Впрочем, посмотрим, кто окажется сильней в этом, будем уже откровенно честными, не слишком равном противостоянии. И если Броуди считает, что истина не зависит от количественного фактора, и все могут быть не правы, а один как раз может быть прав, то в этом он может опытным путём и на практике убедиться, когда ему будут…Нет, не выкручивать руки, а ему просто не будут давать спать все эти люди, сменяя друг друга. И вот когда Броуди потеряет связь своего разума с реальностью через невозможность поспать хоть мгновение, – его будут бить по щекам и нажимать на все больные точки, – то он, наконец-то, поймёт, что есть такое путь к истине, и что истина на самом деле в себе несёт и значит.
Ну а пока эти будущие перспективы для него и предположения не осуществились (а они обязательно будут приняты к сведению всеми этими людьми, в чём, в чём, а в деле развязывания языка знающих толк), к нему подходит мистер президент с очень благодушным и открытыми для диалога лицом, и как бы его склоняет на договориться без всех этих пыток для ума и разума.
– Сам знаешь, Броуди, ты для меня не посторонний человек, и я знаю все твои слабые места и точки. Так что давай не будет за зря тратить наше общее время, которого итак не слишком много осталось, и используем его с пользой друг для друга. Ты нам расскажешь всё, что нам нужно для быстрейшего выхода отсюда, а я в будущем посмотрю сквозь пальцы на это твоё прегрешение перед своей совестью. – Что-то такое читалось во взгляде дядюшки Джозефа на Броуди.
Но что поделать с людьми умственной настырности и упрямства, которые как вобьют себе в голову какую-нибудь мысль, как, например, сейчас, о своей правоте и невиновности, то её никакими уговорами из головы не выгонишь, и приходиться, либо что-нибудь очень изобретательное и хитрое придумывать для разоблачения всего того, что Броуди себе надумал, либо действовать дедовскими методами – через физическое воздействие приводить испытуемого к уму-разуму.
– Ну что, Броуди, одумался? – задаётся вопросом президент очень вежливо. И Броуди бы сейчас быть ответно к нему вежливым, что будет посчитано за разумное поведение и желание пойти навстречу президенту, но Броуди, что за такой упёртый на своей сознательности эгоистичного человека человек, даже не считает нужным разумно обо всём происходящим сейчас с собой и о себе подумать, и хотя бы не грубить президенту, а он демонстративно так сплёвывает перед собой и перед обувью президента набежавшую окровавленную слюну, – мол, посмотрите, какая ваша благодарность за моё рвение на службе и за столько времени беспорочной службы, – и хриплым голосом заявляет неимоверную дерзость президенту. – А вы, мистер президент?
А это уже такая наглость из наглости, что у президента теряется дар речи и разумное выражение лица, принявшегося подрагивать от нервного тика, а сам он принялся испытывать невыносимое желание так этому Броуди врезать промеж рогов, чтобы он всеми этими слюнями и самим собой подавился.
Но Броуди не дождётся от президента того, что он от него добивается и на что провоцирует, насилия в свою сторону, а президент только наступил случайно своим башмаком на ногу Броуди, и ой, ответьте мне на философский вопрос, которые вы так любите, и объясните мне всё-таки Броуди, кто из нас двоих всё-таки оступился. Из чего и решается право на задать вопрос.
И Броуди оценил умение президента подходить к задаче философских вопросов. – Я хочу …– здесь Броуди не просто замолкает и недоговаривает, а как всем уверенно кажется, то он специально что-то очень важное для всех них и для всей этой сложившейся ситуации замалчивает. И при этом это делает так нарративно для всех паскудно и имел я вас всех, как хочу, что не охренеть от такого самоуправства в свою сторону, что он о себе возомнил Броуди, ведущего себя так, как будто не он привязан ногами и руками к своему подчинённому положению на стуле, а все они, даже не собирающиеся осмысливать брошенную им со сторону Броуди угрозу: «Это типа вы и ваше будущее на мне завязано», буквально зависимы от всего того, что решит на их счёт решать Броуди.
И у людей, а особенно у женщин прямо руки чешутся в желании развязать Броуди и в открытой схватке с ним показать какое он ничтожество, возомнившее о себе чёрт знает что (а это значит, что он с ним подписал договор размена своей души на какие-то для себя ништяки и сейчас на этом основании перед всеми ними блатует).
А между тем, пока все люди в кабинете про себя кипели и негодовали в сторону Броуди, кого убить самой лютой смертью мало, а вот так, как им подскажет их изобретательный на пыточные изощрения ум, то можно сейчас это и попробовать, Броуди, посматривающий из под своего исподтишка, ещё называемого смотреть косо на всех вокруг, включая и президента, насладился значит, всем тем, что он вызвал в этой людской массе своей словесной провокацией, да и ошарашил всех новой порцией малопонятной информацией, которая была обращена до президента.
– Вот и началось наше обнуление, как того и добивались от нас Они (!). – Говорит вот такое Броуди президенту по философски, то есть чуть ли не шепотом и как бы тет-а-тет. И это даже как-то странно звучит здесь и смотрится со стороны. И вот на что спрашивается, рассчитывал Броуди, когда делал вот такую попытку повлиять и договориться с президентом, когда в этом замкнутом не только на одном запорном механизме помещении, а здесь все зациклены на одной вещи, на своём спасении, ничего бесследно и бесшумно нельзя произвести и сделать. И уж тем более поделиться друг с другом конфиденциальной информацией. Так что то, что из сказанного Броуди президенту было не упущено до самой интонации, было фактом этой реальности.
И людей в кабинете прямо какое-то оцепенение охватывает от страшного предчувствия в плане разгадки этого озвученного таким скрытым образом Броуди конспирологического ребуса. Где некие могущественные Они (это однозначно те злоумышленники из телефона), ещё до этого телефонного звонка выдвинули в сторону президента ультиматум, – ты делаешь так-то и так, и тогда мы не будем вмешиваться в вашу политическую жизнь, а иначе…, – о котором он ранее уже успел поделиться с Броуди, ища от него поддержки (да какая от него может быть поддержка, как только требовать не идти ни на какие компромиссы и самому выдвигать ответный ультиматум), и как результат того, что президент не послушал голос разума, а послушал эту падлу Броуди, кто отвечает за всё наоборот, эти Они приступили к плану принуждения президента и всей его управленческой администрации к миру на собственных условиях, заманив их под неким предлогом в этот ситуационный кабинет, где решаются самые назревшие для своего рассмотрения проблемы (этой проблемой были эти они и их неприемлемое для президента, даже не предложение, а надругательство над здравым смыслом) и здесь закрыв, запустили план по их обнулению под названием «Пауки в банке».
Мол, нам ничего самим и не нужно будет делать, и предпринимать в плане устранения самых одиозных лиц вашей администрации, вы сами обнулите себя, находясь в одном закрытом помещении. И для этого будет вполне достаточно три дня и три ночи.
Но об этом могли догадаться лишь не все, как бы всю эту ситуацию оговорил Цицерон нашего времени, один из апологетов новой понятийности мира, Виталий Акропольский. А таких лиц среди управленческих лиц и из этого совета можно было пересчитать по пальцам, и то при условии их посвящения в эту информацию.
А так как эти два условия совпадало только в двух случаях, в сторону президента и Броуди, то все остальные себя почувствовали не просто ущемлёнными в том плане, что высокая политика их не рассматривает, как субъект какого-нибудь права, а их начал сильно тревожить тот факт, что тут что-то такое сложное для их будущего жизнестояния происходит, что если и дальше всё в таком плане будет двигаться, то им не миновать для себя беды. Используют, как сопутствующий фактор, и затем в утиль, как они всегда и поступают с теми, кто не посвящён в их окончательные планы. А такого до себя никто тут допустить не собирается, и первым, кто этого не допустит, будет Шарлотта Монро. Итак уже столько неприемлемого для себя времени находящаяся на заднем плане политики, уступив это место Алисии Тома. И как выясняется и ею ожидалось, то это всё ни к чему для всех хорошему не привело, а лишь только усугубило негативную ситуацию.
– Вы это о чём говорите? Что ещё за такое обнуление? – с трудом скрывая в себе волнение, всё же с дрожью в голосе вопрошает Шарлотта, переведя внимание президента с Броуди на себя. А так как это всё произошло по времени скоро, то президент не смог скрыть на своём лице досады за такое своё отвлечение от мыслей по поводу озвученного Броуди. Что было буквально замечено всеми, и это ещё больше усилило напряжение в кабинете. А кому, спрашивается, хочется находиться на свой счёт в неведении при виде того, что от тебя скрывают некую информацию, которая, как всем уверенно кажется, имеет прямое отношение ко всему тому, что здесь с ними случилось и дальше происходит.
Ну и президент, пока что решивший не форсировать слишком резко и быстро события в этом кабинете, став для всех дядюшкой Джозефом (ещё сильней испугаются все эти люди, посчитав, что сейчас прямо нечто такое происходит, что изменит до неузнаваемости не только внешний контур, но и их внутренний мир, и как от этого не нервничать и не психовать, когда не знаешь, что для тебя приготовило это будущее), видя всю эту агрессию на лицах всех людей вокруг, был ими буквально продавлен на раскрытие той информации, о которой он итак бы всем сообщил, ведь заседание совета спасения собралось именно по решению этого вопроса, а он просто его не успел озвучить – противная сторона, озвучившая ему через своего посла этот ультиматум, его опередила, позвонив.
И президент очень кратко и доступным для понимания языком, что в нынешних условиях существования политического истеблишмента крайне сложно сделать, но при этом, что нужно было знать членам совета в соответствии с их допуском к секретам и тайным, до них довёл из того, что он получил по дипломатическим и секретным каналам, и…в кабинете возникла немая пауза от понимания того, что жизнь в незнании вот таких секретов, подчас куда легче даже в том случае, когда совершенно не понимаешь, что послужило поводом для агрессии неизвестных людей, закрывших их здесь всех вместе. Ведь в этом случае у людей, здесь запертых, оставалась надежда на чью-то дурную шутку.
[justify]А сейчас, когда президент озвучил предпосылки и причины того, что с ними случилось, и появилась вся эта трудно перевариваемая умом конкретика, ты уже никуда не денешься и даже не проснёшься, чтобы выйти живым и здоровым из этого злоключения. И теперь ты вынужден выживать и ломать свою голову над тем, как
