как там называется. Травма, короче. Чего-то там иголкой ковырялись. И когда его загнали в барокамеру, при поступлении, это выявилось.
-- А когда лампочкой в ухо светили, то не видели?
-- Не видели. А когда загнали…
-- А у меня этот брательник, что горел на Ан-26, тоже болеет гайморитом. Он знал, что в барокамере это выявится. Сопли их всех щелей полезут. Приблизительно зная, когда его по времени вызовут в барокамеру, он три километра пробежал, забегает на медкомиссию. Пузыри соплей и слюней во всю рожу. Врачи спрашивают, а что такое? Он говорит, что кто-то из окна крикнул его фамилию, вот он бежал, да, по ошибке забежал не в тот подъезд. Короче, запутался, заблудился пока до места добежал. Его сразу в барокамеру засунули. То, что у него продолжали сопли пузыриться, списали на его забег. Вот так.
-- Точно! Всегда надо врать! Всегда!
-- Ну, не всегда. Но иногда стоит это делать! Не схитрил бы парень – не поступил бы. Не поступил бы – не стал лётчиком. Не стал бы летать – не горел бы в самолёте. Не сгорел – не женился на подруге, не родился бы сын.
-- Эко ты загнул! Проще смотри на всё! Не женился бы этой, так женился бы на другой. Вот проблема-то! Не этот родился, так другой! Ты сам-то знаешь, сколько у тебя бегает по улицам твоих детей?
-- Не знаю. Да, и знать не желаю! Бегают и бегают. Если узнаю, так получки не хватит на алименты. А, может, никто и не бегает!
-- Ты когда с девками знакомишься, всегда называешь свое настоящее имя?
-- Я, что похож на идиота? Иногда имя своё, а иногда – и нет. Порой, имя своё, а фамилия чужая. Из другой роты или батальона. Пусть его ищут родители «невесты». Нашли, не опознали. На фиг! Мне, что на каждой встречной-поперечной жениться? Так что ли?
-- А я считаю, что если заделал ребёнка – женись!
-- Уверен, что это будет твоё «произведение»? Ты в казарме. Она на воле. Мало ли где сблудила? А ты отвечай. Воспитывай, душу вкладывай. Не проверишь же блюла она себя или нет. Пьяная баба пи…де не хозяйка!
-- Тебя послушай, так по «Домострою» жить надо!
-- А почему бы и нет? «Бей бабу молотом! Будет баба золотом!»
-- Серьёзно? Способен ударить женщину? Девушку?
-- Нет. Ударить не смогу. Зашибу насмерть. У них кости тонкие. Потом сидеть за них. Да, и в принципе, не смогу. У меня батя с матерью, бывало, ругались. Но отец не поднимал руки. Хотя, по глазам видел, что пару раз был готов это сделать.
-- Это как надо мужика довести до белого каления, что готов руки в ход пустить против жены-то?
-- Да, любая баба может любого мужика так довести!
-- А всё-таки?
-- Серебряная свадьба была у родителей. Матушка нажралась как свинья и бате всякие гадости говорила.
-- Да… Я бы тоже башку разнес.
-- Я вот всё про командира авиационного полка думаю, что планшет с документами сжег. Никто его не заложил? Свидетелей же немало было.
-- Насколько знаю, что никто. А что? Удивлен?
-- Историю вспомнил. Дядька-геолог рассказывал про писателей…
-- У тебя дядька всех писателей Сибири знает?
-- Всех – не всех, но знает многих. Они ему книжку пробную, типа черновика дают в экспедицию читать. Он три курса филфака закончил, потом армия, а потом бросил и подался на геолога учиться. Так пока на филфаке болтался, то со многими познакомился. Писать толком не получается. Он это в армии понял. Но разбирать толково, критиковать, показывать автору слабые места, подсказать, что нужно подправить – могёт.
-- Могёт! Деревня! Нет такого слова! Может, умеет!
-- Ну, да, ладно, пусть может. И при этом никому ничего не скажет, только автору. Ну, и рассказчик дядька отличный. Писать не получается, а рассказывает за столом – все стопки-закуску в сторону, только его и слушают. Вот такой он сказатель, а не писатель. Как-то на литературный съезд в Абакан приехало много писателей. Два красноярских Бушков и Успенский вечером пошли в местный кабак. Гульнули на славу. Поутру проснулись. По карманам шарят, а денег нет. Нет вообще. Даже на бутылку пива, не то, что на бутылку водки. Нет и всё тут! Приуныли они совсем, а тут Бушков нашёл в носке заначку.
-- Он, что в носках спал?
-- Не знаю, в чем он спал, передаю, что мне дядя поведал.
-- Ну-ну, давай дальше ври!
-- Не думаю, что такое можно придумать. Так вот. Бушков нашёл свою заначку. Двадцать пять рублей!
-- Ни фига заначка!
-- Хорошо писатели живут!
-- И думает он, сказать просто так Успенскому – скучно. Надо как-то разыграть. И говорит:
-- Миша, денег у нас с тобой нет. Надо что-то делать. Согласен?
-- Надо что-то делать! — Успенский кивает.
Опохмелиться страсть как охота!
-- Пойдём в КГБ я тебя заложу.
-- Как ты меня заложишь?
-- Как-как?! За деньги, конечно! А деньги вместе пропьём!
Успенский подумал, что всё это какой-то розыгрыш, подхватывает игру.
-- А что ты там расскажешь-то?
-- Миша! Друг! Мы вчера напились до визга поросячьего до положения риз. Ты в вертепе рассказывал политические анекдоты. Помнишь?
-- Что напились – помню. Анекдоты… Не помню. Но мог. Допускаю такую возможность. И что?
-- Так ты их не просто рассказывал, а декламировал, Миша! С выражением, с душой, в лицах.
-- И что? Могу! И горжусь этим!
-- Миша! Друг ты мой сердечный! Ежели я тебя за деньги первым не заложу, так кто-нибудь сделает это бескорыстно. Так сказать, из любви этому сомнительному искусству! Пойдём, Миша!
Успенский мужик такой грузный, на Винни Пуха из мультика смахивает, сопит также. Говорит:
-- Пойдём!
Сам-то думает, что всё это розыгрыш.
Топают он по городу. Подошли к КГБ. Бушков ему:
-- Ты это.… Подожди меня здесь. А то как-то неудобно мне на тебя «стучать» в твоем присутствии.
И пошёл. Успенский понимает, что шутка как-то уже затянулась, но сидит, курит, ждёт, мучается от неизвестности и похмелья.
Выходит минут через тридцать Бушков. Что он там делал полчаса – не знаю. Дядька мне не говорил.
Вышел, и к Успенскому.
-- Всё, Миша! Заложил! Был первым. И поэтому гонорар дали, или как там у них называется!
И достаёт четвертной билет. Успенский смотрит на деньги. Полчаса денег не было. А тут.… Из КГБ… Деньги.… Заложил!!! Сука!!! Что дальше-то будет со мной?
Пошли они взяли в номер водки, закуски, пива. Успенский, как деньги увидел, молчал, сопел, молчал. Ни слова, ни звука. Пил тоже молча, наверное, со свободой прощался. И тут Бушков раскололся, рассказал ему про этот розыгрыш.
Успенский себе налил, молча, выпил, оттёр губы и сказал:
-- Жить на Руси страшно, а с похмелья вдвойне страшнее!
Тут же начали обсуждать историю:
-- Да, разыграл, так разыграл!
-- Я бы морду набил!
-- От страха обосраться можно.
-- Но красиво он его уделал!
-- А хорошо же сказал дядька! Он фантастику пишет. Я читал. «Жить на Руси страшно, а с похмелья вдвойне страшнее!». Надо будет запомнить, в отпуске рассказать.
-- Ты, главное, политические анекдоты не рассказывай. А то заложат. Бесплатно.
С улицы зашли те, кто выходил покурить.
-- Сейчас слышали, как Зёма по телефону ругался. Вернее, он позвонил, а потом уточнил, что, оказывается, рейс был последний. Про нас забыли.
-- Две роты?!
-- Как можно забыть?
-- Да, от комбата-пидараса всего можно ждать!
-- Да. Старун отомстил, так отомстил.
-- Скорее всего, он даже и не в курсе. Это железнодорожники, или кто там ответственный за автобусы, это они напортачили.
-- У меня батя – машинист. Пару раз давал порулить электровозом. А тут – электричка. Думаю, справлюсь. Попробуем? Покатаемся?
-- Иди Земцову предложи. Он тебя в отпуске оставит, чтобы ты на «машке» по казарме гонял.
-- Да. Не было бы Зёмы, можно было бы и попробовать.
-- И что делать? Не пешком же топать до Кемерово? Сколько километров-то?
-- Километров тридцать – сорок. На прямки быстрее будет. Но это по полям. Без лыж не получится. Провалимся в снег. Значит, по дороге топать.
-- Жрать охота!
-- Налегке легче бежать!
-- Ненавижу чмырей из сорок первой и сорок четвертой!
-- Они-то при чем? Их комбат отправил.
-- От того и ненавижу. Вечно жопу лижут. Вот то того и в любимчиках ходят.
-- Я пойду, всё-таки гляну, как электричку угнать!
-- Сядь, придурок! Езжай один. Я с тобой не поеду!
-- Ссышь?
-- Ночь, снег. Ты в первый раз за рулём электрички. Семафоры. Стрелки. Встречка. Бум! И нет отпуска! Тебя всмятку. Нас – в больницу! Чего хорошего вместо отпуска, в больнице медсестёр мацать за жопы. У меня уже билеты на самолёт куплены. На хрен мне такие приключения? Я в отпуске на другие рассчитываю. Тем паче, что с некоторыми приключениями я уже договорился по телефону и в переписке. Если выбирать между поездкой с тобой за машиниста и марш-броском.… Выбираю марш-бросок. Пусть за три часа, но доберусь до койки. С тобой – только в неприятности.
-- Согласен. Было бы здоровски покататься на электричке!
-- Надо было поступать не в училище связи, а железнодорожных войск. Там бы тебя научили как на электричке и тепловозах гонять и кочегарить на паровозах.
-- Ладно. Что делать будем?
-- Что ротный скажет, то и будем. Скажет бежать – побежим. Скажет ждать – будем ждать.
-- Судя по всему, к Земцову лучше сейчас не лезть. Он злой как чёрт. Его комбат дураком выставил. Как и сорок третью тоже. А ротный лют, когда его обманывают.
-- И что делать?
-- Есть охота!
-- Спать!
-- Пока до училища доберемся – пора будет на физзарядку выдвигаться.
Через час пришли автобусы. Все были злые. И водители, и офицеры, и мы. Ужин не только остыл. Он застыл. В бане-душе никого не было, всё было закрыто. Отбой. Все спали без снов. В самоволку никто не пошёл.
Отпуск всё ближе и ближе. Кто сдал сессию и не было залётов, вовсю готовились к отпуску. Сам первый заместитель начальника училища Бачурин сказал, что будет проверять курсантов перед отпуском! Бачурин… Гроза всех курсантов. Корнеев перед ним – сявка.
Кто-то не сдал сессию, сейчас усиленно готовился к пересдаче, тырил у отличников конспекты, или же приставал к ним, чтобы те объяснили ту или иную тему.
Лёва Ситников был пойман за тем, что пытался выпаять тиристоры и триоды из аппаратуры уплотнения П-302. Лёва хотел собрать дома в отпуске светомузыку. За попытку эту получил Лёва десять суток гауптвахты. Только вот неприятность. «Губа» была забита под завязку, и «мотать срок на киче» ему предстояло чуть позже, когда освободятся места. И отпуска ему не видать как своих ушей.
Старун зверствовал по отношению нашей роты. Ему казалось, что это мы сами устроили, что автобус за нами не приехал. Психовал, докапывался до каждой мелочи. Приказал очистить территорию перед отпуском – центральную аллею до асфальта. А снег валит, и морозец крепчает.
28 января 1986 года в 17.00 построение для убытия в отпуск в спортзале. Бачурин будет. Будет пиздец. Говорили, что за нарушение формы одежды Бачурин объявлял до пяти суток ареста. И тут же отправлял на «губу». Вот так в парадке, с билетами на самолёт в кармане, и на «кичу»… Хоть отчисляйся! И поэтому все понимали, что полковник Бачурин шутить не будет. Начальник строевой части подполковник Корнеев – дитя в розовых соплях. А Корнеева боялось всё училище.
С утра, сразу после завтрака чистили территорию. Снег падал. Проходящие роты утрамбовывали его, получался снежный накат, а порой и лёд. Маты неслись от нас. Все ненавидели всех, но всех объединяло то белое говно, что падало с
