Первым в деревню въехал рыжий Королько. Он направился ко двору деда Серафима где, как ему указали караульные был на постое полковник Самарин. На стук копыт подъезжающей лошади Самарин и Еремеев вышли из избы и остановились у плетня.
Королько подъехал к ним, сбросил с седла связанного Павлика, выдернул тряпку из его рта.
- Получайте, - сказал он Самарину.
Полковник стоял, как вкопанный над своим племянником. Павлик со спутанными волосами, посиневший, полузадохнувшийся, лежал в пыли у его ног. Первым желанием Самарина было развязать, помочь встать. Но парень сам поднялся на колени, вскинул голову, поглядел на дядю таким взглядом, что он попятился.
- Развяжите его, - тихо попросил Нестор Трофимович. - Я хочу с ним говорить.
Двое казаков подскочили и развязали Павла.
Анисимов встал на ноги, потёр запястья, снова поднял на дядю свои пронзительные глаза. Самарин подошёл к нему вплотную и с размаха ударил по лицу:
- Предатель!
Павел откинул голову назад, но устоял, медленно повернулся, вытер рукавом разбитую губу и, неожиданно размахнувшись, звезданул полковника так, что тот спиной рухнул на плетень, завалив его и растянувшись на притоптанной траве.
Тут же с двух сторон на Павлика кинулись казаки, двое повисли у него на руках, третий кулаком ударил в живот и парень согнулся от боли. Они бросили его на землю и стали пинать ногами со всех сторон. Снова подняли, подтащили к жердям, прибитым к двум кольям, огораживающими поленницу, перекинули его руки через эти жерди, прижали и, держа в таком положении, избивали ногами в грудь. От последнего удара Павлик стал оседать в песок. Его отпустили, бросили и принесли ведро воды с колодца. Самарин, оправившись от удара, стоял рядом с Еремеевым и ощупывал свою челюсть.
- Ну, племянничек! - зловеще проговорил он, наблюдая за действиями казаков.
Один из них выплеснул воду из ведра на лежавшего Павла. Парня снова подняли за руки с двух сторон и поставили на ноги.
- Что, очухался? - с ухмылкой спрашивал самый старший из казаков с широкой окладистой бородой.
- Да! - неожиданно громко вскрикнул Павел, резко подался вперёд и вырвался их их рук.
Он одним прыжком подскочил к поленнице, схватил неоструганное бревно, размахнулся и кинул его в этого бородача, попав ему в голову. Тот присел от боли. Двое других бросились за парнем через двор. Он убегал со всех ног в сторону реки, пытаясь за поленницей перелезть через плетень. Его ухватили снизу за ремень, который подпоясывал рубашку, стащили с плетня вниз, снова навалились на него, пытаясь сбить с ног. Павлик продолжал отбиваться. Он ловко отбрасывал от себя, толкаясь плечами, этих двоих, бегал вдоль поленницы, пытался снова влезть на плетень, размахивался и со всей силой бил казаков кулаками по головам, с неистовым остервенением отпихивал их ногами, кидался валявшимися по двору поленьями, пока к тем двоим на помощь не подбежали ещё трое. Они всем скопом навалились на парня, сбив его с ног, но он продолжая яростно сопротивляться, вылез из-под них и снова припустил через двор к реке.
Он уже закинул ногу на забор, но его схватил за волосы подскочивший бородач, развернул к себе лицом и стал бить кулаком в живот, придерживая другой рукой голову. Павлик согнулся и завалился на него. Двое других ударами с двух сторон довершили дело и оттащили Павлика к поленнице.
- Смотри, ерепенится зараза! - прохрипел самый крепкий казак, стоявший рядом с бородачом, выхватил деревянные вилы, торчавшие за изгородью, и придавил Павлика к земле их раздвоенным концом.
- Ну, удавить мне тебя, али обождать маленько? - бородач жестом подозвал к себе остальных. - Молотите его, хлопцы!
Избитого до полусмерти кованными сапогами Павлика потащили через двор к вбитому в землю узкому столу, шириной со скамейку, на двух высоких ножках-брёвнах, на котором починяли конскую сбрую и обтачивали подковы.
Парня положили на стол лицом вверх, примотали ноги верёвками, руки вывернули вниз и застегнули ремнём под столешницей.
Ещё одна порция ледяной, колодезной воды отрезвила Павлика и привела его в чувства. Он замотал головой, порывисто вскинулся, но понял, что связан, и подёргав плечами, затих.
К нему подошли с двух сторон казаки и Самарин с Еремеевым. Вышедшие из дома караульные, тоже обступили этот стол и поглядели с каким-то внутренним страхом на полковника. Он ткнул племянника в грудь указательным пальцем:
- Где Калганов? Куда ты отвёз этого человека и девочку, племянницу Георгия Степановича?
Павлик медленно повернул голову в его сторону:
- Они уже давно в Ровенках, - был его ответ спокойным голосом.
- Это не правда, ты не мог туда проехать из Слободки ночью, мимо наших дозорных постов и казачьих разъездов. Ты отвёз их в лес на Погорелки, больше некуда... Где их там спрятал? Ну, отвечай мне! Этот человек, Калганов, мне крайне нужен. Освободив его, ты предал наше общее дело, сорвал планы по переговорам и абсолютно всё испортил... Ты мне скажешь, гадёныш, всё! - Самарин оглянулся, но казаки и солдаты капитана Еремеева, обступившие было их с двух сторон, стали отходить от стола.
Глаза полковника покраснели от гнева и он крикнул своему подручному в конец двора:
- Есаул Охлупин, подойди!..
К нему протиснулся сквозь толпу крепкий здоровяк с шашкой на боку:
- Слушаю, ваше благородие! - он вытянулся и прикоснулся кончиками пальцев к своей высокой, чёрной папахе.
- Ты, я знаю, умеешь развязывать языки таким вот, упрямым. Пощекоти его клинком по рёбрам, я разрешаю, только не убей и чтобы в сознании был... У нас с ним ещё разговор не окончен, длинный впереди будет разговор, - Самарин снова посмотрел на лежавшего перед ним племянника. - Павлик, тебе сейчас будет очень больно и ты скажешь мне всё, но будет уже поздно. Я не прощаю сломанных пытками предателей, а вот раскаявшихся грешников, молящих меня о пощаде по собственной воле, я ещё милую... Ну, подумал?
- Милуешь, значит! - Павлик тяжело дышал, но смотрел на Самарина всё тем же пронзительным взглядом, испепеляющим душу, которого он так боялся.
- Значит, по собственной воле не хочешь... Что же, ты сам меня вынудил на крайние меры, а я тебе по-честному давал шанс!.. Охлупин, приступай!
Есаул поправил на голове папаху, подошёл к столу, зажал ворот Пашкиной рубахи в своём огромном кулаке и рванул его вниз, разорвав одежду у него на груди пополам. Вытащил из ножен свой острый клинок и, встав с правой стороны над Анисимовым, пропорол ему кожу на боку, медленно вводя под ребро холодную, сверкающую сталь. Павлик откинул голову назад, сжимая кулаки, и крепко зажмурился.
Его пытали долго и жестоко. Загоняли под рёбра острие шашки, протыкали грудь штыками, но так, чтобы он не погиб при этом, а сильно мучился и стонал от боли, извиваясь всем телом на узком столе. Охлупин с изуверством палача прижигал Павлику ключицы и плечи раскалённым прутом и протыкал им тело, проворачивая в ране по нескольку раз. Когда от боли парень терял сознание, его отливали водой, а потом приступали снова. Но вскоре это уже перестало помогать. Тело от истязаний отяжелело, голова у Павлика раскалывалась пополам, кричать и стонать он уже не мог, не было сил, он лишь поворачивал голову из стороны в сторону и что-то шептал горячими, сухими губами - или молитву, или звал на помощь свою рано ушедшую мамочку!
Первым не выдержал на всё это смотреть Еремеев. Он отпихнул Охлупина и казака, помогавшего ему издеваться над парнишкой, в сторону, разрезал ножом верёвки на ногах, отстегнул ремень с рук внизу под столешницей и скинул окровавленное, бесчувственное тело Павлика на землю.
Привели из дома деда Серафима. Ему разрешили подойти к лежавшему на холодном песке внуку и напоить его водой.
Старик с кружкой в дрожащих руках, опустился перед ним на колени:
- Павлуша, родимый ты мой! - он поднял его голову и приставил кружку к губам. - Что же это они с тобой, голубок мой, делают, что творят?
Но парень ничего не слышал, на его слова и действия не отвечал. Губы его были чуть разомкнуты, но воды не принимали, она выливалась и стекала на подбородок. Старик попытался ему наклонить голову и всё-таки влить в рот холодную, ключевую водицу. Павлик сглотнул один раз и снова впал в забытье.
Серафим поднял глаза на полковника:
- Нестор, нелюдь ты проклятый! Что творишь-то?! Окстись! Ведь племянник он тебе, кровинка родная! - и старик горько зарыдал, вытирая крупные слёзы, стекающие потоком по пылающему гневом лицу, рукавом.
- В том-то и дело, дед, что родня! - подошёл Самарин и встал над Павлом, разглядывая его светлое лицо. - Мой долг и честь офицера велят наказывать всякого за предательство, не делая никому поблажек. Что подумают обо мне мои люди и преданные мне солдаты, если я своего племянника возьму под защиту и буду его выгораживать? Они перестанут мне верить, моему слову! Потому я теперь его так жестоко и наказываю!
- Наказывают по другому за бесчестье, - подошёл Охлупин и сальными глазами взглянул на парня. - Девок отцы за такое солдатам отдают... Вот это я понимаю - родительское наказание! - он встал над парнем и громко с улыбкой спросил: - Кто хочет? - Охлупин кивнул при этом головой на Павлика и постучал плетью по ладони, но стоявшие во дворе солдаты и казаки стали отходить от этого места подальше.
- Кому он такой нужен? Кто теперь его захочет?! - вступился Еремеев, кивая на порезанную грудь. - Надо привести его в порядок, а уж после предлагать.
Серафим побледнел и встал на ноги. Он стоял перед Самариным, испепеляя его своим взглядом, и трясущимися губами говорил:
- Нехристи! Садомисты проклятые! И ты, полковник, на такое согласишься? Чтобы твоего племянника изуродовали и обесчестили на твоих глазах? Так, кто же ты после этого? Какая у тебя будет честь с такой чёрной совестью?! - старик обернулся в толпу, собравшуюся во дворе. - Люди вы или нет? Это же грех какой для православного человека!..
- Это кого ты тут, папаша, православным называешь, его?! - Охлупин ткнул плетью вниз, указав на Павлика. - Это красная сволочь ни в Бога, ни в чёрта не верит. Потому и законы наши на него не ложатся. А стало быть нет тут никакого греха, если его пощупать как следует! - и он во всё горло загоготал, но его веселье никто не поддержал из присутствующих.
- Прокляну тебя за это, Нестор!.. Только попробуй такое с парнем сотворить! - старик как копья вонзил свои глаза в полковника. - Ни на том, ни на этом свете не будет тебе более пощады, злодей! Земля у тебя загорится под ногами и разверзнется, а на голову падут чёрные пеплы и залепят твои бесстыжие глаза!
Самарин сник. Ему было нехорошо под взглядом священника Серафима, он замотал головой и отступил в сторону.
Его притащили за ноги со двора и бросили в сарай на соломенную подстилку. Спустя некоторое время туда вошёл Нестор Самарин. Он встал над Павликом, который сейчас ничего не видел и не слышал, и начал внимательно его разглядывать. Светлое лицо племянника было очень спокойным, даже, как показалось