Поэт

Виталий Осипович был поэт и литератор. Он, конечно не входил в число первых имён, даже во втором эшелоне не нашлось ему места. Уж слишком много талантов дал Серебряный век русской литературе. Но Виталий Осипович и не затерялся в созвездии больших, средних и маленьких талантов. С полным на то основанием его можно было причислить к творческой богеме. Он бывал в «Башне» у Иванова, в салоне у Гиппиус-Мережковского. В альманахе «Шиповника» напечатали несколько его стихотворных переводов, а в «Аполлоне» вышла его статья. Один из его поэтических сборников положительно оценил Городецкий (представитель второго эшелона), а другой сборник неплохо разошёлся.

Виталий Осипович был плоть от плоти литературного сообщества. Прошёл он все стадии метаморфозы, которую проходила русская интеллигенция, по крайней мере совестливая её часть. В пятом он воспевал революционную борьбу и негодовал  по поводу зверства казаков при разгоне демонстраций. В семнадцатом приветствовал падение режима, восхищаясь мужественностью рабочих и злорадствуя над нерешительностью казаков. Но в девятнадцатом, изведав все прелести жизни в красном Петрограде, он уже проклинал рабочих за звериную жестокость и восхвалял героизм казаков. Лица этих степных воинов уже не казались Виталию Осиповичу ни «холуйскими», ни «злобными». Обосновавшись на белом юге, он был весьма рад, что между ним и победившей революцией есть преграда в виде казачьих частей.
В отличие от радикально левой части интеллигенции, Виталий Осипович поддерживал Белое движение. В том смысле, что морально его одобрял. Он пересмотрел своё отношение к войне и военным. Впрочем, не в первый раз. Когда-то, он, как и большинство, выступал за освободительную войну против «ига тевтонов». А уже через два года проклинал эту же войну за бесчеловечность и «империалистический» характер. Его одобрение белой борьбы продержалось ещё меньше времени. Скоро ему, как и всем «здравомыслящим людям», стало очевидно, что дальнейшее сопротивление большевизму не имеет смысла. И он откровенно не понимал, почему вооружённая борьба всё-таки ещё продолжается. Белые уступали красным в численности, в оружии, в материальных ресурсах. Как они вообще до того умудрялись побеждать — этого Виталий Осипович тоже не понимал.
Он не стал дожидаться, пока фронт рухнет и загодя обеспокоился об отъезде. Теперь уже за пределы страны.

В маленьком портовом городке, куда занесла Виталия Осиповича судьба, скопились сотни таких же, что и он, беженцев. Немалую часть из них составляли люди его круга и занятий. Объявив открыто о своём желании эмигрировать, Виталий Осипович весь день до предстоящего отъезда принимал визиты. Даже лица, не знавшие его лично и никогда не слышавшие о нём, желали выказать своё уважение признанному литератору. В провинции ранг любого представителя творческой элиты автоматически повышался. Имена из второго ряда вырастали до первого, третьеразрядные подтягивались до второго разряда. Виталий Осипович, превратившийся из просто поэта в «столичного поэта», выслушивал дифирамбы своему таланту с подчёркнутой скромностью, но и нескрываемым чувством собственного достоинства. Он это заслужил. Всю жизнь трудился на ниве искусства.

За короткий промежуток времени Виталия Осиповича посетили  десятки людей. Он не удивился очередному звонку в дверь, но удивился тому, кто звонил. Молодой офицерик в форме одного из «цветных» полков. В военной среде у Виталия Осиповича знакомых не было. Может быть, какой-нибудь родственник, с которым утерялась связь, подумал он. Что это мог быть его поклонник, ему в голову не пришло. При всём уважении к военным, Виталий Осипович не рассматривал вариант, что и  они могут любить поэзию. Однако он ошибся. Это оказался поклонник.
Офицер спросил не будет ли Виталий Осипович «тем самым». Виталий Осипович в уже наработанной скромно-величественной манере признал, что «тот самый» и есть. Отрадно было осознать, что даже в столь грубой среде находятся люди, способные оценить настоящее искусство. Офицер назвал себя. Его фамилия ничего не сказала Виталию Осиповичу. Таких родственников у него точно не было. И навряд ли он мог сталкиваться с этим юношей на литературных вечерах. Так кто же это такой? Весь облик Виталия Осиповича выражал этот немой вопрос.
Офицер понял его, но не спешил объясниться. Он неуверенно вертел фуражку в руках. Совсем как нашкодивший гимназист, не мог не отметить с иронией Виталий Осипович. То, что молодой офицер, в недавнем прошлом и мог быть гимназистом, опять же не пришло ему на ум.

Офицер ещё раз подчеркнул, что с большим уважением относится к его таланту, а потом  признался, что и сам поэт. Так вот оно. Хочет протекции. Виталий Осипович и в мирное время не смог бы с этим ему помочь. Не такой уж крупной величиной он был в конце концов. Теперь же, когда кругом  царил полный хаос, он сам забыл о творчестве. Писал в стол, и то по большей части житейские заметки. Надо было вежливо отказать. Виталий Осипович начал издалека, указал на общую разруху, на свои стеснённые обстоятельства. Офицер догадался, куда он клонит, и заверил, что не просит никакого вспомоществования. Повторил, что тоже пишет стихи, и потому как творец у творца — естественно, он не ставит себя в один ряд со столь прославленным поэтом — просит сохранить его записи. Что и говорить, просьба была необычная. Виталий Осипович не представлял, что когда-нибудь смог бы доверить свои сокровенные рукописи постороннем человеку.

Офицер сослался на неудачный ход войны. Так и до военных начало доходить — приятно поразился Виталий Осипович, довольный, что его стратегическое видение разделяет профессионал. Офицер сообщил, что они готовятся к широкому наступлению, но что на успех рассчитывать не приходится, ввиду растянутости их флангов, дисбалансе фронтовых и тыловых частей и отсутствии резервов... Он слишком ушёл в военные вопросы, мало интересовавшие Виталия Осиповича. Офицер же докончил свою мысль. Из-за перечисленных ранее причин у него мало шансов выбраться живым, и ему не хотелось бы, чтобы стихи, которыми он жил, которые помогали ему выживать в аду войны, пропали безвозвратно. Уж Виталий Осипович, как поэт — он, конечно же, не сравнивает себя с ним — должен понять, как это важно для автора. Виталий Осипович хорошо его понял. Хотя возложенной на него ответственности не обрадовался. Но по крайней мере он понимал.

Офицер пообещал, что если только выживет, обязательно заберёт свои рукописи. Виталий Осипович не мог отказать в просьбе человеку, весьма вероятно, идущему на смерть. Осчастливленный офицер рассыпался в благодарностях, снова обещал, что непременно заберёт стихи. С такой готовностью, будто это должно было случиться чуть ли не назавтра.

После ухода необычного посетителя Виталий Осипович не удержался от соблазна прочитать доверенные ему рукописи. Ничего особенного, обычные юношеские стихи. Немного о любви, немного о смерти, много о себе, о своих метаниях и томлениях. О чём ещё может писать молодой человек? Виталий Осипович за давностью лет забыл, что и сам в его  возрасте писал точно такие же стихи, но такова уж человеческая память.

Между прочим, память подвела его и в другом. Виталий Осипович, хоть и планировал свой отъезд заранее, собирался всё равно впопыхах. Такова уж русская натура. Сборы превратились у него в сущий кавардак. Сложно было оценить, что нужно взять, что можно оставить. За укладкой чемоданов, сортировкой вещей офицерские тетрадки куда-то затерялись. Собственные то рукописи Виталий Осипович едва не забыл.
Хотя ни в Париже, где поначалу жил Виталий Осипович, ни в Ницце, куда он потом переселился, офицер так и не посетил его, всё равно на душе маститого литератора сохранялся груз. Он очень жалел, что потерял эти злосчастные тетрадки. Его же так просили. И он обещал. Что как поэт он погубил наследие другого поэта Виталий Осипович не думал. Военных за равных себе он по-прежнему не считал.