Митя Щукин, только призванный в армию, не понимал, что происходит кругом. Одного офицера вдруг солдат ударил прикладом в лицо. Другой спасся бегством. Все они вмиг куда-то поисчезали. Солдаты были предоставлены сами себе. Сразу стали возникать какие-то кучки. Начали шептаться, а то и громко обсуждать, не стесняясь в выражениях, высказывались о генералах, высших сановниках, даже о самом Царе. Митя пока не был к такому готов. Но страсть, как хотелось послушать. Поэтому и он стоял в этих кучках. И слушал.
Появились и лидеры-заводилы. Про одного из них, Григорьева, который особо поносил Царя, было положительно известно, что он — морфинист. Все к чему-то призывали. Одни склоняли к анархистам. Другие к эсерам. Большинство солдат было за эсеров. Их знали. Знали то, как их не любит власть.
Приходили какие-то гражданские. По виду всё больше из студентов и евреев. Они говорил много, периодически выкрикивали разные лозунги. Мало кто их понимал. Но лозунги простые и понятные, вроде «даёшь землю» и «нет войне», находили поддержку. Каждый был не против задарма получить землю, и никто не хотел на войну. Дураков не было. Митя слушал о том, что землю надо отдать крестьянам, о сокращении рабочего дня. Ему было в общем всё равно. Сам он из городских. Отец — мастеровой. Мать — прачка. Про них выступавшие пока, вроде, ничего не говорили.
Потом солдаты достали водку. Ограбив где-то склад. Под шумок в голове все партийные программы начали лучше пониматься. И вот уже Митя тоже кричал: «Даёшь землю! Нет войне». Все эти студенты и евреи после нескольких стаканов вдруг стали близки. Митя уже разделял их взгляды. Правда, разницы между эсерами и анархистами по-прежнему не видел.
Митя отчётливо ощущал в себе силу и единство с другими, понимал, что теперь все они — «товарищи». Это слово грело душу, заставляло кровь бурлить. Тут же хотелось идти бить морду любому, кто против. Оставалось только такого найти.
