Проект "ХРОНО" Право выбора

меня неожиданность, но поверьте, иного выхода нет! — перебил его Людендорф, еще немного и Германия рухнет в бездну, которую нам приготовили евреи и социалисты! Гитлер прав! Только Германская национальная революция спасет государство!
— Так вы с ними, господин генерал? — спросил фон Лоссов, так же поднявшись и одернув мундир.
— Да, господа! Полностью и безоговорочно! — генерал, еще раз протянул руку, Гитлеру которую тот, торжествуя, пожал.
Через пять минут, фон Кар согласился на предложенную «Немецким Союзом борьбы» должность регента Баварии, под впечатлением слов генерала Людердорфа, фон Лоссов и фон Сайсер, так же согласились присоединиться к Гитлеру в его грядущем «Походе на Берлин». Предстояло сформировать новое Германское правительство. Гитлер становился в нем канцлером, а Людендорфа ждала должность командующего германскими вооруженными силами.
Но это были уже стратегические планы. На улице, то затихал, то вновь разгорался треск винтовочной стрельбы. Поступали тревожные вести о столкновении штурмовиков с регулярными частями.
— Господин Гитлер, — Людендорф положил ему на плечо руку, — я ненавижу политиков, это на их руках кровь наших солдат. Это они предали нас на пороге победы! Но вы относитесь к малому числу людей в политике, которых я искренне уважаю! Сейчас главное — не допустить того, чтобы немцы лили кровь немцев! Я прошу вас обратиться к вашим сторонникам и не допустить боев в городе между ними и полицией, а также верными правительству воинскими частями!
Поздно ночью, Гитлер с частью штурмовиков вышли из «Бюргербройкеллер», чтобы предотвратить столкновение с регулярными войсками. С вечера, части штурмовиков «Рейхскригсфлагге» под командованием Эрнста Рема, захватили здание штаб-квартиру сухопутных сил в военном министерстве, но ночью здание осадили регулярные войска, верные правительству. Дело дошло до настоящего боя, в котором уже были задействованы пулеметы. Бывшие члены триумвирата разбежались. Фон Кар, перевел правительство в Регенсбург и издал прокламацию, в которой отказывался от всех заявлений, сделанных «под дулами пистолетов», и объявлял о роспуске НСДАП и штурмовых отрядов.
— Завтрашний день решит все! — сказал Людендорф Гитлеру во время ночного совещания, — мы с вами слишком многое поставили на карту, что бы можно было просто разойтись и забиться в щели как тараканы! Утром мы займем верными нам людьми центр города.
— А что делать с армией и полицией? Неужели все же гражданская война? — Гитлер был встревожен. Все шло вовсе не так, как они планировали в начале.
— Я надеюсь, что немецкие солдаты не будут стрелять в своих генералов. Мы с вами, господин Гитлер, пойдем в первых рядах!
****
Утро, 9 ноября, выдалось очень хлопотным. Почти до 11 часов, сторонники НСДАП собирали силы для занятия центра Мюнхена. Гитлер ждал прибытия из Нюрнберга своих сторонников во главе с Юлиусом Штрайхером, но, когда тот уже на Мариенплац присоединился к колонам штурмовиков, оказалось, что ожидаемой помощи не было.
— Проклятые слизняки, — негодовал Штрайхер, — когда дошло до настоящего дела, то они разбежались! Со мной всего тридцать бойцов, Адольф, но на этих парней, я могу положиться полностью.
В 11 часов, колонны штурмовиков с военными штандартами и знаменами со свастикой двинулись к центру города, надеясь снять осаду с военного министерства.
Усиленный отряд полиции, чуть более ста полицейских, вооруженных карабинами, выстроился на Одеонсплац неподалеку от Фельдхернхалле и министерства обороны. До этого малочисленные полицейские отряды беспрепятственно пропускали колонну, многие полицейские явно сочувствовали восставшим, но немецкая дисциплина делала свое дело.
Альберт Штросс в 1915 году попал на фронт восторженным студентом немецкой литературы из Мюнхенского университета. Три года в окопах Западного фронта начисто выбило из него юношескую восторженность и после поражения и возвращения домой, он так и не закончил обучение, не вернулся в Университет. В стотысячном Рейхсвере, несмотря на полученные в Шампани «Железные Кресты» места ему не нашлось. Предложение поступить в Мюнхенскую полицию, Альберт обзаведшийся к тому времени женой и маленькой дочуркой, которых нужно было кормить, воспринял как Дар небес.
Но сейчас, сжимая в руках винтовку, лихорадочно закусив губу, он проклинал день, в который надел форму полицейского. На его глазах, огромная колонна с красно-белыми флагами со свастиками и военными штандартами заполняла Одеонплац, приближаясь к Фельдхернхалле. В грудь вновь стал колотить надсадный кашель. Третьего дня доктор Фитхель, лечивший еще покойную матушку, после долгих пыхтений, наконец, поставил диагноз — туберкулез. Болезнь бедных и голодных. За чахотку следовало благодарить, прежде всего сырые окопы Мировой войны и ранение груди в 1917 году у Камбре, где маленький осколок британского снаряда уложил унтер-офицера Штросса в госпиталь на долгие четыре месяца. Хорошо, что еще не в могилу, как многих сослуживцев. Но теперь война и смерть догоняли его тут в Мюнхене. Чрезмерных иллюзий о выздоровления он не питал. Хотя и смерти бояться перестал еще на войне. Не верилось, что она придет к нему не от пули томми или пуалю, а загнется он с кровавым кашлем, в какой-то вонючей богадельне. Бедная моя Гретель и малышка Эмма… Но хуже всего, было то, что война пришла на улицы Мюнхена. Вместе с этими парнями, идущими сейчас на него под флагами со свастикой, они задавили жидовскую Советскую республику в Баварии, а теперь готовы стрелять друг в друга. Где-то среди них сейчас, так же сжимал в руках винтовку его племянник Макс, сын его старшей сестры, такой же бывший солдат Великой войны. Он почти три года провел на Восточном фронте. Еще неделю назад они с ним пили пиво, слушали этого самого Гитлера. Макс восторженно, а он, мюнхенский полицейский, с пониманием и симпатией. Но присяга есть присяга. И вот теперь… Что будет? Он шептал почти позабытые слова на латыни. Пусть бог не допустит немцам убивать немцев!
Толпа остановилась шагах в тридцати от двух шеренг полицейских. Прозвучала команда. Первая шеренга опустилась на колено и полицейские взяли карабины на изготовку. Полицейский офицер что-то кричал демонстрантам, стоя на несколько шагов впереди строя, ему кричали в ответ.
Раздалась команда, лязгнули затворы карабинов, досылая патрон в патронник. Стоявший во второй шеренге полицейский Штросс, прищурив левый глаз, привычно ловил правым фигуры людей напротив, в прицел. Родные немецкие лица, у многих на груди старых шинелей такие же боевые награды, как и у него, те же, ставшие родными стальные каски на головах. Прямо перед ним, среднего роста плотный немецкий генерал с непокрытой головой и «Вильгельмоскими» усиками. Ветер треплет седые волосы. Фуражку он сжимает в руке. На шее, высшая военная награда Пруссии — орден «Pour le Mérite» — «Голубой Макс». Он узнал, это генерал Людердорф! Если он, герой войны, с ними, этими нацистами, может, и правда на их стороне! Штросс только сейчас понял, что он целит генералу в грудь. Нет! Только не это! Вздрогнув, он перевел прицел на человека рядом, средних лет мужчину в черном пальто, в шляпе-котелке, с небольшими усиками и в очках. Грудь опять начал разрывать подступающий приступ кашля.
Вдруг крики заглушили раздавшиеся выстрелы! Кто начал стрелять, так и осталось непонятным. Полицейский офицер перед строем схватился за бок и рухнул вниз лицом на мюнхенскую брусчатку. Покатилась в сторону слетевшая с головы полицейская каска. Полицейские ответили залпом, потом еще одним и еще. Кашель бил грудь Альберта, и он чувствовал во рту знакомый металлический привкус крови, как тогда в Камбре. Рука всегда бывшая твердой, дернулась от сдерживаемого кашля при первом выстреле и прицел ушел на сантиметры в сторону. Мужчина в котелке и в очках, при первом же выстреле бросился на вниз, вжимаясь в землю, явно тоже бывший фронтовик. А генерал Людендорф, в грудь которому угодила пуля из карабина полицейского Альберта Штосса, медленно опускался на колени, а потом завалился назад в руки пытавшихся удержать его сторонников.
Полицейский Штосс в ужасе опустил винтовку, захлебываясь кашлем и осознанием содеянного. В этот момент судьба смилостивилась над бывшим солдатом, и пуля из чьего-то пистолета ударила его пониже левой ключицы. Уже падая, он подумал, что все же эта смерть достойней воина, чем от чахотки, рядом с плачущей женой.
— Товарищ! Товарищ! — библиотекарь встревоженно теребила Кудашева за плечо, — что с вами? Я к вам обращаюсь, а вы не реагируете совсем! Я даже испугалась! Все хорошо?
Юрий встряхнул головой, отбрасывая столь яркое видение прошлого. Он с трудом улыбнулся склонившейся над ним девушке, и стал подниматься, из-за заваленного книгами стола библиотеки.
Глава 18. То, что прячет земля
Андреич прищурился в свете двух ламп на землю у себя под ногами, примерился, как лучше воткнуть лопату, но опустил ее и посмотрел на Горохова. Милиционер, бывший на этот раз в брезентовой куртке и старых кирзачах, видавших виды, неопределенного цвета застиранных брюках, тоже с лопатой в руке переглянулся с пасечником. Оба, как по команде, повернулись к сидевшему как петух на насесте на большом камне, Архипу Головкину. Старик, сложив руки на своей клюке, казалось, вовсе подремывал.
— Что голубки зыркаете? Копайте уже. Летняя ночь, она короткая, а нам тут посторонние глаза, совсем не нужны! — дед Архип шмыгнул носом и неторопливо высморкался, зажимая крючковатым пальцем сначала одну, потом вторую ноздрю.
Лопатин с силой вонзил в сухую, песчаную землю лопату звучно хакнув на выдохе. Рядом полетела земля в заросли крапивы, с лопаты Сергея.
— Вот ведь дела, Серенька! — не переставая копать, негромко сказал Василий борясь с отдышкой, — скажи мне кто пару недель назад, что буду я ночами могилы раскапывать, вот этой лопатой и уебал бы, без лишних слов!
— И не говори, дядя Вася, а я бы еще добавил! — ответил участковый, быстро работая лопатой.
Лопатина бил озноб. Каких бы открытий для себя он не сделал в последние дни, но страшно было до жути. Слишком хорошо он представлял теперь, что не все умершее, действительно оставили этот мир. И положа руку на сердце, не будь рядом Горохова, бежал бы он до телеги через кусты сломя голову, а потом гнал бы Орлика, боясь оглянуться назад. Сергей, сосредоточенно работавший лопатой рядом, не хотел даже самому себе признаваться, что тоже боится до одури. Стараясь не смотреть по сторонам, не поднимал глаз от все растущей в глубь и ширину яму. Думать старался, о чем угодно только не о том, что сейчас зацепит он лопатой со скрежетом кости, блеснет пустыми глазницами белый череп и поднимется, снизу обретая человеческую фигуру, белая хмарь — призрак. Лопатин не видит этого, лучше бы и мне такого не знать…
С обеда Василий приехал в Чернево. Завез Наталью домой. Ехали они по селу неторопливо, сидя рядом на облучке, ловили любопытные взгляды односельчан. Да и насрать, пусть знают, что они, двое вдовых, теперь вместе. Обедал Лопатин у Гороховых. Лена о чем-то весело рассказывала мужчинам, смеялась, но муж и дядя Вася будто и не слышали, сосредоточенно думая о