Возвращение или «На улице дождик…»
- Чижолая похоже?
Вместо приветствия проговорила мать, от взгляда которой не прошла незамеченной небольшая округлость живота девушки и она, посторонившись, пропустила дочь в дом.
-Тяжелая мам.
Выдохнула устало дочь и, прихватив крашеный суриком, фанерный чемодан, вошла в избу.
В доме было все, так же как и до войны. Все та же большая, русская печь, старательно оштукатуренная и окрашенная известью.
Круглый стол под расшитой петухами скатертью венчал все тот же украшенный десятком медалей пузатый самовар с фарфоровым чайничком на конфорке.
И лишь фотографию отца, раскрашенную вручную, как всегда висевшую на стене в простенке между окнами, портила черная краповая лента.
-Когда?
Девушка опустилась на стул, оставив чемодан у двери.
-В сорок первом, буквально через месяц, как тебя немцы в Германию увезли.
В тот вечер всех коммунистов и активистов колхоза согнали в кузню, ту самую, у реки, дверь полешком подперли и сожгли…Сдал кто-то.
Страшно…
Долго и страшно они кричали там, в кузне той…
В ту ночь почти половина села сгорело. А та улица, что у реки, так вообще полностью выгорела.
Да кстати, Люба, кроме тебя в машину погрузили еще несколько девчат и хлопцев…Нестерову младшую, Бабак Сережку, Шлычок Олесю, Кравченко Михася, Некрасовского Пашку, еще кого-то…
Где они-то? Из них никто не вернулся, ты одна…Меня же спрашивать будут…
-За Бабак, Некрасовского и Кравченко, я тебе потом расскажу, а вот про Лену Нестерову, Олесю Шлычок, я ничего не знаю, мама.
Я их последний раз видела у вагона в Пренцлау.
Есть такой городишка в Германии, недалеко от Берлина. Там прямо на перроне было устроено что-то нечто рынка рабов…
Лучших и самых здоровых, особенно с профессиями, приобретали фабрики, заводы и ремонтные мастерские, работающие на фронт.
Тех, что похуже здоровьем или помоложе, покупали фермеры или помещики.
Фермерам были нужны люди на полевые работы: посадка, уборка урожая, опрыскивание садов. Ну а помещикам, баронам там всяким, графьям и прочим благородиям, требовались горничные, лакеи, садоводы.
Совсем никчемных: больных или старых, забирали в лагеря смерти, бесплатно конечно…
Люба говорила негромко, бесцветным, равнодушным голосом. Казалось, что все это она рассказывала далеко не раз и не два.
- Меня приобрел некто барон Фон-Мендель.
Карл Фон – Мендель. Его предки оказывается, в свое время жили в России, в Москве кажется и поэтому в доме русский язык понимали. Дом свой они называли замком, хотя ни стен, ни рва вокруг не было. Ну, как в тех замках, что на картинках в учебнике истории я видела.
Ну а я у этих Менделях, служила в качестве кельнерши. Это что-то среднее между служанкой и поварихой.
С одной стороны вроде бы и к кухне поближе, с голоду уже не помрешь, а с другой…
Девушка сморщилась и смахнув слезу продолжила устало.
Сынок у них был, Адольф, мальчишка лет четырнадцати…Весь какой-то розово- белесый…Ресницы и те белые…Так вот этот самый Адольф с самых первых дней меня или невзлюбил или наоборот, понравилась я ему…
Люба замолчала, вглядываясь в фотографию отца.
-Мама…- Проговорила она, несмело улыбнувшись, тыльной стороной ладони прикасаясь к самовару.
- Ты бы мне мама чайку, что ли вскипятила бы, если можно конечно?
- После почаевничаем, доча…
Проговорила мать поднимаясь.
- Я как чувствовала, баню истопила. Вот сейчас помоешься, попаришься слегонца, а потом и поужинаем. А то что-то, ты уж не обижайся Любушка, запах от одежки твоей, какой-то затхлый, неживой.
- Еще бы ему быть живым, запаху-то, когда я платье это с покойницы сняла.
-Как с покойницы!?- Замерла мать в дверях.
-Потом.…Потом все расскажу, мама.
***
…Отсутствие хозяина чувствовалось сразу.
Крыльцо в бане покосилось, вместо подступенка виднелся обломок пережженного кирпича, а в предбаннике, скамейка держалась на честном слове.
Мать разделась, грязное бросила в угол, в большую плетеную корзину, а чистое белье, себе и дочери повесила на вешалку, крючки на которой заменяли бычьи рога.
- Николай повесил, батя наш…Ты в детстве боялась их шибко…Ладно, раздевайся и иди за мной…Я покамест пар подсушу.
Когда девушка вошла в парную, мать глянула на нее, охнула и без сил опустилась на полок.
Люба усмехнулась и присела рядом с ней.
-Что мама, страшная я стала?
- Что это?
Рука матери обессилено упала на бедро дочери, кожа которого было изуродовано безобразными шрамами и светлыми, подзажившими струпьями.
-Это.…Это надолго мама…Ты лучше помой меня, как в детстве попарь и помой…
Что-то я в последнее время устала очень.
Жить я устала, мама!
Люба выхватила из ведра большой деревянный половник и со злобой плеснула водой на каменку.
Белый плотный пар с фырканьем ринулся прочь от
Но написано так живо и ярко, что не оторваться.
Спасибо.