Кластер-1

подсказывало, что скорее всего получится как всегда – второе. Не мы, но нас.


Не сильно стесняющиеся персоны грата наглухо зависшего мероприятия в действительности не очень интересовали следователя Шахова. Как бы его ни подбивал на эти очевидные боковики лукавый профессор Авксентьев, а заодно и некоторые совершенно безответственные журналисты.
Шахов по-прежнему оставался себе на уме и никак не намеревался искать пресловутые сексуальные излучатели, обезволиватели, лептонные включатели-выключатели мозгов под каждым кустиком и каждой юбкой, зазывно прикрывающей чьи-то главные полушария. А также прочий тошнотворно-увлекательный бред, как по команде, усиленно и кем ни попадя индуцируемый со всех сторон. Следователь по своим служебным каналам довольно быстро обратился непосредственно к другим персонам грата из Большой Стирки на Ближней, к незаметным и потому значительно более влиятельным теневым персонам. У них или среди них он искал и всё же обнаружил нечто совершенно другое, как полагал, действительно весомое и значимое объяснение сути предстоящего отдельно взятого Апокала. Там-то, у них с помощью собственного секретного контр-оружия «от Ефима», о котором ещё ничего никому не сообщал, в том числе своему учителю, Шахов наконец и стал получать первые, серьёзные, долгожданно кон-крет-ные результаты по своему делу.

Однако в ночные бдения на Ближней, даже ввиду отчётливо дозревающего прорыва в осуществляемом розыске, полномочный эмиссар Следкома всё равно не остался. Невероятно – но даже в увлекательное ночное с лошадьми и девками пойти и не подумал. Дневных впечатлений от новых, потрясающих фактов в расследовании хватало с избытком. Их ещё надо было обдумать в спокойной обстановке. Кого-то добавочно выслеживать, анализировать, сопоставлять после и без того насыщенного трудового дня  - э-э, нет-нет, сил ещё и на такое явно не хватит. В результате Шахов и принял столь мудрое решение – свернуться и уйти на подзарядку. Взять очередной тайм-аут, да и вновь раствориться в подступающих сумерках. Унестись тем самым летучим, всё пронзающим мышом, который уже не однажды легко и непринуждённо пролетал даже сквозь местные обворожительно-заградительные фонтаны, это который сильно голубой, а также и несильно зелёный. И оставался сухим.

Тем не менее, даже с объективной точки зрения агенту Следственного комитета всё же приходилось фиксировать, что и без явно натравленной сюда пресловутой фата-морганы завтрашнего дня всеобщее напряжение даже от рядовой череды событий всё равно нарастало, да нарастало. С какого-то момента оно внезапно перешло в качество и сразу же принялось резко контрастировать с внешне благополучным положением дел, всё ещё беспечно не указывающим на скорую непогоду или тем более бурю. Парадоксальная тишь да гладь несмотря ни на что разливалась вокруг, как и положено зловещему затишью перед бурей. Никто по-прежнему как не видел и не слышал ничего вокруг, так и продолжал в упор не видеть, и не слышать. Даже не чувствовать, что нечто ужасное вот-вот обязательно прибудет, грянет, а также непременно рванёт! Может быть, располосует так, что и четвертования затем не потребуется.
Даже кобыла Тоська заблаговременно, второй день готовилась протянуть копыта. Была бы матросом, уже постирала б тельняшку на свой последний парад. Животные намного лучше людей предощущают любую предстоящую катастрофу и всегда понимают, что к чему тогда произойдёт. Да и как было её не прочувствовать чуткой животине, когда по всей округе отчётливо содрогалось практически всё, что только могло содрогаться?! Когда чего или кого ни возьми - беспрерывно клокотало, конвульсировало, отчасти даже компульсировало. Как же было её не ощутить, когда в дело, судя по всему, действительно вступили пусть и вспомогательные, как будто несерьёзные, но всё-таки главные оргоновые калибры эсминцев и прочих линкоров непотопляемой секспольской эскадры Вильгельма Райха?! А Шахов уже почти верил в её существование. Да и не только её. От жизни всегда можно ожидать чего угодно.

Самое важное, в чём следователь Шахов теперь мог полностью согласиться с шальными, словно бы в сторону уводящими сумасшедшими источниками, так это с их фиксацией чёткой преднамеренности нагнетания страстей со стороны. С их недвусмысленным указанием на некую серьёзную внешнюю дистантно-управляющую силу. Действующую исключительно чётко, планомерно и явно для чего-то. Просто так и вправду никогда, нигде и ничего не случается. Даже какие-нибудь случаи. Кроме разве что совсем несчастных, вроде случек. Вот те да, сплошь и рядом – рвут и режут по живому ещё и просто так, как бы ни для чего. В колесе сансары по-другому и не бывает, в нём каждому жёстко прописан каждый поворот его жизненного пути, весь маршрут до последней ямочки и бугорка.

Но есть один нюанс. Смотря к кому сразу, с роддома в руки попадёшь, в какую семью, особенно к какой жене в лапы. Такой режим, такая мера твоего пребывания в жизни и будут заданы. По мере вашей всегда воздастся вам. Нормальная, более-менее тихая и благополучная она выпадает не слишком часто, хотя и бывает, конечно. Но, как правило, немилосердная сансара ещё круче заламывает судьбу не первый раз попавшейся жертвы, тогда она смерть свою начинает ждать как избавления и молит бога, чтобы никогда уже сюда не возвращаться. Столь страшно больше не наказывать. Кто же захочет всякий раз в заведомой тюряге дожидаться мучительно полного склеивания ласт?! Кому это надо?! Вот зачастую люди и «возвращают билет Творцу», как советовал смертным ещё великий стоик Луций Анней Сенека. Бывает даже, от самого старта карусели судьбы наиболее проницательные доктора, только глянув, сразу же сочувственно рекомендуют какой-нибудь мамочке самой побыстрее вернуть билет кассиру неумолимого аттракциона судеб: «Зашевелится, стреляй!». По сути, конечно, это самый благоприятный рецепт для любого, кому выпадает «счастливый шанс» вновь прокатиться на том захватывающем дух колесе.
«Ой, ой! Только не это!». «Знаем-знаем, плавали!».
Иной раз за выпадающие бесконечные страдания не то что вернуть, а и швырнуть тот билет хочется. Подавись, благодетель!

С другой стороны: «Лёгкой жизни я просил у бога, Лёгкой смерти надо бы просить!».
Ещё неизвестно, что нас там, за чертой, поджидает. Может ещё придётся умолять вернуть тот билетик до конца не погашенный, пусть даже какой-никакой, пусть как пелик отвратный возле урны подобранный. И с невероятным наслаждением совершая упущенные, последние и страшные затяжки, ещё и со слезами благодарить: «Спасибо, господи, что хоть так!».


Изображение авторское


Глава 15. Явился, не запылился

Просторная и крепкая квартирищща директора департамента строительства региона Сан Саныча Петренко. Сан Санычева жёнка, главбух той же кристальной конторы, будучи сама по себе исключительно флегматичной, вполне холмогорской породы, сидела в главной рубке квартиры, то есть, «у зале», смотрела в телевизоре слёзную женскую программу, неторопливо вязала крючком модную салфеточку, прихлёбывала тоник из бокала на журнальном столике. Точнее, подсасывала через красненькую трубочку. Так намного вкуснее. Главное, что питательнее. За стеной у дочек уверенно выл с флешки какой-то очередной голубой геронтофил. Роняли большие, но уверенно розовые и нежные сопли очередные татушки седьмого или десятого поколения, если считать от ведьмы примадонны.

Сан Саныч единолично насыщался на кухне, словно тигровый питон - угрюмо, медленно и неотвратимо. Как будто незаметно, но если прислушаться, всё же можно было услышать тихий шорох неостановимой живой мясорубки, под названием челюсти Сан Саныча. Что ни всунь – замелют всё, включая подвернувшуюся живность. «Всё живое здесь уходит в могилу живую!».

Потом питон всё-таки наелся, интеллигентно отрыгнул непрошенную газовую пробку, прошёл «у залу», открыл дверь к дочкам, гаркнул по-казачьи: «Спать! Вырубай железо!». Девчонки независимо зафыркали (обе годки, восьми-девятиклассницы) и прибавили копоти любимым пластинчатожаберным моллюскам и моллюсчихам.

Директора долго никого не уговаривают. Даже любимых дочек. Такая уж у них особенность характера, а также ментальность, если конечно очень мягко выразиться. Вот и этот дир нисколько не помедлил, сходу вытянул из штанов узкий и плотный ремень, привычным, ещё армейским движением захлестнул его на правой кисти. Мамашка и не шелохнулась, лишь невозмутимо скосила на мгновение глаза и опять вставила их в любимое латиноамериканское мыло. Втянула очередной глоточек супер-тоника. Он и растёкся затем по пищеводу строго куда надо.

За стеной по чему-то упругому дважды хлопнул ремень. Ласковые татушки тут же поперхнулись, а фильки с максимками незамедлительно позаткнулись, а бабка примадонна оскорблённо перевернулась в гробу. Девчат немедленно сморил крутой девичий сон с частичной амнезией. Сан Саныч, позёвывая, возвратился в комнату, вправил ремень обратно. Уселся в роскошное, утопительное, био-кресло с изменяющейся конфигурацией, шедевр отечественной мебельной промышленности времён падения Ельцина в речку. Обивка тут была такая, что даже тараканы до сих пор не смели забраться под неё со своими чумазыми лапками. Стеснялись. Но может и брезговали, тоже вообразили из себя. Именно сюда уселся директор и немедленно развернул цветную газетку объявлений, чтобы помечтать ещё об чём-нибудь, что ли.

Один глаз Сан Саныч положил на восьмую полосу, с рекламой девичьих посиделок, а на самом деле полежалок для состоятельных мужчин, что-то прикидывая, наверное, финансы под это дело. Другой глаз ровно в телевизорную середину зацентровал, припарковал поближе к жёниному мылу, страсть как горячему и сильно южноамериканскому. Там как раз Родригес только успел замочить папу Джулианы, а саму её теперь упоительно корячил у буфетной стойки совместного бизнеса. В результате все много плакали и обнимались. Будь фильм индийским, на заднем плане танцевали бы сорок слонов, пока от счастья не упали. А так – нет, все живы-здоровы, а главные герои даже выли от большого человеческого удовольствия. Бесшумно шелестели на стенке кварцевые часы эпохи пост-пост-перестроечного ампира, что-то такое вампирское показывая на вычурных цифрах растопыренными в натуре пальцами стрелок.

Вприглядку листал наработавшийся за день строительный директор Сан Саныч сладкую девкину правду для состоятельных, но озабоченных мужчин, мышиных жеребчиков, если честно, по-народному. Прикидывал совсем непростые и неприглядные собственные дела-делишки на завтра и никак не глядел на телек. Поэтому быстро вышел в расфокус и центр внимания постепенно сместился вовнутрь. Однако его половина, жена-главбухша, по-прежнему не расставалась с неутомимым Родригесом в ящике. В результате, с учётом каждого следующего  возобновления красненького тоника во рту, становилась всё более и более счастлива.

Потом по телевизору взяло да и закончилось пылкое мылко из южного полушария Земли. Мать семейства безнадёжно перевела гаснущий взор на главу дома, потом встала, спрятала вязку, начала готовиться ко сну. Даже сбросила