31. Боль и страданья мотыльков

Научно-фантастический роман «Кластер». Часть вторая

Источник изображений: images.yandex.ru
Источник: https://xn--80aacco7a1al3a7bs7e.xn--p1ai/
Авторский сайт: Ревущаябочка.РФ


Глава 31. Боль и страдания мотыльковой стаи

Отъезд от окна полуподвального помещения ночлежки - здесь, за ним, темно, вечер или может быть даже  ранняя ночь. Нет, всё-таки поздний вечер - люди-то ходят и ходят, машины шуршат и шуршат, мелькают в самых разных направлениях. Фиксация общего плана. Потом среднего.
Наезд в окно. Расстановка деталей. Локализация основных фрагментов действия.


Настырным соловушкой акало, заливалось беленькое, но таки чем-то странным подплавленное и снаружи простенькое радио на стенке. Зачвакали что-то невнятное но настойчивое маленькие и довольно едко отзванивающие колоночки по обеим сторонам от него. Особенно, до дрожи мозга костей, пробивали низкие частоты. Иногда от странных сабвуферов наводился откровенно ступорящий стереоэффект, как бы прихватывающий на месте и врасплох. Вдобавок какие-то иные приборчики тихо шуршали в глубине стенок, непонятно чего ещё добиваясь. Если и крысы, то явно на службе.

Тем временем бомжики, закалённые всеми эффектами жизни, как ни в чём не бывало, занимались себе своим делом. Бывалый народ не пронять. Всерьёз, увлечённо и долго поделывали кто что. Четверо в основном играли в карты. Когда играешь в карты, да на деньги, ясно, что ничто отвлечь не может. Картёжничали Жорик, он же Джуниор, Мухортов и Осклизкин. К ним присоседился и Норкин, вновь то людоедский дельтаплан поминавший к слову и между слов, то, что ему кое-чего на один раз осталось. Это в конце каждого высказывания, как мантру. При этом по его лицу и впрямь было видать, что не делал он этого давно или даже очень давно. Вероятно, берёг себя от хищных дельтапланов, чтоб не унюхали. Это было так по-человечески понятно, что любому могло захотеться.

Друг Колик болел себе рядом, мотая головой. Такое обстоятельство не слишком было понятно, за кого или за что он так натурально убивался. Командир эскадрильи, он же бомжопапик, опять передозировку схватил, причём, играючи. На предельном форсаже чуть ли не вокруг лампочки небрежно барражировал. Пыль обметал влажным выхлопом из ободранного носа. Напоминал большую, распухшую от яда, но куда-то ещё рвущуюся муху. Опять «вперёд» командовал. Вновь сам себе кричал «гип-гип-ура». Даже изображал зенитную пальбу по самому себе любимому в облаках. От турбулентного выхлопного следа за ним у всех прочих обитателей полуподвала слезились глаза и чесались уши.

Если у тебя нет паранойи, это вовсе не значит, что за тобой не следят. Именно так понимал сейчас своё пребывание на белом свете широко известный в подвальных кругах Фредди-доцент. Он как обычно валялся на застеленной кроватке, обуреваемый хронической и глубокой депрессией, а также маниакальной подозрительностью ко всему окружающему миру. Точно, совершенно точно знал он прежде всего то, что умильный карла, забавный вурдалачик-мальчик ещё более внимательно следит, неотрывно наблюдает за ним и только за ним одним. Такого куратора никак и никогда не потеряешь, как и он тебя. В то же время такой сам кого угодно потеряет, но пока не планирует. Где-то за чёртой, за восстановленным магическим, но вполне жиденьким спасительным кругом вокруг Серёгина опять приглушенно, но всё более остервенело, скреблись подручные его основного преследователя - Вий, да вновь оживающая панночка. Терпеливо дожидались нового урочного часа. Чуяли, как совсем-совсем близко по эту сторону, буквально через стенку, трепыхается самое для них лакомое, самое живое, самое сокровенное – обделанная страхом душа человечья. Совсем немного - и можно будет схватить и перетянуть к себе трепыхающуюся птичку. Тогда и попировать вновь и вдоволь!

Черта между миром живых и миром мёртвых пока не сильно проминалась, а также почти не продавливалась. Тем не менее, щупать себя она уже не просто позволяла, а вела себя гораздо податливее, чем в первый раз. Эта черта теперь пальпировалась чрезвычайно охотно, даже похотливо, чуть ли не подставляясь всеми интимными зонами, особенно пузичком. Это-то как раз более всего и тревожило доцента. Поскольку могло быть и наверняка являлось признаком чего-то очень и очень нехорошего. Естественно для мира живых. Если условная граница с миром мёртвых всё же падёт, стенка упадёт хотя бы в одном месте - не поздоровится всем живым, в пустой свой след трепыхающимся. Поэтому остальным, всё ещё безмятежным постояльцам очерченного нечистью подвала пора было что-то предпринимать. Кому угодно из них. Любому, кто взять на себя такую ответственность нисколечки не побоялся бы.
Потому что иначе самое мрачное будущее для всех них с некоторых пор просматривалось вполне-вполне отчётливо.


Фредди, лёжа, допил из бутылки синего чудодейственного эликсира, - и не побоялся. Принял на грудь и ту ответственность, в качестве закуся. Он отложил блокнот, встал и словно под исполнение гимна прижал руку к сердцу. Там многие люди когда-то хранили партбилеты. И только после них - справки из наркологического и психиатрического диспансеров, впоследствии вкупе с благодарственным QR-кодом.

- Мил-лион, мил-лион, мил-лион а-лых роз! Из ок-на без шта-…- Слегка пошатываясь от избытка отваги, вдруг запел он, словно бросаясь на амбразуру. - Ну-ка, давай, сучок, подхватывай! - Это доцент храбро крикнул через весь полуподвал карле, - …без шта-нов ви-дишь ты!..

Сопливый, но сильно звёздный юноша без штанов приостановил старательную хаотику губ, глаз и рук, закусил сосательную свою сигарку ровно посередине, поднял медленно-медленно глаза и столь же неспешно раздвинул мокрые от слюны дельфиньи губы. Улыбка в исполнении маленького вурдалака. На остролицем получеловеческом фасаде. Брезгливая, надменная. Именно так он реагировал на свой тонущий экипаж, как и положено любому хлыщу из командирского кресла. Так что уж лучше бы их не было совсем и никогда: и кресла и мертвенной улыбочки той презрительно-начальственной и сильно правильной пацанской морды лица.

Шибанутый доцент всё пел и пел всякую чушь, боясь, что если он нечаянно умолкнет, о его тут же оборванной жизни тот Остролицый так и скажет, как это всегда говорит его пахан - спокойно, надменно и с бесконечной иронией: «Он утонул!». За чертой, в параллельном мире мёртвых, беззвучно покатывались со смеху все секьюрити Остролицего из командирского кресла. Умора, а не доцент. Что только ни выкомаривает сей жучок-паучок. До того жить хочет! Как только за шкуру паршивую свою ни цепляется. Надо же. Можно подумать, что у него всё взаимно с этой зачуханной жизнью! Панночка от смеха даже подавилась своим заиндевевшим язычком. Чуть досрочно не ожила насовсем. Не навела окончательно шухер вокруг себя.

Доцент прекратил завывать, упал опять на подушку и горячечно, но гораздо тише, продолжил, обращаясь теперь к собственному миру, пребывающему в ступоре:
- Как он мне всё-таки надоел! Ой-й-й, ненавижу детей!.. Они же все – пришельцы и захватчики, эти пацаны да девчонки. Поэтому с нами и сражаются с самого момента своего появления. Отрицательный отбор производят (negative selection). Их словно бы кто-то нанял, извести под корень всю эволюцию жизни на Земле. Выбивают всех лучших, остальных из штанов вытряхивают. Потом QR-коды каждому лепят и в вольеры помещают! Почему же никто не видит?! - Тут вдруг испуганно остановился, потому что похоже увидели самого гавкучего.


- Иш-шо не вечер, иш-шо не вечер, иш-шо ясны глы-ыза… - Словно бы из-за пограничной черты кто-то гулким баритоном, вторым голосом, да всё же с некоторым временным запозданием и невпопад, иным текстом и мелодией, но таки принялся подпевать ему.
Тогда Фредди потянулся с кровати и приложил ухо к трубе возле стены. Нет-нет, втора звучала не оттуда. Откуда точно – пока не понять. Главное, что предельно отточенной казалась эта втора, буквально ни нотки фальши, просто идеальная. Уж доцент режиссуры понимал в этом. Явно на саунд-сэмпл-мэйкере слепленная. Изначально инвариантная, к любой вставке готовая, на пользовательскую флэшку у провайдеров скачанная. Не исключено, что они подложили под саунд-трек доцента ещё и его собственное электронное эхо! Да ещё с отчётливыми сэмплами и их реверберацией. Да-да, именно так. Нынче дауны, как раньше доктора наук.

Впрочем, возможно, это всё-таки неугомонный Жорик подпел, натурально сдавая новую колоду рассевшимся картёжникам! А гаснущие раскаты эха всего лишь разнесли его на редкость гнусавый баритон по обе стороны роковой экзистенциальной границы! В результате ничего не понять стало, кто же всё настолько замутил, что всем сразу же показался прядущий ушами тихо подкрадывающийся песец.

Клины стал ловить доцент вполне конкретные, со всякими пришлыми глюками, разумеется. Чуть позже стало казаться, словно кто-то бросает его в пропасть и заставляет плавать в пустоте самостоятельно. Даже где-то там летать. Большим чёрным птеродактилем-дельтапланом с могучим мотором в подхвостье. При этом заставляет кушать людей. А он уже не может, ибо противно стало. Не привык так много потреблять тошнотворной гадости. Но надо, увы, если уж хочет сделать карьеру. Да вознестись по-настоящему. Другого способа ни для одной твари не предусмотрено, не прописано не только в билетах, но и в контрамарках на этот свет. Только с разбегом по склизким головам, да с намотанными кишками друзей и врагов.

Конкурентка кузькиной матери бомжомамка леди Кры штопала то что у неё по-прежнему называлось юбкой. Когда Фредди было запел, то есть, заорал, потом, дико озираясь прижался к водопроводной трубе, а затем и дурной Жорик присоединился к нему, она сказала со своей хронической, будничной злобой и на манер супруга:
- Атставить песни! Отца разбужу, он вам глазки прояснит на раз! Ага-ага, своего родите, мудилы. - Это она на слабые попытки чего-то возразить.
Видно бомжиная красотка с детства умела вертеть мужеским полом и не только по часовой стрелке. Потому-то и родила однажды в ночь, не то сына, не то дочь. Не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку. Однажды даже похвасталась, какого веса родила своё сокровище: «Четыре двести!». Немного подумала и добавила: «С костями».


Игроки за столом и ухом не повели, хотя маленько и вздрогнули – ни себе чего, заявочка! Нет-нет, рожать они сюда не подписывались! Осклизкин, это который сыщик, давеча на возвращение блудного зверушки особенно не реагировал. Две странницы вечных, педофилька с педофобкой по старой профессиональной привычке его когда-то интересовали исключительно как объект криминального расследования. Поскольку же такие изыски для него считались далеко в прошлом, то это его как бы не очень интересовало.

Только друг сыщика, неимоверно проницательный доктор Ватсон, по кличке доцент Фредди, иногда догадывался, что показное безразличие бывшего следователя уголовного розыска всё-таки не столь простое, каким подаётся. Ему казалось, что глубокий ум сыщика, который никогда  ни в одном кабаке не просадишь, всё равно занялся разгадкой страшенной тайны века. Основание для такой догадки у Серёгина всё же было. Уж больно молчаливым и сосредоточенным со временем становился бывший