Калигула

1

  — Гай Цезарь, да здравствует Гай Цезарь! — слышалось отовсюду. Пестрые одежды людей смешались со всадниками, гарцевавшими на белых лошадях. Казалось, лошади тоже чувствуют всеобщее настроение и, подхваченные вихрем людских настроений, несутся вперед. Во всеобщей суматохе было трудно расслышать шум колесниц.
  На лицах людей можно было увидеть радость и счастье, словно на землю снизошел великолепный, прекрасный, мудрый и величественный Бог. То тут, то там слышался веселый смех и радостные возгласы. Народ ликовал: наконец-то на престоле Рима долгожданные император — сын великого и любимого всеми Германика!
  Каждый сегодня отдал бы за него все, что имел. Колесницы продвигались вперед.
  — Посторонись! — кричали возничие какому-нибудь зазевавшемуся бродяге.
  Император проехался по городу после того, как поместил урны с прахом матери и братьев в мавзолее. Как примерный сын, он устроил в честь матери Агриппины цирковые игры и сейчас, на одной из колесниц, везли его божественное изображение.
  Молодая светловолосая девушка в простеньком пеплуме выбежала вперед и колесница едва не задела ее.
  — Фабия, отойди в сторону или, клянусь Поллуксом!.. — прикрикнул старик.
  — Но отец, я так хочу посмотреть на императора, нашего Бога! — упрямо ответила Фабия, с открытым ртом наблюдая за процессией. Люди здесь казались ей едва ли не богами, сошедшими с высот Олимпа.
  Калигула промчался на колеснице. Все, что можно было заметить — это его внушительный рост и бледное лицо.
  — Живи вечно, цезарь, сын Германика Друза! — послышались крики из толпы.
  — Да хранят тебя боги!
  Словно тень из преисподней, из толпы вынырнул нищий карлик-горбун. Он стал вглядываться в счастливые лица людей и вдруг его лицо исказила зверская гримаса: злорадная и ненавидящая. Он заковылял, с трудом продвигаясь вперед.
  — Я видела самого Бога! — не могла уняться Фабия, прыгая вокруг отца и радостно хлопая в ладоши. Торквиний, старый хозяин рыбной лавки и отец девушки, строго погрозил пальцем.
  Фабия продолжала прыгать и визжать от восторга, пока не заметила уродливое лицо карлика-горбуна и чуть не вскрикнула от ужаса.
  Карлик смотрел на нее. Шрам, который проходил через все лицо и  заставлял его всегда улыбаться. Кучерявые волосы падали вниз, словно кольца Горгоны. Карлик был настолько уродливым, что нельзя было смотреть на него без отвращения.
Единственное, что осталось в нем красивым — это голубые глаза, смотрящие куда-то вдаль, за горизонт, и, казалось, они способны видеть то, чего не видят остальные.
  — Ты красивая! — сказал карлик, проведя ручонкой по светлым золотистым волосам. Девушка вскрикнула и спряталась за отца.
  — Отойди от моей дочери, уродец, ты можешь ее сглазить! — погрозил кулаком Торквиний.
  Лицо карлика по-прежнему искажала зверская гримаса.
  — Чему вы радуетесь?! — с возмущением сказал горбун. — Чудовищу, которому отдана власть над Римом?! Не будет на свете лучшего раба и худшего государя!
  Лицо Торквиния исказилось от негодования:
  — Что говоришь ты, несчастный, в своем ли ты уме?! Иди отсюда, пока тебя кто-нибудь не услышал.
  — Чудовище, чудовище, Калигула — чудовище! — не унимался карлик, словно дразня. Троквиний поднял с земли камень.
  — Не нужно, отец, — тихо ответила Фабия, — он и так несчастен. Наверное, боги затмили ему разум.
  Торквиний устыдился и выбросил камень:
  — Прости, радость моя, просто я в сильном возмущении.
  — Чудовище, чудовище! — слышался уже отдаленный голос карлика. А люди продолжали ликовать и петь хвалебные гимны любимому императору. Они встречали и провожали его, как самого Бога. Вдалеке еще виднелись великолепные колесницы, запряженные белыми скакунами, которые поднимали облако пыли. Народ продвигался за колесницами.
  Двое юношей наблюдали за процессией. Один из них, темноволосый, имеющий смелый и открытый взгляд и прекрасные черты, обернулся к другу:
  — Деций, я мог бы сочинить четверостишие в честь сегодняшних празднеств.
  Он поднял вверх правую руку, декламируя:
  — В лагере был он рожден, под отцовским оружием вырос: это ль не знак, что ему высшая власть суждена?
  Деций одобрительно кивнул рыжеволосой головой:
  — Слыхал последние новости? Гай Цезарь разыскал запрещенные сенатом сочинения Кассия Севера и Тита Лабиена, теперь их можно читать! Да, Сервий, это несомненно будет великий император и к нему будут относиться с такою же любовью, как и к его отцу.
  — А я слышал, что Калигула отдал восемьсот тысяч систерциев какой-то вольноотпущеннице, которая не выдала преступлений своего господина под самыми жестокими и изощренными пытками. Он любит и почитает умерших родственников, но не забывает и о народе. Гай Цезарь — сама добродетель и справедливость!
  — Не считая всех этих слухов о скоропостижной кончине Тиберия. Этот старый солдат умер от своей же старости. Причем вряд ли кто будет спорить, что Тиберий причастен к смерти Германика.
  — Да, — ответил Сервий. — Никого народ еще не любил так, как Германика. В день его смерти кидали камнями в храмы и опрокидывали жертвенные алтари. А варвары отпустили бороду и обрили головы своим женам. А как долго скорбел о нем народ! Немудрено: вся свирепость Тиберия охватила Рим именно после смерти Германика. Теперь Тиберия нет (что уже повод к празднеству), а сын Германика — император Рима.
      — Да хранят его бессмертные боги, — сказал Деций. — Но хватит сегодня о политике, Сервий, хватит. И достаточно на сегодня о поэзии. Я знаю, что ты хороший рифмоплет. Но, клянусь Либером, лучше будет пойти в какую-нибудь лавку и сделать возлияния богам. Нашим Авентинским богам, богам народным.
  Они уже стали проталкиваться сквозь толпу, хотя это было довольно непросто. Откуда-то снова вынырнул мерзкий карлик. Он встал возле Сервия и тот даже немного опешил.
  — Стихи чудовищу посвящаешь, рифмоплет? — сказал карлик.
  — Откуда ты знаешь? — вздрогнул от неожиданности Сервий.
  — Он подслушал наш разговор, этот омерзительный карлик! — ответил Деций.
  — Калигула живет на погибель себе и другим, — ответил карлик. — Тиберий вскормил ехидну для Рима! Он вскормил ехидну! — карлик засеменил дальше. Сервий простоял несколько минут на одном месте. Его охватило неприятное чувство, которого он не мог объяснить. То ли это уродливый вид карлика, то ли  его слова так задели душу. Сервий пожал плечами и они отправились в лавку.
  Толпа не убывала. Распевая песни и осыпая улицы зерном, народ приветствовал Гая Цезаря Калигулу. Прозвище "Калигула" означает "Сапожок", новоявленный император получил в солдатском лагере, где провел свое детство. Начинались представления уличных актеров и фокусников, пожирателей огня и жонглеров.
  — Отец, я посмотрю представление! — сказала Фабия.
  — Ты никуда не пойдешь! — строго сказал Торквиний. — Улицы полны народу и злых людей, идем домой!
  — Но отец! — жалобно воскликнула девушка. Тут нахлынула толпа, оттеснив ее на другую сторону улицы.
  Торквиний потерял из вида свое чадо. Фабия тоже потеряла старика из виду, сперва ей даже стало страшно, а потом охватило внезапное чувство радости: теперь можно будет посмотреть представление актеров и циркачей, здесь конечно же будет весело. Кроме того, она не могла забыть того, что сегодня ей посчастливилось увидеть Калигулу, хотя бы мельком. Теперь можно было собою гордиться: она видела едва ли не олимпийского бога! Уличные актеры показывали забавные сценки. Зрители смеялись с обжорливого Геркулеса, ради вкусного обеда способного на все, и с Нептуна, изображенного в сценке наивным простачком. Он напевал веселую песенку, размахивая трезубцем. Акробаты делали замысловатые трюки, а выдуватели огня поражали народ своими фокусами. Все это было сделано в честь нового императора, сына обожаемого людьми Германика. У каждого было радостно на душе и, казалось, ничто на свете не может омрачить торжественного праздника, который настал впервые после долгих лет правления Тиберия, тиранящего свой народ и поражающего своей чрезмерной свирепостью. Вот почему душа квиритов сегодня ликовала. Наконец-то тирания окончилась, Тиберия сменил благой и величественный цезарь, сын лагеря и отец войска, благочестивый и добродетельный. В его честь слагали стихи и пели торжественные гимны, устраивали цирковые игры и гладиаторские бои. В этот день многие дали клятву  в том, что отдадут за Гая Цезаря и душу, и жизнь.
  Фабия была далека от политики. Она жила в своих грезах. Собирала полевые цветы и помогала отцу в лавке. Лавочник Торквиний был образован. Где он получил образование — об этом он никогда не распространялся, но все, что знал, передал дочери. Фабия выучила греческий, как знатная патрицианка, и с удовольствием декламировала трагедии и комедии. Знала она и Гомера, и Софокла и Аристофана. Любовь к поэзии Торквиний привил ей с детства. Прекрасная, как Венера, и по-детски наивная, она достигла семнадцатилетия.
  Фабия верила, что сегодня в пурпурной тоге, с золотым венцом на голове, в великолепной колеснице, запряженной белыми конями с блестящей гривой, ехал не Калигула, а сам Юпитер. Да, это был именно он! Казалось, кони встрепенутся и помчат его в заоблачный Олимп.
  Фабия так увлеклась зрелищем, которое показывали бродячие фокусники, что совершенно упустила из вида, что время было уже позднее. Почти совсем стемнело.
  Звезды высыпали на небе, где выделялись созвездия мифических героев — Персея и Андромеды. Люди начали потихоньку расходиться, а фокусники окончили представление. То здесь, то там слышалась пьяная болтовня гулявших солдат. Фабия поспешила домой.
  Идя по темным и малолюдным переулкам, она вспоминала сегодняшний день. Часто шныряли  дешевые простибулы, нищие и мошенники, весь римский сброд, для которых наступило золотое время суток. Многие разбрелись по забегаловкам.
  — Эй, красавица! — послышался сзади  грубый пьяный голос.
  Фабия не обернулась и не замедлила шаг.
  — Эй, к тебе обращаюсь! — повторил голос более грубо. Кто-то схватил ее за руку. Фабия тихо вскрикнула, вырвала руку и пустилась бежать. Она слышала топот в двух шагах от себя. Другого выхода не было, как заскочить в кабак.
    — Стой, ты, дешевая потаскуха! — грубиян настиг ее уже в кабаке и с грохотом повалил на стол. Посетители обернулись. Здесь же пили вино уже знакомые нам Сервий и Деций.
  — Какие низкие нравы стали у римского народа! — встал из-за стола Сервий, возмущенный поведением пьяного наглеца.
  Пьяный солдат схватился за меч, но получив кулаком по лицу, отшатнулся в сторону. Фабия закусила губу и в ужасе наблюдала за происходящим. Волосы ее разметались и прядями падали на лицо. Она была похожа на богиню, потревоженную внезапным непрошеным гостем.
  Солдат вторично попытался достать меч, но был так пьян, что после второго удара кулаком, свалился с грохотом на пол.
  В этот момент в кабак заскочил разлохмаченный Торквиний:
  — О бессмертные боги! Наконец-то я нашел тебя, горе мне, старику, никогда не видать мне покоя! — он схватил Фабию за руку и выволок из кабака. Она успела обернуться и заметила, что Сервий внимательно смотрит на нее. Их глаза встретились.
  "Жаль,