Бардо прислушивается к себе. Его море спокойно. Оно горчит, оно полно невыплаканных солёных слёз, но он давно представил себе что может сделать и понял, что способен на очень малое. Поднимать мятеж? Так Сигер его не трогает! Поддерживать Эву? Так она ещё непонятно чем закончит. А что по поводу слухов об отцеубийстве, так Бардо разве там был? С таким успехом можно и ту же Эву назвать заинтересованной в смерти их отца! Вполне, о да, Бардо это себе ясно представлял, у них мог быть сговор: Сигер и Эва, сговорились, может решили разделить власть, вдвоём и прибили отца, а после…
Не договорились? Могли, с них станется. Они великие, могучие, сильные, беспощадные наследники Морского Царства. А он полукровка и никто за ним не пойдёт. Даже у Аланы прав больше на трон, чем у него!
Алана ждёт ответа, смотрит в его лицо, что-то угадывает, что-то предполагает, а что-то избегает прочесть. Ей противно и ещё страшно. Как-то всё очень легко смиряется в Бардо, разве же это правильно?
Она не знает и чувствует ужас. Ужас одиночества, словно хлещет внутри ледяной водой. Раньше, когда была Эва, даже заточение было веселым. Казалось, она заступится, она тоже переживает что-то плохое, и носит в себе море, что жаждет мести. Это казалось логичным, в этом Алана не сомневалась, а теперь Эвы не было рядом, были какие-то более приспособленные братья и сёстры, что держались так далеко от неё, были такими чужими и холодными.
И не у кого просить защиты! И не у кого искать надежды! Разве что самой, в своём море взрастить кристаллом соли эту надежду?..
Заманчиво и страшно. Хоть бы одного союзника! Хотя бы одного!
– Все говорят что это Эва, что это она сдала нашу сокровищницу людям! – Алана выплескивает эти слова не думая, они давно рвутся из нее опасением, что это всё-таки правда и сейчас Бардо всё подтвердит.
Она хочет, чтобы этого не случилось, но Бардо несговорчив. Он не понял намёка Сигера, не назвал Эву той, кто выдал сокровищницы, когда давал доклад, но что если сейчас случится чудо?
– Да, я слышал такое, – соглашается Бардо.
Море плачет, а Алана держится. Это не может быть Эва. Эва не выдаст своего Царства сухопутным!
– Но разве это может быть правдой? – Алана цепляется за надежду, но не может найти опоры. Надежда слишком легко распадается под ногами.
И снова он не понимает!
– Кто ж её знает! Она всегда была…себе на уме, – Бардо не верит в Эву, он верит в то, что Сигер его не трогает. А ведь Бардо ждал худшего! Он не сомневался, что не проживёт долго, но нет, его послали с поручением, его не жалуют, но и не гонят!
Как мало надо для счастья: просто знать, что тебя не прикончат прямо сейчас!
– Была-а? – Алана кривит рот, так она удивлена, – была? Она есть!
Для Бардо разницы нет. Есть или была…сейчас-то её нет, но ему жаль Алану и он не спорит с нею.
– Нет, это не она, – Алана качает головой, но море внутри не готово верить словам, даже тем, что были ею же самой и произнесены. Потому что слишком удобно и странно получается. кто-то должен был начать конфликт и море знает глубинные течения характеров своих детей.
А Эва – чистое морское дитя.
– Не она, – повторяет Алана, убеждая себя, но море так легко не переубедить, оно не Бардо.
– Она вне закона, вне трона, вне власти, – он решает помочь, но его слова делают только хуже. – Если она ни в чём не виновата, этого бы не было. А она скрывается. Почему она покинула нас? Сигер ведь не тронул её. Она же что-то замышляет…
Алана смотрит так, что Бардо осекается. Он понимает, что сказал не то и не так, но лично не видит проблемы, только угадывает её по глазам Аланы.
– Человек! – выплёвывает она как приговор, – какой же ты человек!
Мгновение и хлопает дверь. Алана даже не прощается. Она зла на несговорчивую тупость и уживчивость Бардо. А ведь Эва его ещё защищала, она была одной из немногих, кто за него заступался и вообще, единственная, после отца, конечно, кто с ним общалась как с равным.
А он? А он не пытается ничего сделать для нее.
«Это она!» – говорит море, напоминая о том, что Эва – это не только защита трона и прав, не только борьба со злом, но и определенная тьма.
Но Алана отмахивается, с Эвы не спросить сейчас. И потом, она ведь не единственный кандидат на трон Морского Царства! Вон их сколько повылезало дочерей и сыновей Морского Царя, и где только были-то прежде, несчастные?
«Надо было так ему и сказать!» – море бесится внутри, когда мысли Аланы возвращаются к мелкой трусости Бардо. Она придумывает запоздалые оскорбления и упреки, клянет его несговорчивость со здравым смыслом, но чего уж? Не возвращаться же? а ноги несут, несут к подводным стенам Храма Воды.
Алана падает у алтаря, радуясь тому, что в это время тут никого нет. Здесь вообще стало мало народа. То ли не знают кому молиться, то ли готовят грехи списком, чтобы зараз их списать?
– Великий Океан, услышь дочь Моря, снизойди до неё пеной морской и бризом, не штормом приди, а поступью блаженства и попутным течением, – Алана шепчет. Её никто не услышит здесь, в одиночестве древних камней, ушедших под воду в дни Первого Морского Царства, но она всё равно шепчет, а не говорит – ей кажется, что говорить в полный голос – это значит осквернять древнюю силу воды.
– Великий Океан, дай мне силу, чтобы я устояла, дай мне мудрость, чтобы я не сглупила, дай мне…
Надежду взрастить солёным кристаллом. Где Эва? Бардо прав – что она делает сейчас? Почему ушла? Что планирует? Алане хочется знать всё это, но разве может она, дочь моря, ждать, когда разойдётся море и придёт месть и спасением в её лице?
Будет ли это? Получится ли у неё?
Но нужно действовать! И Алана чувствует: она готова!
– Дай мне силы убить отцеубийцу и цареубийцу. Дай мне силы убить моего брата Сигера, – эти слова вообще не расслышит. Предосторожность? Нет, просто само горло ужаснулось и охрипло. Но Алана всё равно просит, потому что голос в молитве не важен, молитва может идти и от души, мысленно – главное в ней – это сила!
Убить Сигера! Да, вот что она сделает, вот что будет решением. Он виноват, он убил отца, он убил царя, он изгнал сестру. Да, с сестры тоже должно будет спросить, но это после, а пока… пока надо действовать, потому что непонятно кто будет действовать кроме неё и будет ли вообще хоть на что-то способен?
Море ликует внутри Аланы. Оно в полном единении с ней. Столько дней несговорчивости моря и души, столько дней противостояния и споров об Эве и её роли, о брате-Сигере, и, наконец, покой – надо обрушить шторм, чтобы пришёл полосою свет. Надо обрушить дно, чтобы море пришло в покой.
Алана поднимается от алтаря умиротворенная и готовая действовать.
***
– Надо потерпеть, надо, – я уговариваю своё отражение, но обращаюсь, конечно, не к нему, а к морю, что бесится внутри, желая крушить и ломать. – Эва, прошу тебя, надо подождать. К тебе уже собираются те, кто недоволен Сигером, значит…
– Царица? – преданный друг, не смирившийся с моим самоизгнанием, советник моего отца бывший казначей Ромул, появляется на пороге с виноватым видом.
Я вижу его смущение в отражении. «Царица!» – как непривычно, но мне нравится. А ещё больше мне нравится, что на этом закутке течений, где гибнут корабли сухопутных с начала времён, все так называют меня. Да, место паршивое, но Калипсо провела меня безопасной дорогой и я знаю, что не сунется сюда Сигер, побоится! Далеко это от его дворца.
– Да, что такое? – я улыбаюсь, говори, мол, добрый друг, с чем пожаловал.
Море довольно урчит – царица! Я – царица!
– Узурпатор слухи распускает, что вы…– Ромул осекается, ему неловко говорить мне правду.
– Ну? – я подбадриваю.
– Что вы сухопутным нашу сокровищницу выдали. Мы сейчас поймали перебежчика. Он дезертировал из армии узурпатора, не смог стерпеть такой лжи.
На самом деле, это не ложь. Это правда. Ваша Царица выдала сокровищницу Морского Царства сухопутным, чтобы вы видели, что ваш царёк – мой брат, ни лужи не может сделать и никогда не защитит вас от угрозы.
А я защищу.
– Вот как? – я изображаю удивление. – Значит, народ считает меня виноватой?
– Боюсь что так, Царица. Нет, не все верят, но им упорно говорят об этом, так что…– Ромул хороший казначей и преданный политик. Это радует. Но иногда хочется какой-то дерзости, впрочем, есть у меня некоторые соратники, которых, возможно, стоит поднять до ранга советников.
– А они не хотят поговорить о том, что их царь не возвращает сокровища? – спрашиваю я.
Ромул улыбается:
– Наши люди уже говорят об этом и передают памфлеты. Но у нас мало сил, надо сказать. Мало поддержки, не все решаются открыто поговорить о слабости узурпатора.
– А если мы покараем сухопутных и вернем все народу? – предлагаю я и пытаюсь найти в себе хоть каплю жалости к сухопутным, на которых обрушу свой гнев. Бедолаги! Разменные монеты. Жадные до лёгкой наживы?
Получайте. Нет во мне жалости. И ничего нет. Я со всем договорилась в своей душе, даже с морем, которое не грызёт меня за предательство нашей же сокровищницы.
Ромул задумывается.
– Нужно провести совещание, Царица, – но в глазах его я вижу огонёк. У нас давно не было войны. Люди любят войну. Особенно – морские люди. Море гонит нас к безумствам, к страсти, к смерти.
– Собери ближний круг, – прошу я, отворачиваюсь к отражению.
Он откланивается, уходит.
[justify]– Потерпи, Эва, скоро всё кончится, – я уговариваю своё терпение. Я лукавлю, когда говорю, что сговорилась со всем в себе. Не всё я вынесла. Не выношу бездействие и никак не могу с ним договориться. Я одна. У меня есть советники – в основном те, кто помнит величие моего отца и преданность Морскому Царству, у меня есть некоторые армии, пришедшие из нижних течений, но у меня нет одного:
