Загадка Симфосия. День седьмой

Теперь вот замаливает свои грехи, шустрый монашек от него принес две весточки: одну наставнику Дионисию, другую мне. Ну, свою-то я, разумеется, сжег.
       — Что хотят от вас? — боярин взял себя в руки.
       — Да ты и так знаешь, коль у наставника ничего не получится — порешить вас обоих: сперва Дионисия, а опосля, как найдется клад, — тебя, боярин.
       В пыточной воцарилась натянутое безмолвие. Каждый из нас буквально кожей воспринял зловещую правду ассасина. Коль жизнь боярина такая же разменная монета в противоборстве правителей, так что же тогда говорить о судьбах простых людей. Раздавят как муравья и не заметят...
       Андрей Ростиславич сообразил, что допрос, казавшийся обыденным делом, зашел чересчур далеко. Откровения ассасинов посягнули на святая святых — доверие союзнику. И как знать, а вдруг, не дай Бог, новые словесные излияния федаев обрушат и сам смысл миссии боярина?..
       Андрей Ростиславич прервал допрос, обещавший так много, ибо явь превзошла все ожидания. И сделал правильно!
      
       Приложение:
      
       1. Рудаки — Абу Абдаллах Джафар (ок. 860–941), таджикский и персидский поэт, родоначальник поэзии на фарси.
       2. Фирдоуси — Абулькасим Фирдоуси (ок. 940–1020), таджикский и персидский поэт.
       3. Низами Гянджеви — Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф (ок. 1141-ок.1209), азербайджанский поэт и мыслитель.
      
      
       Глава 7
       Где инок Василий и боярин Андрей предаются размышлению о бесчестие в обители и кто за тем стоит
      
       «Неужели не образумятся все делающие беззаконие, съедающие народ мой, как едят хлеб, и не призывающие Господа?» — засел в моей голове по выходу из пыточной стих Псалтыри (1). Возможно, не так, как следует, я понимаю сии слова, и совсем не то имел в виду царь Давид, объявив их нам. Но, Господи, — до каких пор высшей власти дозволено изводить неугодных людей, творить неправедный суд? Сколь долго народу божию дрожать пред власть имущими и уж если не пресмыкаться, то истинно опасаться их зла и несправедливости?.. Почему мной — человеком князи могут владеть, как им заблагорассудится? Почему я в их полной воле?.. Да не хочу, не раб ведь я... И впрямь бесчеловечно, что начальствующим даны законы, повелевающие повиноваться им, будто богам.
       Не знаю, о чем в ту минуту думал Андрей Ростиславич? Но, верно, и его помыслы были скорбны и полны негодования. Вопиюще предательство Владимира Ярославича!.. Впрочем, речь не о подлости — князь уверен, что вправе отымать чужие жизни. Да не о том я говорю... Владимир просто убийца, он мерзкий злодей, он хуже Иуды, коль так, походя, избавляется от верного человека. У него нет совести, он не христианин.
       И лишь миновав колокольную башню, боярин Андрей обратился ко мне потухшим голосом:
       — Меня, отче, не очень поразила подлая сущность Галицкого царька. Мне знаком сорт таких людишек. Он, поди, в штаны наложил, что я засвидетельствую его никчемность и ничтожность обоим государям — и его уберут как ненужную помеху... И заметь, Василий, как князек-то шустро подсуетился, уж больно ловок: решил все свалить на ассасинов. Мол, он и знать-то ничего не знает, а вы там разбирайтесь, коль сможете. Снюхался, зараза, с изменщиком Мануйлом, тот его и надоумил. Ишь, как гладко у них выходит: и волки сыты, и овцы целы... А ты, инок, знай: впредь никогда нельзя доверять владетельной особе, ибо правитель руководствуется не добродетелью, а выискивает токмо пользу свою, а коль не ищет выгоды, то недолго ему править. Помнишь, я рассказывал — о politika, брат. Я знал, что потребовался Владимиру Ярославичу, постольку того заела нужда, и отнюдь не рассчитывал на княжью братскую любовь. Я понимал: надобность его во мне быстро исчерпается, а миссия, с которой я пришел, ему как нож в горло. Но все же не ожидал я, что Галицкий князек окажется столь бесчестным. Не к лицу внуку Мономаха быть мерзавцем!.. Ладно, будем надеяться — ему зачтется не на этом, так на том свете. Ну и еще скажу, чтобы ты уж сильно не обольщался: моя жизнь в глазах того же Фридриха или Всеволода отнюдь не дороже дружественных отношений с Галичем. Посему, даже пожаловавшись императору или великому князю, я не отомщу галичанину, а лишь выкажу себя неудачником.
       Я спросил тогда:
       — Андрей Ростиславич, что же нам делать, не поделиться ли заботой с Парфением? Как-никак игумен суздальский ставленник, а обитель здешняя стала подобна «Спасу на Берестове» — оплоту Суздаля в Киеве. И чем Бог не шутит: а вдруг, как пять лет назад, когда игумен «Спаса» Лука был поставлен епископом на Ростов, удастся поставить Парфения епископом на Галич...
       — Отче Василий, прости меня, — боярин снисходительно улыбнулся. — Как всегда, ты скоропоспешен. Именно поэтому и не следует открываться старцу Парфению. Я ведь уже сказал: властолюбие и добродетель качества не совместные. Настоятель не простак, а высказанное тобой предположение пришло ему в голову гораздо раньше, и уж точно не ему одному. Так что Парфений нам не собрат, у него своя дорога, он лишь временный попутчик, — помолчав, смиренно добавил. — Пусть все идет, как идет...
       — Как же так? — возмутился я. — Выходит, мы совсем беззащитны?.. А где уверенность, что старец не отдаст нас на заклание ради неких высших интересов... Может статься, в твое питиё уже подмешан яд, а твоя смерть, Андрей Ростиславич, — залог успешного поприща игумена...
       — Всякое может быть, — рассудил боярин, — от судьбы не уйти. Но не думай, что я позволю нас сожрать. Пока обитель и иноки в моих руках. Князь Владимир сглупил, оставив мою дружину в монастыре. Парфений, как и всякий хитрюга — трус, он не решится поднять на нас руку, ему легче спровадить меня куда подальше, с глаз долой. А уж там как Бог пошлет...
       Воцарилось обоюдное молчание. Каждый задумался о своем. Мне вырисовывалось, что пришла пора уносить ноги из Галича. Мы явно лишние, за нашу жизнь не дадут и полушки, коль стали неугодны самому князю. Но Андрей Ростиславич заартачился, впрочем, иного я не ожидал от него:
       — Разумеется, — произнес он с легкой иронией, — можно наплевать на волю императора и сподличать перед Всеволодом. Конечно, проще попечься о собственной участи — бежать без оглядки. Чисто по-человечески я не прочь так поступить, не закладная же я овца, в самом-то деле, да и пожить еще хочу, — в его взоре загорелся огонь.
       Но именно потому, что не овца, не могу бросить на полпути начатое расследование. Во имя справедливости и чести обязан узнать, что написано в скрываемых от людей рукописях, чем является найденная тобою чаша и причем тут князь Ярослав со своими скрипторными старцами...
       А тебе, Василий, разве не занимательно узнать эти тайны? — увидев интерес в моих глазах, обобщил. — По сути, мы уже знаем, кто и за что убил библиотекаря Захарию, живописца Афанасия, боярина Горислава, рубрикатора Антипия, почему хотели убить меня. Но вот что сильно тревожит: как мне кажется, чреда смертей еще не остановлена. Моя задача прервать ее, развенчав последние тайны обители.
       С таким самоотвержением боярин первым ступил на порог гостевого дома.
       Оказавшись в келье, я плюхнулся на лежанку, в голове закружил калейдоскоп противоречивых чувств и желаний. Хотелось предпринять нечто решительное и особенно нужное в настоящей обстановке. Но что?! Постепенно сонм вожделений улетучился, и я поймал себя на том, что копошусь в мозаике несложившегося заговора в Галицком княжестве.
       Не все складывалось... Оттого, когда меня вскоре вызвал Андрей Ростиславич, я замыслил с его помощью связать оборванные звенья тех рассуждений.
       Интересное совпадение, но и боярин позвал за тем же. И вот общими усилиями, соединяя известные нам факты, мы воссоздали следующую картину:
       Заговор, как и повелось на Руси, составила свора бояр и их прихвостней, алчущих в раздираемом бедами княжестве незыблемо сохранить свою власть и привилегии. Ядро комплота составляли провенгерски настроенные вельможи, наиболее видный из них Горислав Владиславич. После смерти Ярослава Осмомысла те бояре ощущали себя полновесными баронами на землях Галичины, отданных им на откуп королевичем Андреем. Внезапное возвращение законного князя спутало их карты. Потуги Владимира Ярославича опереться на своего дядю Всеволода вызвали у бояр дикую ненависть. По их рассуждению: не хватало еще деснице Великого князя прихлопнуть их корыстные амбиции, лишив вольностей, превратить в податное сословие. Испугалось и греческое духовенство. Вполне закономерно, что суздальцы захотят поставить преданного себе, но не митрополиту и Царьграду церковного владыку. Вот почему в заговор был посвящен, а возможно, и благословил его епископ Мануил — старый византийский лис.
       Однако планы заговорщиков, а они вознамерились убить Владимира Ярославича, развенчал боярин Судислав Брячиславич, который втерся в доверие Гориславу. И тот по зашоренности своей во многом препоручился старому боярину. Началась тонкая игра...
       Я и не знал про огромную услугу, оказанную князю стариком Судиславом. Андрей Ростиславич, взяв с меня обещание помалкивать, посвятил в материи, открытые ему Судиславом. Наконец-то боярин счел, что я полностью достоин его доверия.
       А что же происходит в обители?..
       Захария, имея тесные связи с боярской верхушкой, помимо собственной воли был вовлечен в заговор. Библиотекарь, обуреваемый честолюбием, замыслил во чтобы то ни стало пробиться наверх. Переварив доступные ему сведения о кладе Осмомысла, по всей видимости, он неосторожно поделился ими с Дионисием — соглядатаем епископа Мануила, а значит, и заговорщиков. Тем иудам представился исключительный случай: употребив нужду князя, учинить ему погибель. И вот князь покладисто соглашается на поездку в обитель, якобы на раскопки клада.
       Откуда знать зарвавшимся вельможам, что их одурачили, что в затеянной охоте ловцы не они... — предполагаемая жертва и палачи поменялись местами. Но жернова раскручены, их не остановить, они безжалостно размелют всех, кто попадет под гранитный каток.
       Тем временем потерявший голову Захария тщится заполучить у друга Афанасия заветный клок карты и преподнести князю, но художник воспротивился. Дионисий опрометчиво предрешил дальнейший ход событий, опытный интриган стравил Захарию и Афанасия, в ход