Беглецы

такого не бывает, поскольку весь мир находится в движении. В нём нет и никогда не было покоя, поскольку нет начала, как нет и конца. Любое начало это лишь переход от какого-то предыдущего состояния, любой конец – это переход к последующему, а то что нам кажется покоем – только скрытое, непонятое нами движение. Часы Вселенной идут непрерывно, но их циферблат – создание разума. Мы, например, измеряем время движением Земли вокруг Солнца, а другие разумные существа, если они есть, имеют свою шкалу измерения времени.
Время – властелин мира, как говорили древние мудрецы, жернова времени перемалывают всё. Правда, физическая материя никуда не пропадает, она лишь переходит из одних форм в другие; мы тоже совершаем такие переходы, но при этом теряя порою жизнь раньше срока, и уж обязательно теряя её в конце своего существования.
Вера. Но, возможно, она тоже переходит в другую форму?
Извицкий. Безусловно, если говорить о разложении трупа в могиле, или пепла от него на земле или в воде. Но если вы говорите о бессмертной душе, то это искусственное понятие, вызванное истовой надеждой на бессмертие. Как поэтический образ, как нравственный идеал оно и неплохо, но всерьёз верить в существование бессмертной души можно только закрыв глаза и зажав уши от всего, что показывает и говорит нам наука о физической природе человека. Впрочем, вера и должны быть слепой: зрячий не может быть верующим.
Вера (робко). Говорят, каким-то учёным удалось обнаружить душу в теле человека и даже измерить её массу?
Извицкий (в сердцах). Бог мой, не повторяйте эти сказки! Человеческое тело хранит ещё много глубинных тайн, также как космос, но и там, и тут нет ничего сверхъестественного, и то, что сегодня кажется нам непонятным, завтра будет объяснено. А насчёт якобы найденной и измеренной души это чушь в квадрате, поскольку сверхъестественное нельзя измерить: представьте себе измеренного и взвешенного Бога – какой он Бог после этого? Проверить гармонию алгеброй означает унизить и то, и другое; нет уж, если хотите верить в душу, пусть здесь будет возвышенная тайна, пусть будет поэзия, – в таком романтическом смысле и я готов присоединиться к вам.
(Входит Паншин).
Паншин. Вы одни? Лика не приходила? Странно, она ушла из номера полчаса назад…  О чём говорите, если не секрет?
Извицкий. Обсуждаем научные проблемы.
Паншин (рассеянно). Любопытно… Но где же Лика?
Вера. Как вы с ней познакомились? (Смущаясь). Извините за мой вопрос, но вы… но она…
Паншин. Такие непохожие, хотите вы сказать? И огромная разница в возрасте, да? Что же, и небывалое бывает, как написано об одной военной победе. Впрочем, я не победитель, всё произошло случайно: Лика сама упала мне в руки, в буквальном смысле слова. Я был на катке: еду себе спокойно по кругу, и вдруг на меня падает прехорошенькая девушка. Я подхватил её, и она, в благодарность за спасение, завела со мной разговор. В этот день мы так и не смогли наговориться, пришлось продолжить знакомство – и вот, мы с ней вместе. Глупая история, правда?
Вера. Вовсе не глупая.
Паншин. Я понимаю, что наши отношения не выдержат самую строгую проверку – проверку временем, потому что его у меня нет. Смотрю на себя в зеркало, и самому становится противно: старость безобразна, чтобы ни говорили всякие философы. Недавно худеть начал – не от какой-нибудь болезни, тьфу-тьфу-тьфу!  – а просто так, само собой получается. В молодости этому можно только радоваться, а теперь видна дряблость.
Извицкий. Толстой говорил, что если в старческом возрасте образуется складка на лице после сна, она не распрямляется полдня.
Паншин. Прав был великий старик… Ещё немного, и превращусь в дряхлую развалину, а она, моя милая спутница, будет, наоборот, расцветать с каждым годом. Что за союз у нас получится? Курам на смех!.. Грустно всё это, но, увы, время не остановишь… Pardonnez-moi, что-то я разболтался о личном, но иной раз с малознакомыми людьми легче об этом говорить.
Извицкий (засмеявшись). Простите, я о своём: вспомнилась, ни к селу, ни к городу,  история моей первой настоящей любви. Мы были молоды и страстно любили друг друга; нам не хватало коротких майских ночей для любви, мы предавались ей и днём. Как-то раз, гуляя по городскому парку, мы уселись на бревнышко перекусить принесённой с собой провизией, однако вместо этого бросились в объятия друг друга и скоро удалились в лесную чащу, где занялись любовью возле большого дуба. Это было восхитительно – заниматься любовью под синим небом и могучим дубом; это одно из лучших воспоминаний в моей жизни.
Самое смешное, что когда мы вернулись, ужасно проголодавшиеся, к нашему бревнышку, мы обнаружили на нём какого-то старичка, бог весть как забредшего сюда. Ему отчего-то помешала наша разложенная на бревне провизия, и он сбросил её на землю. Так было обидно – есть и вправду очень хотелось!
Вера (улыбаясь). Могу себе представить.

Сцена вторая

(Входят Лика и Верховский)

Лика (Паншину). Вот ты где! А я повсюду тебя ищу; не думала, что ты уже здесь. Мне встретился monsieur Серж (кивает на Верховского), попросил гитару, я принесла.
Верховский (Паншину). Не возражаете? Что за обед без музыки…
Лика. Но мы вам, кажется, помешали? У вас вид заговорщиков.
Извицкий. Ничуть. Мы говорили о любви, о союзе между мужчиной и женщиной.
Лика. Неужели? Жаль, что я не слышала… Какое же ваше мнение?
Извицкий. Простите за прописную истину, которую, впрочем, упорно отказываются признавать: мужчины и женщины – разные существа, настолько разные, что союз между ними возможен лишь на определённое время; конечно, бывают исключения, но это именно исключения. Обычно мужчина и женщина сходятся, – если мы говорим о свободном выборе, не обременённом материальными, социальными или религиозными требованиями, – пока испытывают влечение друг к другу, а это длится недолго.
Отсюда брак, который предполагает более-менее длительный союз, является издевательством над природой, и она жестоко мстит за него. Отчуждение, неизбежно возникающее в брачных отношениях, приводит, в лучшем случае, к поискам утешения на стороне, а в худшем, всё может кончиться самым трагическим образом. Перечитайте «Крейцерову сонату» Толстого, там всё блестяще описано.
(Вера хочет что-то сказать, но её перебивает Верховский).
Верховский. Я полностью согласен с вашими рассуждениями, но зачем задумываться о времени? Будь счастлив сегодня, сarpe diem! «Завтра – ненадёжный дар. Полно медлить. Счастье хрупко. Поцелуй меня, голубка!» – я эти стихи ещё с гимназии запомнил.
Вера. И они стали девизом твоей жизни.
Верховский. Что в этом плохого? По крайней мере, я никого не обманываю.
Лика. Хватит разговоров! (Верховскому). Хотите, споём дуэтом? «Я тебе ничего не скажу…»
Верховский. С удовольствием.
(Поют в два голоса, Верховский играет на гитаре. В зал входит Кира и слушает их пение).

Я тебе ничего не скажу,
Я тебя не встревожу ничуть
И о том, что я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть!

Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощей зайдёт,
Открываются тихо мечты,
И я слышу, как сердце цветёт...

И в больную усталую грудь
Веет влагой ночной... Я дрожу,
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.

Кира. У вас отлично получается вдвоём. Вы часто поёте вместе?
Верховский. Мы только вчера познакомились.
Кира. Никогда бы не подумала.
Извицкий (шутливым тоном). Где же ваш хозяин? Явились мы на зов его, а хозяина и нет.
Кира. Он на телеграфе: просматривает биржевые новости, даёт указания.
Извицкий. Как же он изъясняется? Мне показалось, что он языками не владеет.
Кира. Не верьте ему, он любит прибедняться. Французский он знает не хуже меня, и ещё три-четыре языка… Скоро он будет, но вы можете начать без него; стол уже накрыт.
Извицкий. Ну, нет, он нас пригласил – он должен и за стол усаживать.
Кира (Паншину). Вы могли бы взять на себя эту роль.
Паншин (удивлённо). То есть роль хозяина? Но я такой же гость, как другие.
Кира. Такой, да не такой…
Паншин. Что вы имеете в виду?
Извицкий (всё так же шутливо). Наверное, ваши полководческие задатки.
Лика (с усмешкой). Вот уж чего нет, того нет. Нет у него никаких полководческих задатков.
Кира. Я много людей повидала и сразу могу определить, что из себя каждый представляет.
Паншин.  И что же я такое, по-вашему?
Кира. Я вам потом скажу.
(Пауза).
Верховский. Однако скучно становится. (Лике). Не спеть ли нам ещё что-нибудь?
Лика. Очень хорошо. Что будем петь?
Верховский. «Я не люблю вас и люблю».
Лика. Вам нравится этот романс? У меня он тоже один из любимых… Начинайте!
(Верховский играет на гитаре и поёт вместе с Ликой):

Я не люблю вас и люблю,
На вас молюсь и проклинаю,
Не видеть вас я не могу,
Но встречи с вами избегаю.

Вы так наивны, так умны,
Вы так низки и так высоки,
Вы так земны и неземны,
Вы так близки и так далёки.

У вас небесные черты.
О нет, уродливая маска!
Вы чёрно-белы, нецветны,
Вы так грубы, в вас столько ласки.

Вы – сладкий яд, вы – горький мёд,
Вы – божество, вы – сущий дьявол.
Я не люблю вас и люблю,
На вас молюсь и проклинаю.

Лика (после того, как пение окончено). Merci, monsieur Serge.
Верховский. Это я должен вас благодарить.

Сцена третья

(Входит Провоторов)

Провоторов (с очень довольным видом). Простите за опоздание, не мог пропустить биржевые торги. Что там творится, полный бедлам! Все ждут войну; одни акции падают, другие растут, также и с денежными курсами: доллар резко пошёл вверх.
Извицкий. Судя по вашему виду, вы остались в выигрыше.
Провоторов. Само собой – в такие минуты, если иметь голову на плечах и вовремя подсуетиться, можно нажить целое состояние. Я, конечно, не Ротшильд, но и мне кое-чего перепало… Теперь можно и пообедать, самое время. Стол накрыли уже?.. Прошу всех занимать места, кто где хочет.
(Все рассаживаются за столом. Паншин рядом с Ликой, по другую сторону от неё – Верховский. Возле Паншина садится Кира, далее Провоторов, около которого остаётся свободное место).
Провоторов. (Вере). Вот место для вас, прошу!
(Вера стоит в нерешительности).
Извицкий (Вере). Присаживайтесь, куда просят, а я уж притулюсь рядом с вами – мне места вообще не досталось.
Провоторов. Глупые официанты: сказано же им было – накрыть на семь персон! (Кире). Ну-ка, позови кого-нибудь сюда!
Кира. Не надо: здесь есть шкаф с приборами, я сама принесу. Так быстрее будет.
Извицкий. А я стул себе поставлю, я не гордый.
(Кира приносит приборы для Извицкого, он ставит себе стул. Вера садится между Извицким и Провоторовым).
Провоторов. Но кто нас обслуживать будет? (Кире). Зови-таки этих бездельников – иначе за что им деньги платить?
Извицкий. Мы можем сами поухаживать за дамами, да и себя не забудем.
Провоторов. Но это никуда не годится – первый раз я так обедаю. Обычно около меня так и вьются: видели бы вы, как я обедал в «Славянском базаре» при отъезде из Москвы!
Лика. А мне кажется, что без официантов свободнее, по-домашнему.
Верховский. Безусловно!
Провоторов. Воля ваша… Наполняйте бокалы, у меня есть тост.
Извицкий (Вере). Вам воды?
Вера. Нет, немного шампанского: что-то я сегодня разгулялась.
Провоторов (громко, всем). Предлагаю тост: за успех и  процветание!
Лика (Верховскому, тихо, с иронией). У нас разве деловой обед?
Верховский (так же тихо). Обед делового человека.
Паншин