Нестору, умиротворённым. Полковник опустился рядом с Павликом, подтянул к себе на колени его бесчувственное, истерзанное тело, обхватил руками его лохматую голову, убрал со лба свесившиеся пшеничные колечки волос, и стал прижиматься губами к его сильно побледневшему лицу. Он нежно целовал его губы, щёки, лоб, потом руки. В Самарине сейчас боролось два человека - это русский патриот, обиженный и униженный большевиками, вынужденный, как вор прятаться и пробираться по своей земле, и просто человек со своими слабостями и жалостью к этому юному, родному существу, лежавшему тихо на его коленях. Просто дядя, просто Нестор Самарин! Кто победит? Сейчас он выйдет отсюда из этого тёмного сарая на яркий свет и включит в себе военного, офицера русской армии, который не будет давать пощады своим врагам, никому, за предательство Родины, Царя и Отечества! Даже своим родным и близким людям, которые по его мнению и являлись таковыми. Да, пусть, пусть Павел один отвечает за весь их род, за брата Ивана, продавшегося большевикам, омоет и очистит его своей невинной кровью. Почему невинной? Он дал возможность побега человеку, который замарал честь офицера, вставшего в ряды этих грязных, красных самозванцев, а значит уже являлся в глазах Самарина - предателем!
На хутор Михайловский к вечеру подошли кавалеристы бригады Сергея Капорина. Как только стало заметно продвижение в сторону Ровенок через лес по восточной окраине белоказаков, бригада вместе с солдатами охранения заняла крытые позиции. В штабной землянке на краю хутора был сход красноармейцев и местных комиссаров.
- Госпиталь эвакуировали в Ровенки, мне сегодня доложили, что люди уже прибыли на место, - говорил, стоя у стола над картой Антон Ивлев. - Потери есть, как в момент круговой обороны, когда от белоказаков держали дорогу, так и в момент отхода. Семён Родько тяжело ранен, отправлен в госпиталь в Ровенки вместе с остальными больными, без сознания сейчас, - он посмотрел на Правдина. - Ребята с тобой были на отходе?
- Да, мы с Митрофаном, Родько и ещё с шестью товарищами стали под утро отходить, и дали приказ группе, что прикрывали наш отход от дороги, чтобы по сигналу они сами отошли. Но ребята не вернулись, - был его ответ. - Мы хотели прочесать потом лес в той стороне, откуда раздавалась стрельба, но дорога была уже занята белыми.
- Получается пропали Потехин и Анисимов, - Ивлев стоял, уперев руки в стол, - скверно это. Если погибли наши товарищи, земля им пухом, но если попались к полковнику живьём... Ничего нельзя выяснить через разведку? Может пошлём кого-нибудь в Фоминки? Там штаб сейчас у Самарина.
- Это невозможно, ребята сразу попадутся, там везде на дорогах дозорные стоят, - был ответ Правдина.
Ивлев прошёл по землянке и нервно пожал плечами, потом достал из кармана кисет и свернул самокрутку.
- А может долбануть по этим Фоминкам, а? - спросил Митроха. - Вон уж и товарищи кавалеристы туточки пожаловали!
- Нельзя без приказа, к тому же мы не знаем ещё какими силами они располагают и где Свиридов, что шёл вслед за Самариным на Севск,- прохаживаясь вдоль стола, говорил Ивлев. - Если мы сейчас от хутора наступать будем и ввяжемся в бой с Самаринскими сотнями, а Свиридовцы обойдут нас и дадут под дых? - он оглядел своих притихших товарищей. - Нужно получить все последние данные из Ровенок, дождаться приезда сюда Жукова, а потом уж и наступать. Но сперва движение начнётся от Новлянки, чтобы уж действовать на окружение, и как только получим приказ, сразу выступим отсюда.
В первом часу ночи приехал из Ровенок посыльный от Жукова Богданов и сообщил, что Свиридов со своими людьми пошёл на соглашение с новыми властями и уже движется в сторону Дона. Это облегчало принятие решения о выступлении, но всё упиралось в приказ и в подход к Новлянке тульских бригад.
Ночь нависла над деревней глухая и тёмная. Небо накрыло как крышкой фиолетовой тучей после заката, установилась немая тишина. Где-то в лесных болотах выла выпь и накатывало холодом от притихшей реки. В этой густой тишине Павлик пришёл в себя и открыл глаза. Он лежал на жёсткой соломе в сарае с высокой соломенной крышей, в некоторых местах обвалившейся до дыр, в которые проглядывал заплатками синий полог ночного неба. Он как раз смотрел сейчас на такой островок. Фиолетовая хмарь стала передвигаться на север и в промежутках облаков показались яркие звёзды, они неспешно мерцали из своей холодной глубины, совсем не давая света. Одна из них ярко вспыхнула у Павлика над головой, он не мигая смотрел на неё, вспоминая постепенно в проявляющейся памяти вчерашний страшный для себя день. Боль в тело стала возвращаться, снова затуманилась голова и отяжелела, но этот кусок неба... Да, как же он сразу не понял? Павлик поднял голову и постарался приподняться сам, но тут же вскрикнул от пронзившей его боли. Он упал обратно на эту жёсткую подстилку продолжая смотреть на дыру в крыше, через которую можно было бежать. Но как туда влезть с его-то ранами на теле? Он огляделся в темноте, глаза уже привыкли видеть предметы без света, и остановился взглядом на просвечивающих сквозь чёрный мрак стропилах. За ними у самой стены, он помнил, была горка сена. Если забраться туда наверх, то можно и под крышу вылезти, а там за что-нибудь уцепиться? Он снова сделал над собой неимоверное усилие и сел, оперевшись руками в солому. Разорванная рубашка на груди прилипла к кровавым сгусткам своими лохмотьями. Он провёл рукой по своему израненному телу и согнулся от боли. Сильно горели обожжённые раскалённым железом ключицы. И всё-таки молодость взяла своё и ему удалось встать на ноги. Он, шатаясь, дошёл до врытого в землю по середине сарая столба, который держал крышу и вскинул голову на верх. Уцепиться за него руками и влезть на стропилы он мог когда был в силах, это никогда для него бойкого мальчишки не составляло никакой проблемы, именно там они однажды с Иваном прятались от разъярённого соседского быка. А теперь он не мог даже рук поднять, а не то чтобы удержаться на весу и долезть до крыши. Но нужно было что-то делать, а то утром будет уже поздно.
Он попробовал залезть на самый верх по плотной горке сена, но сорвался и покатился вниз со стоном, потому что упал на больную, изрезанную шашкой грудь. Павлик перевернулся обратно на спину и немного отдохнув, снова поднялся на ноги, но тут же опустился на колени, он вспомнил в этот момент ещё один секрет - это лаз в углу под брёвнами, который они с Иваном специально вырыли для собаки, чтобы та не замёрзла зимой в своей будке, а имела возможность согреться в сарае, куда обычно запускали коз и овец. Он ползком добрался до этого угла, сел у самой стены и стал раскапывать этот лаз, отбрасывая свалявшуюся в тугие комки солому. Дыра там была, но оказалась совсем небольшая, пролезть в неё он не смог бы, но она была... Её надо было расширить и углубить, и Павлик приступил к этой нелёгкой для себя работе, обливаясь потом от сильной боли. С рассветом всё было закончено и можно было попробовать пролезть туда. Парень опустился на солому, лёг поудобнее ногами к лазу и стал протискиваться под брёвнами наружу.
Он выбрался с трудом и прислонился к стене сарая, так как не мог уже больше двигаться, перед глазами всё кружилось и больно жало в груди. Над лесом занималась заря нового дня, пылая красным рассветом над лесами и сопками, таким же красным как и его кровь, выступившая на открывшихся ранах. Он смотрел на небо своими бездонными глазами, дрожал от боли, но всё ещё не терял надежды на этот рассвет сегодняшнего дня и своей молодой жизни.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
