час и сорок минут я стояла на пороге и упрашивала Казимировну не пихать мне в сумку кулечки с каштанами, но она была неумолима.
Через два часа и десять минут, я полностью окончила разносить почту. И, шагая домой, твердо знала, что буду приходить к Казимировне просто так. С почтой или без. Буду приходить сейчас и потом, когда Земфира выйдет на работу. Буду слушать рассказы, которые быстро выучу наизусть, потому что Казимировна будет повторять их всякий раз. Буду приносить ей какие-нибудь продукты и небольшие обновки. И есть каштаны, которые никто как она не умеет печь. И смотреть в ее глаза – карие, подернутые катарактой глаза одинокой Лорелеи.
Почему она вспоминается мне именно сейчас, в последние дни февраля? Мне, почтенному доктору исторических наук, профессору, от которого давно ускакала его веселая почтальонская юность? Может быть потому, что февраль – последний месяц зимы. И, стоя на пороге весны, он посылает ей невесомый поцелуй прошлого. Просто так, для истории.
Или для памяти сердца…
«…Личные письма всегда имеют запах. Они пахнут чувствами, разными – хорошими, плохими, но у всех чувств есть запах. А деловые письма и телеграммы не пахнут ничем, только клеем, и то чуть-чуть. Даже если в телеграмме сообщается, что кто-то родился или умер. Все равно они безликие…»