крестьян со схожими фамилиями, моряков, флотских офицеров, гардемаринов.
…Евгений Долинский, освобожденный в конце 1922 года, подняв до ушей воротник побуревшего, провонявшего нечистотой и нечистотами бушлата, брел по заплеванной брусчатке Петропавловки; тяжелые ворота с неровным пятном на месте сорванного герба закрылись за ним, оставив позади Трубецкой бастион и год жизни в камере, забитой измученными людьми.
Беспощадно подавив мятеж кронштадтцев, большевики объявили новую экономическую политику – после расстрела оставшихся в живых участников восстания, после массового выселения из города жителей и арестов «зачинщиков», непременно с позиции силы: ни в коем случае не могли они продемонстрировать, что отказались от террора под влиянием народных восстаний.
21 марта газеты опубликовали решение X съезда ВКП(б). Крестьянам позволили торговать, разрешили мелкое частное предпринимательство.
16
–Миша, ты знаешь, я сам – сторонник прогрессивных идей. До переворота с Министерствомпросвещения бесконечно спорили. Сейчас, смотри, в наборе этого года во всех ступенях одни только дети рабочих. Казалось бы, «свобода, равенство, братство» – почему нам работать не дают? За что Герда травят? Володя спас училище! Если бы не он, просто померли бы все за эти годы. Питательные пункты, учебники бесплатные, дрова для учителей – это же все его заслуга. Учебный процесс ни на день не остановили! Да что там говорить! – Александр махнул в расстройстве рукой и полез в карман за папиросой.
–Меня, Саша, убеждать не надо, я Владимира Александровича знаю и ценю много лет.Успокойся и расскажи толком, что в училище происходит.
–Началось с того, что уволили алкоголика-коммуниста. Помнишь, я упоминал как-то –пьянствовал, дебоширил в учительской. РОНО, конечно, приняло его сторону.
–У вас, насколько я знаю, хорошие отношения в Наркомпросе – Лялина, Крупская, самЛуначарский вас поддерживает.
–Жалует царь, да не балует псарь, – вздохнул Александр. – Наше РОНО, я уж не говорю проГПУ, оказалось посильнее, чем московские «гуманисты». Ко всему прочему, ты знаешь, повсеместно организуются комсомольские ячейки.
–Знаю, конечно, – кивнул старший брат. – К вам тоже кого-то прислали?
–Два активиста из старшеклассников сами вызвались. Двоечники, прогульщики, мутятколлектив, отвлекают от учебы. Самогон приволокли на занятия, младшеклассников втянули. Все им с рук сходит. На свои комсомольские собрания учителей не пускают. Герд заявил на заседании РОНО, что не позволит выделять кого-то из учеников, что даже в царские времена в Путиловском училище соблюдался принцип равенства.
–Они уверены в полной безнаказанности, у них за спиной РОНО, ГПУ, Смольный. А чтопедсовет решил?
–Отстранил от учебы, как по уставу. Эти двое попытались подбить учеников на забастовку:листовки рассовывали по партам, двери школьные заперли. Правда, фабричных ребят сбить с толку трудно, они учиться хотят. Вот такие дела, брат, – заключил Александр. – Все наши «прогрессивные школы» либо закрыты, либо перепрофилированы…
–Добро бы взамен что-нибудь путное предложили… – подхватил Михаил. – Пришлораспоряжение из РОНО: в детдомах ввести самоуправление. Детишки по три, по четыре года прожили по притонам, среди нищих и сутенеров. Ложку держать разучились. Отмыть, белье чистое постелить, грамоте научить, книжку в руки дать! Нет! – в первую очередь самоуправление. К чему это приводит? К созданию воровских шаек. Авторитет для них – не учитель, а главарь.
Так, невесело перебирая свои тревоги, братья прогулочным шагом шли по весенней Гатчинской. Сквозь редкую листву просвечивало скромное петербургское солнышко.
–Мне, Михаил, твой совет нужен. В подмосковном Болшево открывают трудовую колонию.Признаюсь, меня приглашают туда директором.
Михаил Людвигович расстегнул, доверясь обманчивому апрельскому теплу, верхнюю пуговицу, которая тут же повисла уныло на черной суровой нитке и раскачивалась, как маятник под циферблатом, в такт его шагам.
–Езжай, Саша, спасай семью. Путиловское училище явно у них на заметке.
–Доведу выпуск и поеду. Торжества намечаются: спектакль по Эсхилу, марш перед школой, –не могу ребят бросить. А согласие дам прямо сейчас.
Через 15 дней после торжественного выпуска с Эсхилом Владимир Герд был арестован. Шесть недель его продержат в тюрьме на Гороховой, в одной комнате с шестьюдесятью другими арестованными. Без возможности вымыться, без прогулок, без свежего воздуха. У него начнется цинга. 1 сентября 1923 года его перевезут на Лубянку. ОГПУ приговорит его к двум годам ссылки в Краснодар. Дзержинский объяснял мотивы высылки так: «Мы не можем обвинить Герда в чем-то определенном, но нам ясно, что он наш противник, и поэтому он будет мешать нам, если он останется там, где он пользуется влиянием».
Владимир Александрович умер в Краснодаре в 1926 году от разрыва сердца.
…Арест Герда был предвестником судьбы преподавателей, к кругу которых он принадлежал. К 1930 году многие деятели образования или полностью отошли от дел, или были арестованы.
Петру Александровичу Герману повезло. Он скончался в 1925 году после тяжелой продолжительной болезни на руках любящих родственников. Его дочери Вере Петровне, сослуживице Александра Людвиговича, инкриминируют связь с белыми эмигрантами и наличие у ее отца до революции земли в Пензенской губернии. Веру Герман сошлют на Соловки, где она встретит будущего мужа Николая Фурсея, выдающегося северного художника; Николай будет арестован дважды. В 1942 году военный трибунал НКВД приговорит его к расстрелу: «восхвалял вражескую культуру, немецких композиторов. Баха, Бетховена, Моцарта называл гениями». Вера скончается в том же году от сыпного тифа…
…Семь лет возглавлял Александр Людвигович Болшевскую школу № 1, преподавал на летних курсах, занимался переподготовкой учителей, писал научные статьи…
17
«Удостоверение об увольнении. Выдано преподавателю 8-й Советской трудовой школы (бывшая 3-я гимназия, меняя имена, успела за это время еще и 33-ей трудовой побывать) Савичу М.Л. ввиду настоятельной необходимости поехать на Украину в Киев к находящейся там в бедственном положении его больной жене с детьми».
Билет куплен в один конец. Поживет, как получится по обстоятельствам, в Белой Церкви, отдохнет, придет в чувство. Кашель с зимы 1919 года так и не проходил, только усиливался, и сердце стало пошаливать.
В своих мемуарах бывший ученик единой трудовой Борис Окунев напишет: «Русский язык в нашем классе вел Михаил Людвигович Савич. Недолго пробыл этот чудный человек у нас; обстоятельства заставили его покинуть Петроград; он уехал на юг, к себе на родину. Помнится, с какой болью в сердце провожали мы его от себя; помнится, как много теплых, задушевных слов было сказано с той и другой стороны. Едва сдерживая слезы, простились мы с человеком, который сумел вдохнуть какие-то неуловимо прелестные образы и глубокие мысли в скучные былины и народные песни, сумел сделать так, что ни один человек в классе, во всем классе от первых парт и до камчатки, не смел пошевельнуться на уроке: затаив дыхание, каждый слушал, как очарованный, простые, идущие прямо от души, проникнутые горячей любовью к нам, слова Михаила Людвиговича».
Спустившись с саквояжем по черной лестнице – парадный вход был давно заколочен, Михаил Савич обернулся на закопченный дом с облупленной штукатуркой и вышел на пыльную улицу. Повернув к каналу, столкнулся с сухопарым господином, кажется, смутно знакомым. Лицо желтое, лихорадочное. На всякий случай Савич поклонился. Тот машинально ответил поклоном, явно не узнавая.
Уже в вагоне сообразил: Александр Блок! Женя упоминала: живет на углу Декабристов и набережной Пряжки.
«Рожденные в года глухие, Пути не помнят. не знают». Нет, забыл. Ну ладно…
Река Рось
Среди бумаг Глеба Иосифовича Погребцова долго хранился рисунок: на белом ватмане карандашом – легкая ротонда, за ней – заросшая аллея, вязы, двумя линиями – быстрое движение воды в речке.
…Через сад графини Браницкой спешил Глеб Погребцов в летней гимназической шинели с серебряными пуговицами на уроки, которые давал ему недавно приехавший в Белую Церковь столичный преподаватель Михаил Людвигович Савич. После занятий Глеб укреплял на скалистом берегу Роси мольберт, долго примериваясь, смешивал выдавленные из тюбика краски, а Тамара восхищенно качала головой и смеялась: «А меня, безрукую, хоть расстреляй, – ни за что похоже не нарисую»…
В Петроград Савичи вернулись весной 1924 года.
Глава 5. Белые ленточки
1
Река Днепр
Раз пробившись в город, каждая новая власть оставалась в Екатеринославе насовсем. В ноябре 1918, когда городской глава с говорящей фамилией Труба призвал представителей всех политических сил города провести переговоры, в зал набилось больше десяти делегаций. И это учитывая, что большевиков не пригласили.
Первыми осенью 1917 года в город над Днепром, на место исторической дислокации Тараса Бульбы, прибыли украинские части.
Над Соборной площадью вьются жовто-блакитные флаги, на ограде Преображенского собора висят мальчишки, лениво швыряя переспевшие груши-паданки в курчавые шапки с красным верхом, не достигая, впрочем, даже и зевающего на тротуаре народа. Под роскошным куполом храма поет красно-золотой архиерей: «…И залиш нам борги наши, як и ми вибачаемо боржникам нашим…», и вздыхает за ним слаженно хор казацкого воинства: «Аминь».
Под пение «Заповиту» широкое полотнище с вышитым угрюмым Шевченко плывет вдоль фронта войск, мимо коленопреклоненной толпы.
–Мало кто сдержался, чтобы не пролить слез, – докладывал комиссару Центральнойукраинской рады начальник залоги, – а кое-кто и вовсе не мог владеть своими нервами!
Однако на выборах в Учредительное собрание украинская партия, представленная коллективом почты, псаломщиком с сестрой и десятком-другим студентов в крестьянских свитках, заняла третье место, уступив Бунду и большевикам.
Пользуясь общим наступлением войск Советской России, оживляются рабочие самого крупного в Екатеринославе Брянского завода. Борьбу за светлое будущее они начинают с экспроприации – угоняют единственный бронированный автомобиль, находящийся в распоряжении украинских частей. Пока его делят все заинтересованные стороны, включая Трубу, в город входят красные отряды из Харькова. На месте памятника Екатерине Великой, снесенного еще февральскими энтузиастами, воздвигают картонный монумент революции, который, для большей схожести, красят белилами, а в Доме ревкома стреляют еще не пуганных буржуев. Однако развернуться по-настоящему не успевают: в город вступают отряды вольного казацтва, а следом – австро-венгерские войска генерала фон Арна. Топорща усы и мощно отбивая подкованными сапогами шаг, маршируют по Соборной площади австрияки. Некоторые не могут сдержать слез. Екатерину находят на задворках и закапывают во дворе городского музея. Немецкая марка гуляет по рынкам наравне с рублем и гетмановским карбованцем. В «Версале» и «Эльдорадо», под пышными ясенями Екатерининского проспекта пьют кофе лощеные австрийские офицеры. Рестораны, кабаре, игорные дома, лимонадные переполнены возбужденной
