прочь от этой бесконечной зимы.
Но поезд ушел.
Снег им поднятый успокоился, и лишь сладковатый запах сгоревшего кокса еще долго витал над полустанком, запутавшись промеж редких, равнодушных и крупных снежинок, в медленной полудреме опускавшихся на столь же равнодушную землю.
Девочка стряхнула снег с волос и зябко передернувшись, спрыгнула с дрезины. Пора было идти домой. Готовить обед и наконец-то подоить Наталью Сергеевну: заждалась, небось, бедолага рогатая…
3.
…В доме гуляли.
На столе дымилась отварная картошка, щедро сдобренная маслом и посыпанная мелко-порубанным репчатым луком. В глубокой алюминиевой тарелке, в прозрачном сопливом рассоле плавали соленые холодным способом грузди. На деревянной разделочной доске солидной горкой лежали толстые пласты отварной лосятины, егерев гостинец. В центре стола стояло три литровые бутылки с самогоном, судя по цвету настоянном на кедровых орешках, прополисе и таежных травах. То отец, а то егерь разливали самогон по стаканам, чокались и громко обсуждали в какой бутылке он вкуснее и забористее. Под потолком, слоями плавал сизый табачный дым. Желтым блеклым пятном сквозь дым мерцала засиженная мухами лампочка. Стойко пахло черемшой, сапожной ваксой, сивухой и табаком.
- А вот и дочка объявилась. Невеста так сказать…
Мокрые губы отца распахнулись в кривой пьяной усмешке, обнажая крепкие, темные от чаги и табака зубы.
- А ты прав, Сереженька…Машка твоя совсем уже взрослая. Вон уже и грудка обозначилась.…Через год - два и о ребятенке подумать можно будет.…А Машка? Подумаем с тобой о ребятенке? Сама понимать должна, годы идуть, а мне на кордоне без наследника никак нельзя. Опять же хозяйство: телка, парочка быков, свинья с кабанчиком и прочие гуси – лебеди…
Егерь поднялся из-за стола. Огромный. Еще крупнее отца он, пошатываясь, подошел к девочке и протянул ей стакан.
- На Маша, махни сто грамм, чего уж там…
Его тяжелая, горячая рука устало упала на Машкино плечо.
- Я не пью, дядя Егор.
Вывернулась девочка и бочком – бочком к себе в комнату.
- Тьфу. Не пьет она…Делов - то.…Научим…
Добродушно сплюнул егерь и вернулся к столу.
…Ближе к полночи, Машка тихонько вошла в комнату к отцу.
Егерь спал, сидя за столом. Спал, мирно похрапывая, уронив на руки курчавую, тяжелою голову. Оброненная им папироса давно погасла, проплавив в любимой маминой скатерти темно-коричневое овальное пятно.
Отец же уснул на своей кровати. Один сапог с всунутой в него пятнистой, несвежей портянкой валялся под кроватью. Другой так и остался на отцовской ноге.
Маша на цыпочках подошла к печке и, приоткрыв топочную дверку, заглянула в топливник.
Ее лицо обдало жаром и
