Выхожу в коридор. В одной из комнат всё ещё идёт веселье. Я слышу отца – в отсутствии матери он всегда становится веселее и разговорчивее, значит, мама так и ушла к себе.
Наверное, плачет, не зная, что сейчас я всё закончу для нас с нею, что всё верну на свои места.
Пройти коридор – это быстро, если тебя на выходе ждёт что-то хорошее. Но он кажется мне очень длинным, потому что я знаю – будет больно. Но я заслужил эту боль. Я всё это заслужил, просто потому что я Фредо. Фредо, не Михаэль!
Я иду на кухню, тут как всегда в дни печали грязно. Я уже и не помню нашей светлой кухоньки, где мы так все весело казались друг другу счастливой и дружной семьёй, где нас было двое и где мама старалась нас не разделять друг от друга в своих мыслях.
Хотя не получалось. Я пытался винить её за это, и не смог. Потом пытался винить отца, за то, что он не полюбил меня – ненужного и не сгладил углы, не стёр различий, не заштопал пропасти.
И тоже не смог. Мой отец никого не любил. Даже себя, иначе бы не вливал в себя всего дешевого пойла, чтобы сделать вид, что ему весело.
Нож сам скользит в руку. Мой взгляд находит его движение ещё до того, как мысль сообразит, что это и есть нож! Он грязный, как, наверное, и всё в этой кухоньке, он липкий. И даже мне противно держать его в руках.
Я ополаскиваю лезвие, дрожащими пальцами, точно так дрожат руки и у моей матери, проверяю лезвие. Для тела грубовато, но для лица? Авось сойдёт. Я хочу надеяться на это.
Самое сложное начать. В замыленном от рук и закопченном от грязи чайнике я вижу мутное своё отражение и со смехом успеваю себе напомнить, что оно не моё. Я его не заслужил. Я не тот сын.
Отражение согласно. В грязи чайника оно особенно уродливо и соблазн разодрать его всё выше.
–Я не Михаэль, – напоминаю я себе, собираясь с духом.
Они должны будут простить меня. Я ведь осознаю, что это не он, а всего лишь я, всего лишь не тот сын! Они должны простить меня, хотя не знают, что прощения мне нет, что я сам уменьшил два наших лица, перекроив их в одно – общее и чужое.
Ненавистное и любимое для матери.
Я не Михаэль, и я должен быть наказан за это. я не он. Я утопил своего брата за то, что он был другим, за то, что его любили больше, и за то, что меня самого любили меньше. Это чувствовалось. Это всегда лежало между нами и ширилось с каждым годом.
Михаэль лучший ученик класса, активный участник общественной жизни школы, он поёт в хоре и занимает первое место в городском соревновании по бегу. У него есть мечты и он гордо говорит со взрослыми, пока мама с любовью освобождает ему под будущие награды полочку.
А я Фредо. Троечник, без чётких планов, не попавший ни то что в школьный хор, но даже в школьную библиотеку меня не сразу записали за учебные долги. я не умею быстро бегать. Я вообще, если подумать, ничего не умею.
И от того я отчётливо не заслуживаю носить этого лица. Оно стало прилипчивой маской и зудит так, словно его посадили на железные скобы, и скобы эти загнили.
Взять нож всегда страшно. Даже для братоубийцы это страшно, но я беру крепко. Через пару минут я не только его возьму, я себе и срежу всё то, что было нашим, а стало чужим.
Первый порез идёт криво и больно, но хотя бы идёт, и, хотя рука дрожит, в мутном чайнике я вижу кровь на не своём лице. Это ничего – я заслуживаю, честно. Я вытерплю. Мой брат захлебнулся, а я-то остаюсь жить. Просто отделяю последнюю нашу общую часть от себя.
Руки дрожат, я смотрю на них – они почему-то краснеют, но не от крови, а от жара, который приливает к ним. Надо продолжать, надо.
Позади меня движение. Мама. Пришла, стоит, смотрит на меня безумно и дико, словно впервые видит. Ничего, я смогу ей объяснить, что она больше не увидит во мне Михаэля, что я…
Она делает неуверенный шаг ко мне, её ноги подкашиваются, она тяжело и грубо падает на колени, протягивает ко мне руки и чужим, не своим звонким голосом зовёт:
–Фредо!
