100 рассказов Посохова

инвалид?
  – Да мужик твой.
  – Ой, извините, я про блин спрашиваю. Вот не знаю, как блины испечь. Он попросил.
  – Я знаю. Сейчас подойду.
  Через полчаса, когда расфуфыренная помощница допекала последний блин, то есть в самый неподходящий момент, как оказалось, и появился на пороге сыктывкарский гость с бутылкой коньяка и букетиком цветов. И сразу на кухню, в пучину обалдевающего блинного аромата. И как же только он ни хвалил вмиг сбросившую замызганный фартук Эльвиру Илларионовну, какие же только комплименты он ни высказывал в её адрес. А та хихикала, жеманилась, колыхалась и успела-таки шепнуть ему что-то завлекающее на ушко перед уходом. Ещё через полчаса и он исчез. Все блины под коньячок умял и исчез, будто и не было его вовсе.
  А утром, они встретились на лестничной площадке. Любитель блинов как раз выходил из квартиры Эльвиры Илларионовны. От серьёзного вида его и следа не осталось. Скукожился как-то, буркнул чего-то и через ступеньку помчался вниз. 

* * *


Кому у нас жить хорошо

  Урал. Екатеринбург. Мороз минус сорок. Я в командировке. Приехал из Москвы вчера вечером. Утром на оптико-механический завод. По наладке нового шлифовального оборудования. Город знаю. Выхожу из гостиницы и косяком через дворы многоэтажных домов к автобусной остановке на Восточной.
  Прохожу мимо колодца теплотрассы. Густой пар из дырки между крышкой и чуть приподнятой возле неё бетонной плитой. Парит так сильно наверняка от протечек горячей воды в трубах. Вдруг из этой самой дырки высовывается чумазая и заросшая голова бомжа, даже примерный возраст которого определить невозможно.   
  – Эй, парень, – окликает меня голова сиплым голосом. – Сколько время?
  – Без пятнадцать девять, – слегка притормаживая, сообщаю я.
  – Утра или вечера? – неожиданно уточняет бомж.
  – Утра, конечно, – отвечаю с удивлением.
  В этот миг рядом с первой головой появляется вторая такая же и таким же голосом спрашивает у первой:
  – Ну, сколько?
  – Три четверти.
  – Какие ещё три четверти?
  – Потом расскажу, – и обе головы снова опускаются вниз, освобождая дырку для пара.
  Так вот, думаю, кому у нас жить хорошо! Тут из кожи вон лезешь ради дополнительного заработка, по командировкам мотаешься, а они из тёплого колодца вылезать не хотят и времени суток не замечают.

* * *


Совесть подлеца

  Сидят в День России на лавочке во дворе два старика. А их, таких древних дедушек, и есть всего только двое на весь большой московский дом у метро «Таганская». Остальные – это бабушки и прочие обитатели. Один старик и предлагает другому:
  – Чё сидим-то, Ефимыч, пойдём ко мне, выпьем по маленькой, праздник вроде?
  Другой уговаривать себя не стал. И вот они уже на кухне. И вот они уже приняли, и не по маленькой, в охотку и без тоста.
  – Подлец я, Ефимыч, ох, какой подлец! – вытирая костяшками пальцев влажные глаза, признался вдруг хозяин просторной квартиры с высокими потолками. – Не могу себе этого простить. И забыть не могу, совесть не позволяет. Столько лет мучаюсь, места себе не нахожу. И чем дальше, тем больнее. Спать ложусь, вспоминаю. Встаю, опять вспоминаю.
  – Государство обманул, что ли? – перебил его Ефимыч. – Так ты его никогда не переобманешь.
  – Да нет.
  – Жену свою сильно обидел, что ли? – снова спросил Ефимыч. – Так её давно уж в живых нет.
  – Да нет.
  – Долг не вернул, что ли? – опять предположил Ефимыч. – Так забудь, пусть о нём кредитор помнит.
  – Хуже, Ефимыч, намного хуже и страшнее.
  – Ну, я не знаю, что ещё хуже и страшнее может быть, если ты так убиваешься.
  – Не убиваюсь, а убил, возможно.
  – Ого! Тогда колись, я не сексот, сообщать никуда не буду.
  – Тогда наливай и слушай. Было это лет шестьдесят назад или больше.
  – Ну, ты даёшь, опомнился! – воскликнул Ефимыч. – Может, ты ещё при царе Горохе кого укокошил?
  – Чё ты ржёшь-то! – возмутился подлец. – Меня совесть заела, а он ржёт сидит, как ни в чём не бывало. Скачи в поле и ржи там. Хотя какой ты скакун. Ты так в лифт заползаешь, что тебе когда-нибудь точно одно место дверями прижмёт. 
  – А что мне рыдать, что ли! Его чего-то там заело на старости лет, а я слёзы лить должен. Расчёкался тут, москвич деланный. Ещё в министерстве работал. Никак от своего Урала избавиться не можешь.
  – Так ты будешь слушать или нет, мерин плешивый?
  – Давай начинай, молчу уже. Может, и в самом деле полегчает тебе, если расскажешь.
  – Да я даже не знаю толком, в чём признаваться-то. Я в Пермской области тогда жил, отрабатывал после ремесленного на заводе. Район дальний, вокруг тайга. И вот заставили меня для галочки на лыжных соревнованиях за цех выступить. Я пришёл, дали какие-то лыжи типа досок обструганных, широкие и тупые, ничем не смазали, палки тяжёлые бамбуковые, выше меня, бумажку с номером на пальто сзади прицепили и вперёд. Старт и финиш был на опушке, за посёлком, а лыжня по лесу шла. Кто там и где там бежит, судьям не видно было. С горки скатывается к ним из леса очередной участник, значит, дошёл. Отметили, и проваливай. И вот бреду я кое-как последним по лесу, темнеет уже, поздно начали, палки за собой волочу, руки в варежках, в карманах и всё равно замёрзли, мороз градусов тридцать, как минимум. И вдруг догоняет меня настоящий лыжник, как по телевизору показывают, в красном спортивном костюме, лыжи импортные, узенькие, концы острые, палки металлические, ботинки специальные, крепление с гребешком впереди, а не на брезентовых застёжках, шапочка вязаная, белая, со значком фирменным, не то, что у меня из кролика, чёрная и облезлая. На старте я его не видел. Но номер на нём за мной был. Догоняет, значит, запыхался весь, пар от него валит, иней на бровях и ресницах, остановился и спрашивает, по какой лыжне дальше бежать. А там флажки с указаниями сдуло, и действительно, непонятно, какую лыжню выбрать. Развилка такая, одна лыжня вправо, другая влево. Я смотрю на него, и завидно стало, он весь из себя такой современный, здоровый, не то, что я, заморыш тутошний. Я ещё подумал тогда, наверно, он молодой специалист из Перми, на завод к нам после института прислали. И отвечаю ему, не знаю, говорю, давай наугад, ты туда, а я сюда. Честное слово, я сам не знал, куда правильно. Он кивнул в знак согласия и попёр, как метеор, вправо, а я влево поплёлся. Минут через десять скатываюсь с горки, и я у финиша. А там уже почти никого нет, меня отметили, забрали лыжи, сели в автобус и уехали. А я остался, до дома пешком можно было дойти. Прыгал на том месте, ногами топал, чтобы не окоченеть, и всё смотрел на выход из леса, но так и не дождался этого беглеца. Куда он делся, ума не приложу. Дело в том, что я места те хорошо знал, и точно ни в одну сторону, кроме финиша, выхода из леса к людям не было. Кругом тайга на многие километры, волки точно, но и на медведя можно было выйти. Короче, совсем стемнело, а он так и не появился. И я ушёл.
  – Ну, ушёл и ушёл, и ты ушёл, и он ушёл, туда ему и дорога, – равнодушно заключил изрядно захмелевший Ефимыч, наливая последнее из бутылки. – Давай, помянем его, ты тут ни при чём.
  – Да как это я ни при чём! – гневно вскричал подлец и стукнул кулаком по столу. – Пьянь ты столичная. Я же местный, я же нутром чуял, что туда не надо, и не остановил его. Ещё и не сказал никому ничего, что лыжник там один вглубь леса, на ночь глядя, и по такому холоду умчался. Надо же было всем вместе дождаться его.
  – И чё?
  – Что чё?
  – Нашли его?
  – Не знаю. Это вот только и утешает, что никто никого не искал и никаких ЧП по району не объявляли. И лыжня, хоть и припорошена была, но она же вела куда-то. Но парня этого я больше не встречал, ни на заводе, ни в посёлке.         
  – И чего ты маешься, не понимаю? – пожал плечами Ефимыч. 
  – Не понимаешь, тогда иди отсюда! – сердито погнал соседа сосед. – Ещё иконку дома повесил, яйца красит. 
  – Ну, и пойду. Оставайся тут один со своей совестью. Скажите на милость, подлец какой выискался. Я вот сообщу, куда следует. Пусть у тебя тараканов-то повыведут.
  – Да где ты у меня тараканов-то увидел? 
  – В голове твоей. Скоро к соседям по этажам полезут.
  – Сам ты жук скара… не буду называть какой. Уходи уже, только в лифт на карачках не заползай.
  – Но мы же ещё за Россию не выпили.
  – Иди, я сказал. Пока тапком по лысине не надавал.

* * *   


Обман за обман

  В кабинет заведующего хирургическим отделением одной из столичных больниц вошла очень красивая женщина лет сорока.
  – Здравствуйте, – обратилась она к хозяину кабинета. – Я по поводу отца, вас предупредить должны были.
  – Присаживайтесь, – ответил на приветствие доктор, не отрывая лысой головы от карты больного. – Слушаю.
  – Что у него?   
  – Рак прямой кишки.
  – О, господи, – с испугом произнесла женщина и тяжело опустилась на стул. 
  – Но, может, ещё только начало?
  – Нет, у вашего отца последняя стадия онкологии, это приговор.
  – Неужели ничего нельзя сделать?
  – Можно, – уверенно заявил доктор. – Но для того, чтобы вытащить его оттуда, нужны дорогие приспособления, которые есть только в Израиле.
  – Кого его?
  – Рака, – всё также, не поднимая головы и сверкая лысиной, ответил доктор. – Образно говоря, клешни его надо оторвать от здоровых тканей. А как он вообще залез туда, я не знаю.
  – Понятно, – дрожащим голосом вымолвила родственница приговорённого. – И сколько стоят эти приспособления?
  – Миллион.
  – Долларов?
  – Ну не шекелей же.
  – У меня нет таких денег, даже рублей,– обречённо призналась женщина.
  – А должны быть, – суровым тоном возразил доктор, подняв, наконец, голову. – У тебя ведь муж из князей вроде.
  Чуть опешив, посетительница взглянула внимательно на доктора и воскликнула с удивлением:
  – Лёвка, ты что ли! А мне и в голову не пришло, что это ты, фамилия-то у тебя самая обычная, русская.
  – Я это, я. А это мы с тобой, жених и невеста двадцатилетней давности. Я твоего отца сразу узнал. Читаю, такой-то такой, майор в отставке. А сейчас вот и ты сама явилась. Из Тбилиси?
  – Оттуда. И никакая я не княгиня, сказки всё это. Работаю просто художником по керамике. Я же в Строгановке училась, если помнишь. А ты, вижу, в отличие от меня институт свой окончил.
  – Я всё помню, Таня, – с явным осуждением в голосе произнёс Лёвка. – Помню, как ты в загсе тайком от меня побывала и отказалась от нашей регистрации. Помню, как ты упорно не давала до свадьбы переспать с тобой, а я так хотел этого. Помню, как ты говорила, что девочка ещё, а сама беременной была уже от своего грузина. Обманывала ты меня по-чёрному. Зачем?
  – Честно?
  – Честно.
  – Боялась, что он сбежит и не женится на мне.
  – А я, значит, на всякий случай был?
  – Ну, типа того.
  – Тогда и я скажу тебе честно. Положение отца твоего критическое, рак буквально дожирает его. Без специальных импортных приспособлений не обойтись. Кроме того, во всей стране только я умею пользоваться этими приспособлениями.
  – И что же делать?
  – Я не князь, Таня, зато еврей, – гордо продекламировал Лёвка. – У меня в Израиле филиал частный, и я могу всё достать. Операция предстоит чрезвычайно сложная. Сам буду делать. Чудес, говорят, не бывает, но ради тебя я совершу такое чудо. Отец твой выйдет из больницы, как новенький, своими ногами. А расплатишься ты за мою доброту следующим образом.