(быль)
Чего в нашей жизни только не бывает! Сколько ни старайся – специально не придумаешь. Верно, у того, кто там, на небесах, нить человеческой судьбы плетет, – богатая фантазия. Запомнилась однажды поведанная за праздничным столом история о двоемужнице Марье. Не поверить рассказчикам было нельзя. Марью они лично знали, а кто-то и состоял с ней в родстве.
Вот этот рассказ. Да простят меня читатели за авторскую вольность. Но без нее, согласитесь, история выглядела бы как сухое перечисление событий, не более того.
Жила в одном российском селе простая девушка Марья. Многие парни к ней сватались. Только любила она балагура и гармониста Петра. Так любила, что для себя решила: если пойдет замуж – только за него! Сам же Петр считал себя женихом завидным и не спешил жениться. Много вокруг было невест – и все красавицы! Есть из кого выбирать.
Он и выбирал. То одну с танцев до калитки провожал, то с другой гулял до утренней зорьки. И вдруг известие, переполошившее все село: заслал гармонист сватов к Марье. Не смог устоять самолюбивый красавец Петр перед белозубой хохотушкой с длинной русой косой. За пару месяцев до Великой Отечественной войны они поженились.
Петр одним из первых ушел на фронт. Горевала Марья, места себе не находила. Письма с фронта шли, хотя и не регулярно, немного успокаивали ее слова мужа: мол, у меня все хорошо, бьем фашистов. Какое там хорошо! Она хоть и малограмотная была, а понимала: идут тяжелые, с большими потерями бои на подступах к Волге.
В конце сорок второго года писем не стало. Что случилось? Неужели погиб, пропал без вести? По совету свекрови написала командиру того полка, в котором, как ей было известно, бьет врагов ее муж. Пришел ответ, что ранен был Петр, отправлен в госпиталь. Какой – неизвестно.
Не теряла надежды Марья, с замиранием сердца всякий раз ждала почтальона. В плохое верить не хотела. Так всю войну и прождала, впадая то в отчаянье, то вновь обретая надежду.
Немногие сельчане вернулись с войны домой. Каждый из них, даже калечный, был на вес золота. Многочисленные вдовы и вековухи достали из сундуков лучшие свои наряды: вдруг повезет – скрипнет калиткой зашедший во двор бывший солдатик… Мало к кому благосклонной была ироничная игрунья-судьба. Марье же повезло. Так считали все соседки, но не она сама.
Обратил на Марью внимание Лаврентий, герой войны, – вся грудь в орденах. Жена Лаврентия еще в войну умерла от туберкулеза, оставила на попечение своей младшей сестры двух малолетних детей. Вернулся он к пустому очагу, загрустил. Одному сыновей не поднять, мать им нужна. И обратил внимание на молодую бездетную вдову Марью.
Та же ни в какую! Жив Петр, сердцем чую! Целых пять лет ходил Лаврентий под окнами ее дома в надежде, что забудет она свою боль, махнет приветливо из открытой калитки рукой: «Заходи! Будь хозяином в моем сиротливом доме».
Вдовушки за глаза осуждали Марью: кого, мол, из себя строит, хорошего мужика гонит прочь! Ни себе, ни людям.
Лаврентий – как околдованный. Столько баб вокруг, а он только Марью и видит!
На шестом году после войны, когда немного поутихла боль утраты, поняла Марья: не дождется она своего Петра. Бабий век короток. Еще немного – кому будет нужна? И дала согласие Лаврентию выйти за него замуж.
Дети Лаврентия не были для Марьи обузой. И они потянулись к ней, как растущие травинки к солнцу. Вскоре один за другим появились в семье еще трое детей, все девчонки – одна другой краше. Почувствовала себя Марья по-женски счастливой. Полюбила Лаврентия. Удивлялась, насколько разной была ее любовь к мужьям. По-девичьи страстной, безрассудной – к Петру, тихой и спокойной – к Лаврентию.
Прошло пятнадцать лет. И вот однажды получила Марья письмо. Адрес на конверте был незнакомый, но вот почерк… Екнуло сердце. Бросилась искать коробку с письмами от первого мужа. Нашла в кладовке, старшая дочь, видимо, ее туда положила, когда делали ремонт в доме. Вытряхнула письма на стол, стала дрожащими руками их перебирать. Конечно, его, Петра, почерк! Разорвала конверт со страхом, долго не решалась хотя бы пробежать взглядом по неровным строчкам на тетрадном листке. Пересилила себя. Опустилась на стул, прочитала. Сложила лист, смахнула со щеки слезу, задумалась.
Писал Петр, что под Сталинградом ранен был, осколком мины оторвало левую руку по самый локоть. Госпиталь, в котором очутился, был разрушен немецкой авиацией, все документы погибли при пожаре. Чудом сам спасся, только обезобразил до неузнаваемости огонь ему лицо. Мало что осталось от бравого красавца Петра. Назвался чужим именем. Решил, что в таком виде не нужен будет он жене, зачем ей инвалид? Что с одной рукой в деревне делать? Ни пахать, ни косить, если только в пастухи идти – коров пасти…. Самолюбие не позволяло. В неразберихе эвакуации раненых из горящего госпиталя никто сильно разбираться не стал, кто есть кто. Документов нет, лицо так обезображено, что узнать невозможно…
Закончилась война для Петра в горячем сорок третьем году. При выписке из госпиталя твердо решил: домой не поеду, пусть жена думает, что погиб. И отправился в тыл, в Новосибирск – самое сердце промышленной Сибири. Как оказалось, не от жены, от себя в первую очередь бежал, о чем теперь сильно сожалеет и просит принять его обратно. Незавидная у него доля на чужбине, каждый день снятся родные васильковые поля. Ни богу свечка, ни черту кочерга: таков итог его многолетних мытарств.
Когда Лаврентий пришел с работы, Показала Марья ему письмо. Прочитал его Лаврентий, задумался, глядя на сидящих за столом дочерей.
– Вот что, Марья, – сказал сухо. – Только тебе решать, с кем быть.
– Да как же так, – запричитала Марья, – что же делается-то! Как жить дальше, ума не приложу! Дети у нас, хозяйство, а он, негодник, столько лет о себе знать не давал! Не я ли его ждала, все глаза выплакала….
– Не причитай, скажи честно, любишь его до сих пор?
– Ох, не терзай душу! Ох, негодник! На что обрек свою Марью!
– Так любишь или нет?
– Люблю, – призналась чистосердечно Марья, словно занозу из сердца вынула.
– Тогда зови его. И живите с миром.
– Это как?– выдохнула Марья и посмотрела на мужа с удивлением. – Я и тебя люблю.
– Не может у бабы быть двух мужей, не по-людски это.
– А по-людски столько лет о себе малой весточки не давать?
– Он, конечно…
Лаврентий долго подбирал нужное слово, но выразился матерно, прямо как думал.
Опешила Марья, никогда не слышала, чтобы муж при ней и при дочерях матерился, да еще так грубо.
– Что же делать?
– Тебе решать.
Вышел Лаврентий из комнаты, хлопнул дверью так, что посуда в буфете задрожала. Всхлипнула Марья, посмотрела на испуганных дочерей.
– Что, голубки мои, испугались? Тут такое дело, житейское.
И залилась слезами.
Вечером при отходе ко сну сказала мужу:
– Если ты дашь свое согласие, пусть он приезжает. Жить, как бабы с мужиками живут, с ним не стану, у меня один муж – ты, но и отказаться от него я не в силах. Не его вина, что война нас разлучила, а потом покалечила.
Ничего не сказал Лаврентий, молча отвернулся от жены, давая понять, что не в праве диктовать ей свою волю.
Написала Марья письмо первому мужу, позвала. Ничего от него не скрыла: ни что замужем, ни что дети-подростки у нее. Надеялась, что не приедет он, ведь обходился же как-то пятнадцать лет без нее, а тут вдруг потянуло. Прав Лаврентий, обозвавший его нехорошим словом. Выходит, не все она знала о своем Петре. Она-то готова была его принять всякого: без рук, без ног, без глаз. А он, получается, предал ее. И не такие калеки приходили с фронта. И что? Как понять, как простить?
Много чего пришлось передумать Марье. Колебались ее чувства от ненависти до острой жалости к первому мужу. И снова, как и много лет назад, с замиранием сердца ждала письма.
Не пришло письмо. Постучался в дом человек – незнакомый, с неподвижной бугристой маской вместо лица. Екнуло сердце. Он это, ее Петр, с закрытыми глазами узнала бы его.
– Петруша! – сказала тихо и оперлась о косяк. Опомнилась. – Проходи в дом, на пороге гостей не принимают.
Он вошел, озираясь по сторонам. Все чужое. Да и как чужим не быть, ведь столько лет прошло! Увидел девочек, молча кивнул им.
– Познакомься с моими детьми. Это Лена, старшая, Танечка средняя, а это всеобщая любимица Галка. Есть еще сыновья, только они уже взрослые, в городе учатся. Да ты садись, садись к столу, скоро муж придет, ужинать будем.
– Вот, Марья, – сказал Петр, неловко доставая одной рукой из чемодана бутылку водки и бумажный пакет с шоколадными конфетами. – Не знал, что привести, так ты это, не обижайся, если что не так.
– Все так, Петруша. Из письма твоего я поняла, что семьи у тебя нет. Один живешь?
Он пригладил рукой ежик коротко стриженых седеющих волос, кивнул головой.
– Кому такой красавец, да еще инвалид нужен? Все эти годы о тебе думал, Марья. Ты прости меня! Понимаю, что сложно. Я сам себя простить не могу.
– Сердце бабы мягче воска. Не держу я на тебя обиды, Петруша, простила. Только смотри, как жизнь сложилась. Муж у меня теперь, дети. Кабы ты раньше опомнился… Ведь всю войну тебя ждала и после войны надеялась, что откроется дверь, а там ты стоишь. Неважно какой. Главное – живой!
– Страшно мне было, думал: зачем тебе калека? Бросишь меня рано или поздно.
– Не я тебя, ты меня бросил. Лучше бы черканул письмецо: так, мол, и так, развожусь с тобой, живи, как знаешь. Наши судьбы отныне реками потекут каждая в свою сторону. А ты? Струсил…. При живом муже я вступила во второй брак. И как жить с этим?
– Марья, я теперь даже не Петр. По документам у меня другое имя.
– Не хочу его знать. Раз так, как говоришь, совесть моя чиста. Нет у меня мужа Петра. Сгинул на войне безвестно. А по документам ты мне не муж.
– Можешь меня прогнать, если хочешь.
– Не хочу, Петруша, и не стану этого делать. Придет Лаврентий, тогда и поговорим, как жить дальше.
Тяжелым вышел разговор между Лаврентием и Петром. Марья не вмешивалась, плотно сжав побелевшие губы, хлопотала у плиты. Для себя она уже все решила. Девочек на всякий случай отправила к соседке. Не хватало бы им слышать жесткий, матерный разговор двух мужчин.
Сошлись во мнении, что поживет Петр во времянке до наступления холодов. Дело-то к осени шло, август на дворе. Там – как выйдет. Оно и вышло. Наступили холода, перебрался Петр из холодной сараюшки в теплый дом. Не могла ему Марья указать на дверь, бабья жалость, называемая состраданием, не позволяла. Лаврентий долго не скрывал своего недовольства, но смирился. Не пес же Петр, чтобы на улицу его выгнать, а что бесприютный, так жизнь – она сложная штука.
Так и жила Марья с двумя мужьями. Про Петра, которого никто в селе не признал, сказала, что дальний родственник ее. Угол снимает, так как деваться больше некуда. Безразлично было, что думают люди. Это ее жизнь, и только ее, остальным дела не должно быть.
Лет через десять не стало Лаврентия, не спасли врачи, умер от заражения крови. Девочки замуж вышли, разъехались кто куда. Остались Петр да
|
