Воспоминания о войне

одном из разрушенных домов, недалеко от школы и городского сквера, ниже Дома культуры была типография нашей районной газеты «Колхозная жизнь». Мы с ребятами забрались внутрь здания, и нашли на полу рассыпанные литеры - шрифт. Здесь же валялась пустая металлическая коробка от пулеметных лент. Мы стали набивать ее шрифтом, толком еще не зная, зачем он нам нужен. Кто-то из ребят сказал, что будем печатать книгу.

Выходим из здания, а навстречу идет немец. Увидел у нас в руках коробку от пулеметных лент и поманил пальцем к себе. Заставил открыть коробку, а я взялся ему объяснять, что это шрифт и что мы будем печатать книгу. Он долго рассматривал литеры, пытаясь понять, что это такое. Потом до него, наверное, дошло, что это не патроны. Или немец попался тупой, или я уж очень убедительно все ему объяснил, но он бросил литеру в коробку и жестом показал нам, что мы можем идти и отпустил нас.

Хотя все могло быть иначе.  Нас могли обвинить в чем угодно, в том числе и печатании листовок, передаче шрифта партизанам. Но никаких листовок против немцев, за время оккупации, я в городе не видел. До оккупации города  немцы с самолета разбрасывали листовки.  Я читал их. Немцы предлагали нашим солдатам сдаваться в плен. Помню, что в них было написано: «Штыки в землю! Прочти и передай товарищу!» и нарисована бегущая свастика, от которой убегают наши солдаты.

Вторая история произошла дома. У нас в большой комнате жили немцы. Немецкий офицер  сидел около печки и сжигал топографические карты. Я был рядом и попытался из кипы карт вытащить одну, чтобы просто посмотреть. Раньше я их не видел. Теперь я понимаю, что на ней была нанесена оперативная обстановка. Карта была разрисована цветными карандашами.

Немец посмотрел на меня со злостью и так подозрительно, что я тут же получил от него по шее. Хотя никаких крамольных мыслей у меня в тот момент не было. Передать карты нашим военным или партизанам я не мог. Местность в районе не  приспособлена для ведения партизанских операций. Крупные лесные массивы, железная дорога и хорошие автомобильные дороги в нашем районе отсутствовали.

И еще одна история – это уже совсем серьезно. Когда немцы ушли у нас в большой комнате на полу ночевали венгры. Как только они тоже совсем ушли из дома, я заглянул в комнату и на подоконнике увидел, как сейчас бы сказали «растяжку». У окна висели часы ходики с гирьками и цепочкой. На краю подоконника стояла ручная венгерская граната фугасного действия. Тогда я уже разбирался в них.

Темно-красного цвета, по виду похожа на современную пивную банку, но меньше по высоте и объему. Чека из  кусочка кожи или кожзаменителя, выдернута, но  не до конца, а граната обмотана часовой цепочкой. Расчет был простой, ходики потянут цепочку, та опрокинет гранату с окна на пол, и взрыв в комнате обеспечен. Стену могло и не повредить (дом кирпичный), а все окна взрывной волной могло выбить. Если бы кто-то из нас, не дай Бог, потянул цепочку, конечно бы погиб.

Я, придавив взрыватель и чеку пальцем, размотал цепочку.  Вышел в огород  за сарай и чтобы никто не видел, бросил гранату подальше, насколько мог, от дома. Бросать венгерские гранаты меня научили старшие ребята, а мне тогда еще не исполнилось 13 лет! На взрыв гранаты никто не обратил внимания. Стрельба и взрывы были слышны постоянно. Дома об этом я никому не сказал.

И снова я забегаю вперед. Когда в конце августа или в первых числах сентября 1943 года брат Вася вернулся в Корочу, я сказал ему, что у меня в сарае спрятана венгерская граната (я спрятал её ещё зимой) и он может бросить её в огороде. Он согласился, и после моего инструктажа мы пошли с ним в огород и он бросил её гораздо дальше, чем бросал я. Перед броском мы убедились, что на соседних огородах и во дворе детского дома нет людей. 
             
…Во время оккупации меня мучили фурункулы и карбункулы шеи и спины. Тётя Катя прикладывала мне на шею ошпаренные кипятком листья подорожника для очистки ран от гноя. Мазей, лекарств и бинтов не было. Перевязывала шею какими-то тряпками.

Простуда тогда лечилась просто. Горчичники или медицинские банки отсутствовали. Разводили сухую горчицу, смазывали тряпки, прикладывали к спине и забинтовывали теплым шерстяным платком, пока я не начинал кричать от жжения и боли.

В венгерский госпиталь  практически никто из людей не обращался. Да там и не принимали население. Все лечились народными средствами дома, кто, как умел, что знал раньше, или слышал от соседей.

В середине зимы наши войска стали оттеснять немцев за Белгород в сторону Харькова. Немцы готовились к отступлению, но сопротивлялись. На крыше детского дома (он был двухэтажный) сняли несколько листов железа и посадили там наблюдателя с биноклем, а несколько больших орудий поставили во дворе детского дома и в саду.

Огонь вели в сторону села Бехтеевка  за речку, где по их расчетам, наверное, должны находиться наши войска. На время стрельбы тётя прятала нас с сестрой  в яму, в которой зимой хранили картошку.  Она боялась, что наши наблюдатели могут засечь точку, откуда ведется стрельба из орудий, и мы можем попасть под обстрел.

На выгоне, где был лагерь для пленных, немцы установили несколько своих минометов. Потом мы узнали, что солдаты и народ звали их «Ванюша».  Когда они ночью стреляли, вой стоял жуткий, как от нашей «Катюши». Здание детского дома, как это ни странно, осталось целым. Его не взорвали и не сожгли. Но целых стекол осталось мало.

После того, как немцы поняли, что наши войска окружают их, они бросили пушки в саду детского дома, извлекли из них замки, и забрали оставшиеся снаряды. Нам было раздольё. Мы крутились вокруг пушек, смотрели в дуло, крутили какие-то ручки, вращали стволы, пытались снять что-то с них.

Вспомнил печальный эпизод тех дней. Кто-то из ребят предложил мне на спор за 5 копеек лизнуть языком железный обод колеса пушки. Стоял февраль 1943 года, и были ужасные морозы. Но жадность меня погубила.

Не подумав о возможных последствиях, я лизнул кончиком языка обод и взвыл от адской боли. Влажный и теплый язык мгновенно прилип к железу. Я испугался  сам и перепугал всех ребят, только спорщик ехидно улыбался. Очевидно, знал, чем это может кончиться.

Все бросились дышать и дуть на железо, пытаясь облегчить мои страдания. Хорошо, что я не приложил к ободу колеса весь язык, а только кончик. Язык освободили, но во рту было полно крови, и я помчался  домой. Тётя Катя высказала всё, что она думала о моей глупости, делала полоскания, примочки и вскоре язык мой стал нормальным. А с обидчиком я потом рассчитался.

Началась эвакуация раненых из госпиталя, который размещался в районной больнице. Здесь мы увидели, как немцы относились к своим союзникам - венграм. Если раненых немцев грузили на машины, то раненых венгров, которые пытались сесть в кузов, просто сбрасывали на землю, независимо на костылях он или с повязкой.

Венгры кричали, наверное, и от боли и от обиды. Зрелище очень тяжелое. Мы везде всё успевали посмотреть, хотя многое нам и не следовало, бы видеть в том возрасте. Оккупация нашего города  длилась более двухсот дней.

Никаких упорных боев за Корочу  (вернее в самом городе) я не помню. В книге Маршала Советского Союза А.М. Василевского «Дело всей жизни» (стр. 291) сказано: «7 февраля 40-я армия Москаленко овладела Корочей, а 9 февраля освободила Белгород». Утром на улице Дорошенко я увидел нашего солдата в белом полушубке, валенках, с автоматом ППШ на груди. Он был почему-то один или я не заметил других. Я побежал домой сообщить, что пришла Красная Армия. Наконец–то немцы и венгры ушли.

Мы с ребятами ходили по улицам в поисках оружия, собирали патроны, гранаты. Я где-то подобрал трехлинейку. Она была с патронами и исправная. Вскоре опробовал ее на окнах детского дома. Стрелял из  своего сарая по целым окнам детского дома, зная, что там никого нет. После каждого выстрела прятал винтовку в сарае в соломе, а патроны в другом месте. На выстрелы дома никто не обращал внимания, потому что стрельба звучала то там, то здесь.

Но бабушка быстро разыскала мой тайник. Винтовку и цинковый ящик с патронами она отдала солдату, который проходил в это время по улице. Стрельба моя закончилась подзатыльником от бабушки. А винтовка, между прочим, стреляла хорошо.

Мы ходили с ребятами в детский дом посмотреть, что там творится, но кроме окоченевших трупов убитых евреев, по которым ползали крупные вши, ничего не видели. Очевидно, перед отступлением немцы их всех расстреляли прямо в здании. Это был февраль 1943 года.

Когда в Корочу пришли наши войска, мы снова ютились все в маленькой комнате, а в большой комнате на сене спали красноармейцы.

Недалеко от нашего дома на улице Дорошенко, ближе к больнице, в овраге, после прихода наших войск, весной поставили несколько накрытых маскировочной сеткой  радиостанций. Мы с ребятами крутились там постоянно в надежде добыть у солдат использованные батареи анодные сухие (их называли БАС).

Они были тяжелые, как кирпич, но нас они интересовали как источники питания для лампочек от ручного фонарика. В обмен на дрова, пни, сухие ветки мы получали от солдат использованные батареи. Приспособить их под одеялом с маленькой лампочкой, которой можно водить по строчкам и читать книги, умели все ребята. Тогда я читал все, что попадалось под руку.

Керосин не продавался, и поэтому для освещения комнаты использовали «каганец». В блюдце с маслом тлел фитилек из ваты. Одно время комнату освещала лампа, сделанная из гильзы от артиллерийского снаряда. Туда вместо керосина наливался бензин с солью. Она ужасно коптила. Приходилось постоянно подрезать фитиль. Такие лампы часто взрывались и являлись причиной пожаров.

Светомаскировка выполнялась строго. Окна завешивали одеялами. Было страшно, когда вечером или ночью где-то высоко в небе гудели самолеты, а потом были слышны отдаленные взрывы бомб.
             
Вспомнил, как днем, мы с ребятами собирали в овраге дрова, чтобы обменять их у солдат на БАС. Внезапно из-за туч  появились  два самолета с крестами на боках. Летели они очень низко и, наверное, хотели уничтожить радиостанции. Мы испугались, попадали кто куда, прячась за пни.  Бомбы упали в районе больницы, а самолеты тут же улетели  в сторону Белгорода. Никто по ним открыть огонь не успел, хотя в саду детского дома в вырытых траншеях стояли три грузовых машины, в кузове которых были счетверенные установки зенитных пулеметов.

Когда мы пришли в себя, я увидел страшную картину. Она до сих пор стоит в моих глазах. Со стороны больницы вся в крови шла женщина, жутко кричала и несла на руках все, что осталось от девочки.

После таких картин, надолго выходишь из себя. Как выдерживали нервы? Наверное, они были еще не такие «чувствительные» и на все реагировали, как-то иначе, проще.

У солдат мы просили толовые шашки (они напоминали кусок хозяйственного мыла), запалы и бикфордов шнур, с помощью которых подрывали большие пни, добывая дрова. А было нам всего по 12-13 лет. Технология была простая. Саперными лопатами, которые нам давали солдаты, мы копали глубоко под пеньком тоннель, закладывали туда тол, выводили бикфордов шнур, поджигали его и разбегались подальше от этого